адостным событием для высоцковедов. Но по прошествии времени видно, что это все же «проба пера», своего рода ученическое сочинение, которым едва ли стоит открывать перед читателем поэтический мир Высоцкого. К тому же помещенное как расшифровка стенограммы, без письменного авторского надзаголовка «Пособие для начинающих и законченных халтурщиков», оно может оказаться просто непонятым. Как стихотворно-письменный текст это очевидная пародия. А на двух фонограммах 1965 и 1967 годов пародийный характер «Сорока девяти дней» не вполне проявлен: можно предположить, что автор в порядке эксперимента исполнял это как «серьезную» песню. Однако потом он навсегда исключил «Сорок девять дней» из репертуара своих выступлений.
Это не единственный спорный случай в текстологии Высоцкого. Исследователям еще есть, что обсудить, проектируя будущее каноническое издание. Совершеннолетие классика — это столетний юбилей. Если академическое Полное собрание сочинений Владимира Высоцкого появится в 2038 году — это будет нормально.
«А все равно меня будут печатать!» Этот прогноз Высоцкого подтверждается вновь и вновь, причем слова «все равно» несколько изменяют свой смысл.
Уже нет речи о политической цензуре, но перед поэтическим словом то и дело возникают новые препятствия.
В начале двадцать первого столетия наметился кризис читательского интереса к литературе, особенно к поэзии. Книга как таковая страшно подорожала. Если раньше главной задачей было купить книгу, «достать» ее, то теперь перед издателями и магазинами стоит проблема: как продать книгу?
А Высоцкого «все равно» печатают, его книги находят все новых и новых читателей, желающих иметь томик поэта на своей книжной полке. Прогулявшись по книжным магазинам, мы увидим там Высоцкого в разных переплетах с названиями, выхваченными из его стихов и песен: «Мой Гамлет», «Кони привередливые», «Я был душой дурного общества», «Я не люблю», «Добро остается добром»…
С этими книгами конкурируют многочисленные «звуковые» издания Высоцкого: фонограммы песен, записи концертов. На рынке в обилии представлены диски фильмов с участием Высоцкого. Его личность и судьба вызывают живейший интерес, непрерывно выходят мемуарные и биографические книги…
Слово Высоцкого, зафиксированное на бумаге, успешно соперничает с другими видами «высоцкианы». Без Высоцкого не может обойтись ни одна из вновь возникающих книжных поэтических серий: будь то «Золотой жираф» издательства «Молодая гвардия» или «Всемирная библиотека поэзии» издательства «Эксмо».
Пока пишутся эти строки, появляются новые сборники поэта. Библиография его изданий — это уже потенциальная книга.
Высоцкого читают.
Целую книгу уже может составить и библиография литературных, научных и критических работ о Высоцком. Высоцковедение — одна из молодых отраслей гуманитарного знания. Число книг о Высоцком перевалило за сотню, количество статей необозримо. И все это возникло «естественным путем», в основе — личная инициатива, живая увлеченность множества исследователей, разных по взглядам и эстетическим пристрастиям. Год от года массив высоцковедения растет, фронт работ расширяется.
Обратимся, однако, к истокам. Первыми высоцковедами были, конечно, те энтузиасты, которые еще при жизни поэта начали систематический сбор материала, коллекционировали фонограммы и автографы. Сам Высоцкий шел навстречу своим текстологам: так, в 1978 году он передал им значительную часть своего рукописного архива для подготовки свода его стихов. С этих рукописей были сделаны копии, а оригиналы после смерти Высоцкого были переданы наследникам — М. Влади и С. В. Высоцкому, после чего поступили в ЦГАЛИ.
Для высоцковедения и для культуры в целом такой ход событий следует признать весьма благоприятным. Доступ к архивам в нашей стране — дело почти всегда нелегкое, к тому же наследники классиков двадцатого века не раз проявляли своеволие и накладывали долгосрочное вето на пользование фондами. А в данном случае Московский клуб самодеятельной песни, помимо обширной фонотеки, обзавелся и самостоятельным архивом Высоцкого. При клубе существовала и собственная комиссия по литературному наследию поэта.
Что же касается прижизненных печатных материалов о Высоцком, то их трудно отнести к «исследовательской» сфере. Скудно писали и о его актерской работе в театре и в кино, а до поэзии руки доходили только у газетных погромщиков из «Советской России». Попытки разговора о Высоцком-поэте иногда предпринимались в театральной критике (например, Н. Крымовой), но до основательного разбора с цитированием текстов дело не доходило ввиду цензурных ограничений. Собственно литературоведческие и литературно-критические работы появились только после ухода Высоцкого из жизни.
«По прошествии года…» Нет, памятник Высоцкому на Ваганьковском поставили позже. А годовщина смерти поэта в июле 1981 года была отмечена двумя событиями. Одно было громкое — премьера спектакля «Владимир Высоцкий» на Таганке, тут же запрещенного. Другое не столь скандальное, но в литературном контексте значимое — статья Юрия Карякина «О песнях Владимира Высоцкого» в седьмом номере журнала «Литературное обозрение».
Между этими фактами есть внутренняя связь. Радикальный публицист, вольнодумный философ, достоевед Юрий Карякин был, так сказать, «таганским» человеком. Он инсценировал для крамольного театра «Преступление и наказание», во время работы над спектаклем тесно общался с исполнителем роли Свидригайлова. Не раз слушал песни Высоцкого при его жизни, а к «сороковинам» поэта (то есть к сентябрю 1980 года) написал о нем темпераментное эссе. И потом сумел довести его до читателей.
Перепечатывая этот текст (под названием «Остались ни с чем егеря») в 1994 году в составе сборника «Старатель», Ю. Карякин отметил, что «статья вышла исключительно благодаря мужеству Л. Лавлинского, главного редактора журнала, мужеству двойному — и против «начальства», и против себя, так как он далеко не во всем был со мной согласен, но тем более считал своим долгом «пробить» статью»[7]. Карякин не просто выпросил публикацию, а сумел заразить редактора своей увлеченностью, сдвинуть его мышление с привычной ортодоксальной колеи (годом позже Л. Лавлинский сам напишет статью о Высоцком, да еще и сопроводит ее собственными стихами, посвященными памяти поэта). «Ответственный товарищ» нашел у Высоцкого близкое себе, как это может сделать всякий живой человек.
При разговоре о Высоцком не работает апелляция к общим, абстрактным ценностям — требуется обращение к конкретной личности, к этому человеку.
В эссе Ю. Карякина это было. Главная мысль там — о том, что Высоцкий состоялся, что Высоцкий победил. В центре внимания философские песни — «Кони привередливые», «Прерванный полет» (эти «незалитованные» произведения были щедро процитированы). Интерпретатор приглашает читателя применить их сюжеты к себе, вместе с Высоцким подумать о жизни и смерти, о своем главном призвании, предназначении.
Автор нашел убедительные аргументы в споре с теми, кто недооценивает Высоцкого эстетически, применяя к его словесной ткани нормативно-архаичные критерии: «И так называемые неправильности, неверности, негладкости у него — они большей частью не от слабости, наоборот: от неподдельной и высокой искренности, естественности, от силы, от манящего предчувствия неизведанности его пути»[8]. И многозначность поэзии Высоцкого, ее семантическая многослойность здесь проницательно отмечены: «Над многими песнями его и думать, думать надо, работать — сразу они даются далеко не всегда»[9].
Статья в «Литературном обозрении» была прорывом, как и вышедшее в ленинградской «Авроре» (1981. № 8) эссе Н. Крымовой «О Высоцком». Может быть, факт этих публикаций способствовал и выходу «Нерва» осенью того же года. Но потом на пути высоцковедения возникают новые препоны.
«Нерв» создал «информационный повод» для печатных откликов. Рецензий, однако, было опубликовано лишь две — Л. Лавлинского в «Литературном обозрении» (1982. № 7) и Л. Жуховицкого в «Октябре» (1982. № 10). Хотя предпринимались и другие попытки. В частности, автором настоящей книги, написавшим статью «Смысл плюс смысл» и предложившим ее в качестве рецензии на «Нерв» журналу «Новый мир». Там она была с энтузиазмом принята, но на уровне «сверки» (то есть последней корректуры) зарублена цензурой. Надо сказать, что само слово «цензура» было тогда запрещенным, а ее существование было как бы государственной тайной. Редакторы не имели права в разговоре с авторами даже упоминать о всемогущем Главлите. В доверительном порядке мне была показана корректура, изрисованная красным карандашом. Автор позволил себе упоминания о песнях, не вошедших в «Нерв», — женщина-цензор подчеркнула каждое из таких мест, безошибочно выявляя раскавыченные цитаты, аллюзии. Видно было, что творчество Высоцкого она знает на пять с плюсом. Материал был из номера снят.
Через несколько месяцев новомировцы опять рискнули поставить его в номер, сделав вместе с автором некоторые сокращения. И тут уже выяснилось, что цензоршу принципиально не устраивает общая социально-политическая направленность статьи, что разрешить ее публикацию она не может. По ходу разговоров обнаружилась одна любопытная подробность. Цензор по должностной иерархии не был «старше» главного редактора журнала. И этот главный редактор, в сущности, мог взять публикацию «на себя», под свою ответственность. Но стоявший во главе «Нового мира» В. В. Карпов этого сделать не захотел. Полагаю, не из трусости: все-таки он — бывший разведчик, Герой Советского Союза. Нет, Высоцкий был ему, искреннему сталинисту, чужд внутренне, и он отказался защищать статью, заслонившись «эстетическим» аргументом: «А все-таки поэта из него не получилось».
Столкновение с советской цензурой — своего рода боевой опыт, и, вспоминая этот эпизод много лет спустя, по-новому вижу закономерности той войны, что велась между культурой и цензурой. Не была идеологическая твердыня абсолютно непробиваемой. Главная слабость ее заключалась в безличности, отсутствии опоры на чье-либо индивидуальное сознание. И против цензурного «лома», вопреки пословице, все-таки был «прием» — личный поступок. И, может быть, могла у Высоцкого выйти книга при жизни. Если бы кто-то взял ее выход «на себя» и пошел в борьбе за эту книгу до конц