«Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя такими умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. <…> Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. <…> В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. <…> Начались пожары, начался голод. Все и всё погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса».
Обратим внимание на то, как в этой картине соединились природное бедствие (эпидемия) и социальное потрясение. И приметим слово «набат», о нем еще пойдет речь.
Трагическим предсказанием, предупреждением России и миру стал роман «Бесы». А самым решительным оппонентом идеи «светлого будущего» стал в последнем романе писателя Иван Карамазов: «…Слишком дорого оценили гармонию, не по карману нашему вовсе столько платить за вход. А потому свой билет на вход спешу возвратить обратно… Не Бога я не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительнейше возвращаю». Точка зрения автора, естественно, не тождественна позиции героя, но отказ от посмертного блаженства, возврат творцу «билета в рай» — самый смелый в истории мировой культуры протест против самих основ миропорядка.
У Высоцкого утопического опыта, по сути, не было. Наивной веры в «светлое будущее» мы не обнаружим ни в одном из написанных им текстов, ни в его устных речах, зафиксированных мемуаристами. Он был не из тех, кто принял за чистую монету обещание власти: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Не воодушевляли его политические иллюзии интеллигенции периода «оттепели». «Я никогда не верил в миражи, в грядущий рай не ладил чемодана», — имел он основание сказать в стихотворении 1979 года, при всей беспощадной самокритичности этой прощальной исповеди.
А вот антиутопический дискурс в его творчестве на исходе шестидесятых годов формируется. «Странная сказка» (1969) — это, по сути, предупреждение о мировом кризисе и возможном апокалипсисе. Если планета разделена на три враждующих царства («тридевятое», «тридесятое» и «триодиннадцатое»), то социальный взрыв в одном из них может спровоцировать мировую катастрофу. По сути, Высоцкий здесь перекликается (по-видимому, непреднамеренно) с Джорджем Оруэллом, с его классической антиутопией «1984», где представлены три тоталитарных «царства»: Евразия, Остазия и Океания.
А в чем, собственно, странность этой сказки? В ее антиутопичности в условиях принудительной веры в утопию «светлого будущего». В том, что мышление здесь представлено не социально-классовое, не идеологизированное с ориентацией на одно, свое «царство», а общечеловеческое. «Всемирная отзывчивость русской души», как говорил Достоевский.
Следующий шаг — песня «Переворот в мозгах из края в край…» (1970), где подвергнута сомнению утопия Рая, релятивизовано само противопоставление Рая и Ада. Абсурдно оборачивается сама идея революции в Аду:
Конец печален (плачьте, стар и млад, —
Что перед этим всем сожженье Трои?)
Давно уже в Раю не рай, а ад, —
Но рай чертей в Аду зато построен!
Глубокая антиутопическая ирония сочетается в сознании Высоцкого с вселенской тревогой. Об этом стихотворение 1972 года «Набат».
Не во сне все это,
Это близко где-то —
Запах тленья, черный дым
и гарь.
А когда остыла
Голая пустыня,
Стал от ужаса седым
звонарь.
Здесь возникает тема «мир после взрыва», которая впоследствии станет одной из главных в мировой литературе и мировом кинематографе. Это потом назовут постапокалиптикой. Это предугадано Достоевским, это по-своему пережито и воплощено Высоцким.
Еще одно пересечение мира Высоцкого с миром Достоевского — песня «Гербарий» 1976 года. Превращение человека в насекомое — мотив, конечно, кафкианский. Но сам сюжет старее, он коренится в природе социального бытия, это гиперболизация идеи несвободы:
Лихие пролетарии,
Закушав водку килечкой,
Спешат в свои подполия
Налаживать борьбу, —
А я лежу в гербарии,
К доске пришпилен шпилечкой,
И пальцами до боли я
По дереву скребу.
Символические насекомые у Достоевского нередки. Выше был процитирован сон Раскольникова, где упоминаются вселившиеся в людей «трихины», то есть мелкие круглые черви. А в романе «Бесы» в стихах графомана капитана Лебядкина подспудно выстраивается гротескный мир всеобщего взаимоуничтожения:
Жил на свете таракан,
Таракан от детства,
И потом попал в стакан,
Полный мухоедства.
А вот как преломилось — осознанно или неосознанно — это «мухоедство» у Высоцкого:
Корячусь я на гвоздике,
Но не меняю позы.
Кругом — жуки-навозники
И мелкие стрекозы,
По детству мне знакомые —
Ловил я их, копал,
Давил, — но в насекомые
Я сам теперь попал.
Мы уже говорили выше, что слово «гербарий» Высоцким употреблено своевольно: он так назвал не коллекцию сушеных трав, а коллекцию насекомых. Примем это как факт индивидуального языка, как способ обозначения общества, где несвободное большинство полностью контролируется беспощадным властвующим меньшинством. В «Бесах» такую систему проектировал Шигалёв (отсюда понятие «шигалёвщина»), в «Братьях Карамазовых» ее идеологом выступает «Великий инквизитор».
А итог и вершина антиутопического мышления Высоцкого — песня «Райские яблоки» (1977). Здесь идея рая отвергается и снижается самым беспощадным образом:
Прискакали — гляжу — пред очами не райское что-то:
Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел.
И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап — тысяч пять — на коленях сидел.
Рай оборачивается лагерем — и вместе с тем пустым мертвым местом, где человека ждет еще одна смерть, окончательная гибель без надежды на воскресение.
Бегство героя от райских врат — это своего рода иван-карамазовский «возврат билета». Только итог лирического сюжета — не отчаяние, а просветление. Он не одинок, его спасет встреча с любимой, которая его «и из рая ждала».
Человек в этом беспощадном мире, где рай оборачивается адом, не обречен, если он связан с другими людьми. Достоевский спорит с попавшим в духовный тупик Иваном Карамазовым, противопоставляя ему брата Алешу, идущего к людям. В одиночку истина не постигается. Для Высоцкого индивидуализм — тоже тупик. «Все — мы уходим к свету и ветру, — / Прямо сквозь тьму, / Где одному / Выхода нет!» («Нить Ариадны»).
Выстоять поможет только самая глубокая и беспощадная правда, вбирающая в себя все сознания людей, живущих в этом мире.
В девятнадцатом веке такую правду дал всемирному читателю Достоевский. Век двадцатый подтвердил его трагические пророчества — и вместе с тем Достоевский, как никто, воодушевляет нас вечной верой и надеждой на будущее.
Работу титана-классика по-своему продолжили такие гиганты прозы, как Булгаков, Набоков, Платонов, такие корифеи стиха, как Блок, Хлебников, Мандельштам, Цветаева.
В этот ряд встал и Владимир Высоцкий, взваливший на себя колоссальную тяжесть бытия и прорвавшийся к свету.
Жить!
После генеральной репетиции «Преступления и наказания» прямо в костюме Свидригайлова наведался Высоцкий десятого февраля 1979 года к физикам в Дубну. Два дня там провел. И город и публика ему хорошо знакомы, атмосфера дружественная. С этими людьми хочется поделиться не только радостями, но и горестями своими. А незадолго до того сообщили Высоцкому жуткую гадость.
Когда сказали, что Хазанов где-то исполняет пародию на Высоцкого, это насторожило, но не слишком. Пародии и шаржи на известных людей — дело обычное. Так сказать, налог на популярность. Но оказалось, что это целая пьеса на тему «Золотого ключика», где персонажи говорят голосами знаменитостей, а голосом Высоцкого вещает черепаха Тортилла. Сочинил это Аркадий Хайт, и это даже опубликовано в какой-то брошюрке для художественной самодеятельности. Доставили Высоцкому эту брошюрку. От его имени идет вот такой, с позволения сказать, текст:
Я в болоте живу,
Ем сплошную траву.
Я под панцирем прячусь от страха.
Вот уже триста лет
Счастья в жизни мне нет!
Я — озлобленная черепаха!
Ненавижу людей,
Люди — хуже зверей…
Что это? Какое отношение это имеет к Высоцкому? Дальше, впрочем, идет неуклюжая попытка передразнивания:
Помню, мама пела мне такая ласковая:
«Черепашка моя, скалолазка моя».
Это не пародия. Искусство пародии — трудное и тонкое искусство, а тут какое-то глупое «языкопоказывание». Ну а дальше — хоть святых выноси!
Засосало меня! Я живу все кляня,
Просто белого света не вижу!
Я не вижу семью! Я в болоте гнию,
А жена загнивает в Париже!..
Про жену в Париже — это уже ниже некуда. Какой-то сфабрикованный фельетон — и ведь это напечатали! Пропустили с удовольствием!