alter ego автора, а Гражданин — его, так сказать, alter alter ego, «другое другое „я“»): «Нет, ты не Пушкин. Но покуда / Не видно солнца ниоткуда, /С твоим талантом стыдно спать…»
А вот сравнивать, сопоставлять с Пушкиным позволительно любого поэта — Лермонтова ли, Некрасова, Блока, Маяковского, Высоцкого… Сравнение, то есть выявление сходств и различий, — главный способ познания, а для познания нет ни границ, ни запретов.
Так что же общего есть между Высоцким и Пушкиным? Объективно. Без риторики, без эмоций и преувеличений.
Вспомним, о чем беседовал Пушкин с Черным морем перед отъездом из Одессы в Михайловское в 1824 году:
О чем жалеть? Куда бы ныне
Я путь беспечный устремил?
Один предмет в твоей пустыне
Мою бы душу поразил.
Одна скала, гробница славы…
Там погружались в хладный сон
Воспоминанья величавы:
Там угасал Наполеон.
Там он почил среди мучений.
И вслед за ним, как бури шум,
Другой от нас умчался гений,
Другой властитель наших дум.
Исчез, оплаканный свободой,
Оставя миру свой венец.
Шуми, взволнуйся непогодой:
Он был, о море, твой певец.
Властитель дум. Такое определение дается Наполеону (для юного Пушкина он был «самовластительный злодей», а потом стал романтическим героем), а вслед за ним — Байрону. Это словосочетание навсегда вошло в русский язык. «Властитель дум» — это тот, кто понуждает людей мыслить, обозначает высокие духовные ориентиры, воодушевляет собственным жизненным примером. Это категория не только искусства, но и жизнетворчества. «Властитель дум» — это, говоря современным языком, культовая личность. Властителями дум могут быть поэты, прозаики, философы, ученые, политики, публицисты, мыслящие режиссеры и актеры…
Как это часто бывает, меткая характеристика становится самохарактеристикой: властителем дум в России на долгое время стал сам Пушкин. Предлагаю в нашем разговоре держаться изначального пушкинского, высокого и позитивного значения этой формулы, не сбиваясь на позднейшие жаргонно-иронические употребления, — они не имеют отношения ни к Пушкину, ни к Высоцкому, ни к подлинной культуре.
С пушкинских времен амплуа «властителя дум» традиционно связывается с вольнодумством, с идеалом свободы. Консерваторов и тем более реакционеров так обычно не называют. Причем Пушкин в своей творческой и жизненной практике разработал особую модель участия поэта в освободительном движении — она явлена в хрестоматийно известном стихотворении «Арион»: «Пловцам я пел». То есть в борьбе с тиранией, в отстаивании вольности художник участвует прежде всего творчески. И он не просто озвучивает благородные идеи своей эпохи, а углубляет их, соотносит со всемирным историческим опытом, переводит в план философский. Не будучи декабристом, Пушкин сделал для российской свободы не меньше, чем они.
Не так ли и Высоцкий? Он жил в среде вольнодумцев, работал в самом смелом (и эстетически, и политически) театре. Власти в любой его песне слышалась — и не без оснований — крамола. Его цитировали борцы с советским строем, но сам себя он диссидентом не считал. Потому что был больше, чем диссидентом: мыслил не только политически, но и философски.
Навыки свободы мысли формируют и развивают в людях оба поэта, задавая им труднейшие философские вопросы.
Мы то и дело размышляем о том, совместны ли гений и злодейство, оправдан ли «нас возвышающий обман», на чьей стороне в «Медном всаднике» высшая правда — Петра Великого или маленького Евгения?
И точно так же мы думаем о том, стоит ли выходить «в первые ряды», является ли настоящим поэтом только тот, «кто кончил жизнь трагически», не оборачивается ли любой рай в реальности адом (как в песнях «Переворот в мозгах из края в край…» и «Райские яблоки»)?
Властитель дум — это тот, кто не подчиняет людей себе, не властвует над ними психологически, а наоборот — освобождает индивидуальность в каждом. Тот, кто задает читателям и слушателям «нужные вопросы», разгадывание которых развивает в человеке «самостоянье» — давайте так соединим выражение Высоцкого и пушкинское словечко. «Властитель дум» — это не «гений», не «великий», это определение не субъективно-оценочное, а объективно-конкретное.
Пушкин в жизни легко сходился с людьми, имел уйму друзей, но никому из них не отводил какой-то исключительной роли. Чтобы быть властителем дум, не надо властвовать кем-то персонально, как и позволять кому-то взять власть над тобой. Психологически он вроде бы был экстравертом, людей не пугался и не избегал. Но — «лишь божественный глагол до слуха чуткого коснется» — и поэт становится интровертом, уходит в себя так глубоко… Он — своего рода общительный одиночка. Это идеальная модель поведения для того, кто осуществляет коммуникацию не с каким-то узким кругом, а с обществом, со страной, с миром.
Жизнь то и дело разлучала Пушкина со столичным шумом, с друзьями, с товарищами по профессии, а он и в странствиях сохранял контакт с читателями. Уже после «Кавказского пленника» от него ждали новых вещей. «Друзья Людмилы и Руслана» — так он обращался к российским читателям в первой главе «Евгения Онегина». Бывали потом и трения, и моменты, когда «Пушкин стал нам скучен», но ощущение контакта с собеседником в пушкинских стихах и прозе не утрачивалось никогда.
В Высоцком эта коммуникативная модель повторилась. Его круг общения непрерывно расширялся и обновлялся, он очень щедро применял слово «друг» к людям, встреченным на жизненных и профессиональных путях. Любил входить в разные сообщества, но ни в одном из них не растворялся. Даже в Театре на Таганке, о котором он так тепло говорил на концертах, сохранял известную степень автономности. Хотя и носил еще в дотаганские времена шуточное прозвище «Вовчик-премьер», в театре не был премьером в традиционном смысле слова, то есть всеобщим любимцем, особенно женской части труппы. «Любимова любили больше», — сказала мне в личной беседе одна очень близкая знакомая и режиссера, и таганского Гамлета. Это ни хорошо, ни плохо, это так. Высоцкий не растворялся ни в одном сообществе, свою отдельность сохранял всегда. Сейчас благодаря интернету стал доступен огромный массив групповых фотографий, где присутствует Высоцкий. И почти везде ощущается, что он живет как бы в двух измерениях. Общительная улыбка всегда может смениться задумчивой сосредоточенностью: «Застучали мне мысли под темечком…» (у Пушкина это называлось «И мысли в голове волнуются в отваге…»).
В силу внутренней природной деликатности Высоцкий многократно повторял, что начинал сочинять песни для узкого дружеского круга, но очень скоро наступил момент, когда песни стали слагаться в диалоге с кругом очень широким. Он выходил к аудитории, знавшей его песни наизусть, желавшей их услышать и ждавшей новых произведений. Такая коммуникативность творческого процесса сближает Высоцкого с Пушкиным, так сказать, типологически — вне оценочных аспектов.
А чем обеспечивается эта коммуникативность? Какое свойство поэта делает его интересным для множества людей? Люди с особенной охотой открывают книгу или журнал, приходят на публичное выступление, если знают, что поэт расскажет им не только о самом себе, но и о них. Ценится способность поэта к перевоплощению в разных людей, в том числе в конкретных читателей-слушателей.
Применительно к Пушкину Николай Гнедич по прочтении «Сказки о царе Салтане» обозначил эту способность словом «Протей». Протей в греческой мифологии — божество, способное менять облики. «Протеизм» Пушкина — это не бесхарактерность, не приспособленчество. Это всеотзывчивость. Свойство не просто большого таланта, но художественного гения, человека-мира. Поскольку Пушкин повернул русскую литературу от поэзии к прозе, то «протеизм» в дальнейшем ушел в романистику, а следующим поэтом-Протеем стал, пожалуй, Некрасов, которого читающая публика порой ставила «выше» Пушкина (как студент Георгий Плеханов, которого Достоевский поправил: «Не выше, а рядом»). Поэзия ХХ века была сосредоточена на утверждении индивидуальности, хотя были исключения: поэма Блока «Двенадцать» — апофеоз «протеизма». А вот Маяковский, взявшийся говорить от имени широких масс, к сожалению, «Протеем» не был ни в малейшей степени. Перевоплощение в какого-нибудь «литейщика Ивана Козырева» у него не получалось, выглядело неорганичным.
В 1960-е годы поэзия вышла на авансцену — литературную и жизненную. Много ярких индивидуальностей, иные не боялись вступать в диалог с Пушкиным, примеряясь к его венцу. Но была глубокая потребность в поэте-Протее, был, говоря современным словечком, такой общественный запрос. И на него ответил молодой актер, увидевший в 1961 году в ленинградском автобусе пассажира с татуировкой на груди и сложивший от его имени песню.
«Поэт-Протей» — такое определение даст ему потом в книге «Поэзия Высоцкого. Творческая эволюция» Анатолий Кулагин, первый доктор наук «по Высоцкому» (заметим, что до того он был кандидатом «по Пушкину»). Кулагин назвал так главу о «второй четверти пути» — периоде с 1964 по 1971 год. Да, это самый «протеистический» период, но вызревал «протеизм» начиная с «Татуировки» и сохранялся до самого конца: «Я вам, ребята, на мозги не капаю…» — сколько здесь степеней и оттенков перевоплощения, азартного «влезания в чужую шкуру»!
Высокая степень коммуникативности творческой работы Высоцкого объясняется энциклопедизмом его тематики. Об этом у нас речь еще пойдет. Ну а кто славный предшественник на этом пути? Неудобно даже напоминать хрестоматийную цитату Белинского, но вдруг кто забыл: «„Онегина“ можно назвать энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением». Заодно обратим внимание на вторую половину заветной фразы: «в высшей степени народным»… К теме «Высоцкий как Пушкин» она имеет прямое отношение.
Добавим только, что энциклопедизм обоих поэтов — не только тематический. Какую-то частную тему они могли и упустить, их стратегия была — универсальность. Создать целостную и философичную художественную модель мира.