— Вы с письмом? Вот к тому окошечку, пожалуйста.
Письмо зарегистрировали, выдали квитанцию, записали адрес.
— Ответ будет в течение месяца. Такой порядок.
Настроение вмиг упало. Да за месяц его уже успеют опозорить во всех газетах, включая «Советский спорт»! Растерянно вышел, стал стучаться в окошечки черных «Волг» — мордатые водители смотрят как на сумасшедшего. И личность в штатском какая-то уже приближается. А, ладно, пройдусь пешком — полчаса еще до конца перерыва.
После репетиции он выходит в обнимку с Таней — и вдруг Люся навстречу. Заплакала и убежала. Куда-то ведь обещал вместе с ней сходить сегодня — и забыл, как назло! Надо наводить порядок в своей жизни. Помочь Люсе с детьми, заработать на квартиру для себя. Пока для себя одного, а там посмотрим.
«Тартюф» у Любимова получается неинтересный. Не тот материал. Шеф хочет прикрыться плащом мировой классики и провести намек на лицемерие советской власти: мол, тартюфы сидят в Кремле и на Старой площади. Но у Мольера нет ничего для выставления наружу, для таганской броскости. Его можно только внутрь разворачивать, в том числе в самого себя. Кто из нас не бывал Тартюфом, кто не обвинял других в том, в чем сам повинен? А уж люди нашей профессии… Лицедей не может не быть лицемером. Ну и режиссер, извиняюсь, тоже.
Уже не получается уйти в работу, как в запой. В начале июля у Высоцкого пропадает голос. Почему? И не такие ведь перегрузки случались. Голос — он как человек, не любит бессмысленного напряжения. Наконец шестнадцатого числа сыгран последний Керенский в «Десяти днях» — и ждет нас Сибирь.
А Марина собирается в Москву. Сообщила по телефону, что записалась во французскую компартию, чтобы легче взаимодействовать с советскими конторами. У них все перевернуто: «левыми» называют коммунистов, они там считаются борцами за свободу. Студенческая революция бушует. А у нас здесь «левые» — это, наоборот, диссиденты, а «правые» сидят в райкомах. Абсурд какой-то… Ладно, выясним сначала личные отношения, а потом уже с политикой разберемся.
Рейс отложили часиков так на пять, а потом шесть часов лету до Красноярска (а там еще поездом километров триста, да еще автотранспортом до Выезжего Лога). В группе — Золотухин, Пырьева, Кокшенов, Кмит, Шпрингфельд… Приступили к застолью уже в аэропорту «Домодедово», продолжили на борту серебристого лайнера. Все, кроме Высоцкого. «Сегодня пьянка мне до лампочки», — кто-то весело цитирует от имени присутствующего здесь автора, за которого поступает предложение выпить.
А он тем временем думает о том, что через несколько дней предстоит как-то вырваться в Москву. Есть целых два дела — и оба главные.
С корабля — на бал, в ЦК КПСС, где у Высоцкого назначена важная встреча…
Здесь нам придется забежать вперед и обсудить с читателем имеющиеся на этот счет документальные свидетельства.
Сам Высоцкий год спустя, девятого июня 1969 года, напишет в высшую партийную инстанцию еще одно письмо, где будут такие слова: «После моего обращения в ЦК КПСС и беседы с товарищем Яковлевым, который выразил уверенность в том, что я напишу еще много хороших и нужных песен и принесу пользу этими песнями, в «Литературной газете» появилась небольшая заметка, осуждавшая тон статьи в «Советской России».
Какой «товарищ Яковлев» имеется в виду? Первым заместителем заведующего отделом пропаганды в тот момент был Александр Николаевич Яковлев, впоследствии легендарный «архитектор перестройки». Можно было предположить, что именно он принял Высоцкого летом 1968 года. К такому мнению какое-то время склонялся и автор настоящей книги. Однако в 2008 году, то есть через сорок лет после события, свои права на историческую роль предъявляет Борис Григорьевич Яковлев, работавший в ту пору инструктором отдела пропаганды — как раз в секторе газет. После того интервью, которое Б. Г. Яковлев дал журналисту Борису Кудрявову, один из блогеров подверг эту публикацию сомнению и рассказал о своей беседе с А. Н. Яковлевым, который «лично принимал ВВ после публикации статьи «О чем поет Высоцкий». Согласно этому сообщению, А. Н. Яковлев, тогда почти не знавший песен Высоцкого, сдержанно поговорил с бардом минут двадцать-тридцать и «пообещал, что статей-«двойников» в центральной прессе больше не будет». Примем во внимание и это свидетельство.
Однако в 2011 году выходит мемуарная книга Б. Г. Яковлева «Записки счастливого неудачника», где о встрече автора с Высоцким рассказано достаточно подробно. Факт этой встречи теперь уже не вызывает сомнения. Что же касается А. Н. Яковлева, то теоретически можно допустить, что он ненадолго принял Высоцкого, после чего направил его к своему однофамильцу и подчиненному. И вот через четыре десятилетия Б. Г. Яковлев воссоздает часовой разговор по памяти и «по старым записям».
Приведем некоторые выдержки из рассказа Б. Г. Яковлева, обращая внимание прежде всего на воспроизводимую мемуаристом речь Высоцкого.
«…Ближе к полудню легкий, но решительный стук в дверь. Я иду навстречу попавшему в беду именитому посетителю. Судя по внешним признакам, особого психологического напряжения этот невысокий, худощавого телосложения молодой человек в модной темно-серой куртке вроде бы не испытывает: как будто только и делал, что ходил в ЦК…
С первых же фраз становится ясно, что мой собеседник очень серьезно подготовился к разговору — открытому, доверительному. Еще одна приятная неожиданность: оказывается, он полемист, и притом неплохой; у него четкая, аргументированная позиция по поводу содержания статьи, широта и глубина взгляда на предмет обсуждения — песню, безупречная логика суждений. Превосходная культура речи…
— Я достаточно зрелый человек, с детских лет находился в нравственно здоровой, скажу больше — патриотически настроенной среде военных людей. Эта закалка, полученная «с младых ногтей», определяет доминанту и градус моего творчества, будь то театр, эстрада или кинематограф. Мой основной песенный репертуар посвящен святым для меня ценностям — дружбе, товариществу, честности и порядочности, верности долгу, переходящей, если так складываются обстоятельства, в самоотверженность, подвиг…
Если вы хорошо знаете мой песенный репертуар, то именно такого характера человеческие поступки интересуют меня в первую очередь.
Разумеется, мне есть, что сказать и спеть «за», но есть и «против». Так вот, я категорически не приемлю малодушия и трусости, неискренности в отношениях между людьми и тем более — предательства. Ну и, конечно же, пошлости во всех ее разновидностях.
На все это я имею право как гражданин, ценящий свою страну и свой народ».
Что ж, такой монолог Высоцкий вполне мог произнести, обращаясь к инструктору ЦК.
Примерно так изъяснялся он в письмах, адресованных в высокие инстанции. Правда, устная интонация его была несколько иной. А вот как отвечает Высоцкий на вопрос Б. Г. Яковлева по поводу злополучной статьи в «Советской России»:
«— Знаете, о чем я думаю? О поразительной неосведомленности этих и им подобных авторов в существе дела. Во-первых, из пяти стихотворных цитат, приведенных в письме, только одна — моя. Остальные написаны А. Галичем, Ю. Куниным (описка или опечатка, речь, конечно, о Юрии Кукине. — В. Н.) и другими. Получается, ударили не только меня, и, поскольку цитаты вырваны из контекстов, они не отражают в целом смысла текстов этих талантливых авторов».
Тут уже совершенно неуместно упомянут Галич — вместо Юрия Визбора. Так ошибиться Высоцкий не мог. Не говорилось в газетной статье и ни о каких «других» авторах. Еще меньше похож Высоцкий на себя, когда высказывается на темы современной эстрадной песни.
«— Вот была война. Великая Отечественная. И были песни, отвечающие ее всенародному характеру, патриотическому порыву. <…> Я думаю, настоящая массовая песня задыхается от мелкотемья, примитивности текстов. Невыразительности мелодий. Только один пример: кстати, и поэт, сочинивший текст, весьма одаренный, и композитор «из первого ряда», а исполнительница — песенная богиня. Но слова!
Мне бы взять да побежать за поворот,
Мне бы взять да побежать за поворот,
Мне бы взять да побежать за поворот…
Ну что ей там, за поворотом, делать?»
А вот тут уже с мемуарной версией вступают в спор реальные высказывания Владимира Высоцкого по поводу пресловутого шлягера «Белый свет». Эта незатейливая песня была его постоянной мишенью во время публичных выступлений. Цитируя ее с убийственным сарказмом, он никак не мог назвать сочинившего ее поэта «весьма одаренным», поскольку авторов у «Белого света» два: М. Танич и М. Шаферан. Именно это обстоятельство располагало Высоцкого к издевке. Цитируя троекратно повторенное «На тебе сошелся клином белый свет», он комментировал: «Очень глубокомысленно и содержательно. И два автора! Один не справился, пригласил второго». Пожалуй, Высоцкий был чрезмерно строг к этой песенке (как и к песне на слова К. Ваншенкина «Как провожают пароходы», тоже многократно им осмеянной), но позиция его по отношению к эстрадным шлягерам (сегодня они именуются «попсовыми») была определенной и жесткой. Даже в стенах ЦК он едва ли стал бы прибегать к дипломатичным оборотам типа «песенная богиня».
Тут поневоле задумываешься о тонкой стилистической разнице между индивидуальным языком Высоцкого и лицемерной советской риторикой. Высоцкий не избегает в своей речи высоких понятий, ему не чужд гражданский пафос. Но без приторности и болтливости. Андрей Синявский говорил о своих «стилистических разногласиях с советской властью». Высоцкий, в отличие от своего педагога, не был диссидентом, но свои стилистические разногласия с господствовавшим строем у него были. А за ними — непреодолимый конфликт искренности и притворства, правды и лжи.
Вернемся, однако, к рассказу Б. Г. Яковлева, к его итоговой части:
«Поскольку наша беседа приближается к финалу и надо определиться с решением, прошу Владимира Семеновича: