– Да ладно тебе. Потерпи три месяца, дружище, и все закончится. Всю жизнь потом с удовольствием вспоминать будешь и внукам рассказывать.
– Это еще не все! Я, Сталин, играю финальную партию, а ты воруешь с доски мои фигуры. – Блудов сжал кулаки до посинения и скривился от боли, схватившись за левую руку.
– Тихо, Мишаня, тихо. Я-то здесь при чем? Я такой же наблюдатель, как и ты. Мы оба знаем, чем закончится этот исторический замес. У тебя паническая атака. Сталин по-прежнему могуч, поскольку для него исход схватки не предрешен. А ты бессилен, потому что знаешь, чем все закончится. То сны, а то явь. Смешать их – значит обезуметь.
– Вова, я не хочу и не могу больше быть заложником чужого поражения, я не хочу из ночи в ночь видеть, как вокруг меня сжимается петля, я не хочу двое суток умирать в луже собственных испражнений. Такая смерть дается великим грешникам, как расплата перед Богом! Мне-то это за что?!
– За миллион долларов входного билета. Миша, не нервничай, это сон, другое измерение. Ты же сам хотел пережить смерть, тебе было интересно, а сейчас ты вдруг передумал.
– Вова, я думал, что будет сон, а это не сон, – отрешенно пробормотал Блудов.
– Тогда что это, по-твоему, если не сон? – Мозгалевский расслабился, допивая коньяк.
– Ты ведь спишь с Викой, – выдохнул Блудов.
– Совсем сдурел? – поперхнулся коньяком Мозгалевский.
– Наш генерал так любит свою Вику, что даже взял ее с собой. И пребывает в блаженном неведении о вашей связи.
– Миша, ты ополоумел! Она не Вика, она Катя. Она секретарша Жукова, и спит она с Берией, а не со мной!
– Какая разница, мой друг? Ты даже к Вике стал по-другому относиться. Разве нет? – прищурился Блудов.
– Что ты несешь? Красноперов мой друг, я бы никогда… Что от меня зависит? Это всего лишь сны.
– «Быть как стебель и быть как сталь,
В жизни, где мы так мало можем…
Шоколадом лечить печаль
И смеяться в лицо прохожим».
Сталин, терпеть не мог Цветаеву, а это стихотворение любил. – Блудов задумчиво отстучал, будто азбукой Морзе, незажженной папиросой по столешнице. – Ты, наверное, знаешь, что я приказал вернуть Власика. Донесли, поди.
– Миша, Власика арестуют по приезде в Москву. Зверев, министр финансов, на него материал подготовил. Гоглидзе возбудится. А поскольку он уже не твой сторож, а всего лишь начальник уральского лагеря, то ни твоя, ни игнатьевская резолюции не требуются.
– Вот суки, съели-таки Власика. И меня сожрать хотите! – Блудов смял папиросу.
– Ты только на меня не кроши. Мы же друзья, Мишань! – Мозгалевский похлопал по плечу товарища.
– Ты правда так думаешь? – Блудов мертвенно заглянул в его глаза.
– Псих! – Мозгалевский резко встал с кресла и забродил по комнате.
– А вот, оказывается, куда пропали вожди-людоеды племени травоядных! – В дверном проеме появился именинник в сопровождении Виктории.
– Кто бы говорил! – вместо поздравлений огрызнулся Блудов.
– Чего это? – рассмеялся Красноперов.
– Забыл, как ты вместе с Тухачевским тамбовских крестьян истреблял газом и бомбами? Разве не за это у тебя первый орденок Красного знамени? – разошелся Блудов.
– Ну ты нашел, Мишаня, что вспоминать. Так гражданская война ведь, брат на брата, Родина в опасности. Если бы мы их тогда не перебили, они бы в 41-м Гитлера хлебосольничали.
– А в пятьдесят четвертом? Опять Гитлер?
– При чем здесь пятьдесят четвертый?
– А когда ты приказал сбросить атомную бомбу на Оренбургскую область. Сорок килотонн, в два раза больше, чем на Хиросиму! Учения, вашу мать! Сколько десятков тысяч солдат ты тогда угробил? А местных сколько потравил? Тысячи! До сих пор одни уроды рождаются! – в крик пошел Михаил.
– Вот, из-за таких гуманистов мы Союз и просрали. Я, в отличие от некоторых, твое альтер-эго уважаю, – нашел силы улыбнуться Красноперов.
– Интересно, за что? – прищурился Блудов.
– Да уже за одно то, что родственников своих жен истребил. Будь моя воля, я бы всех своих тещ с их старыми козлами прикопал в обочине, – загоготал генерал.
– Вот ты дурак! – взвизгнула Вика.
– А Миша наш решил соскочить, – Мозгалевский подмигнул генералу.
– Шутишь! – присвистнул Красноперов. – Куда же мы без тебя. Ты – наш кормчий, а мы всего лишь свита, друзья-предатели на историческом перепутье. Так не пойдет, ты сам вызвался. А шестеренки, которые у тебя голове тикают, не остановить. Завершится программа через четыре месяца – и гуляй Вася.
– Четыре месяца?! – Блудов схватился за голову. – Я бы лучше четыре года в тюрьме отсидел. Я разучился отделять себя от него, его проблемы – это мои проблемы, его дебильные дети – мои дети, и, хотя я почти в два раза младше, его болячки – это мои болячки. Он выжал меня до капли и наполнил собой. Но не столь страшна немощь и тщетность борьбы, а то, что ты предвидишь наперед каждое свое поражение. Во сне скрупулезно расписываешь многоходовку, а проснувшись, понимаешь, что все напрасно. Я думаю, если бы человек разом увидел всю свою оставшуюся жизнь, он бы тут же покончил с собой.
– Во погнал, – всплеснул руками Красноперов. – Каких-то четыре месяца потерпеть трудно. Не кисни, детям потом расскажешь.
– Чтобы они дружно решили, что их папа сумасшедший? Я раз жене заикнулся, что мне приснилось, будто я Сталин, так она сказала, что я поехавший идиот с манией величия. Теперь боюсь лишнего ляпнуть, и так что-то подозревает, к врачам зовет, таблетки какие-то подсовывает. Как же я устал. – Блудов достал из кармана трубку, принялся забивать ее папиросным табаком.
– Такая она – доля вождя! – Красноперов похлопал по плечу затосковавшего товарища. – А ты думаешь, Владимиру Владимировичу легко? Конечно, он в отличие от тебя не знает, что его ждет, но догадывается. Эх, Мишаня, Мишаня, только представь, сколько в тебе откроется государственной мудрости, титанического упорства, змеиной хитрости. А вот Вика, по ходу, совсем подурнеет в своей машинистке. Обратно не хочешь, солнышко мое? – именинник приобнял за талию спутницу.
– Мне пока все нравится, – Вика отвела взгляд от Мозгалевского. – Можно еще задержаться.
– Кстати, а мы с Викой решили переехать, – генерал обвел друзей торжествующим взглядом.
– И куда на этот раз? – усмехнулся Мозгалевский.
– К себе, так сказать, домой, – подбоченился Красноперов. – В квартиру маршала Жукова в Доме на набережной. Пять комнат, вид на Кремль и Москву-реку. А главное, это единственная квартира в этом доме, откуда никого не расстреляли. Наверное, поэтому эту жилплощадь решил отжать патриарх. Но даже у него не вышло.
– Снова хулу наводишь на церковь, – нахохлился Блудов.
– Миша, это реальная история.
– Даже слушать не хочу.
– Для человека, который сначала священников изводил, а потом в 49-м на Пасху подарил патриарху зеленый ЗИС-110, позиция вполне логичная. Это жуковская квартира в свое время досталась бывшему министру здравоохранения Юлию Леонидовичу Савченко – вору, старому гомосеку и немножко врачу, на закате лет решившему стать священником, для чего он купил диплом ташкентской духовной семинарии и рукоположился на Украине. А под квартирой этого «нехорошего» попа оказалась квартира патриарха, где обитала евойная гражданская жена.
– Ты сейчас очень вредные для себя вещи говоришь, – нетерпеливо перебил его Блудов.
– Зря ты так. Я как раз патриарха горячо поддерживаю. Представляю, если бы у меня на голове жил какой-нибудь прапорщик натовских войск, да еще и пидорас. Вот и патриарха сия несправедливость огорчила. Человек грубый и беспринципный может ограбить в любой момент, но человек интеллигентный и совестливый дождется законного случая. Случай представился, когда Юлий Леонидович задумал ремонт. В один прекрасный день хозяйка снизу обнаружила слой пыли, которая, как постановил суд, навредила мебели и библиотеке аж на двадцать миллионов рублей. Квартиру Савченко вместе с ремонтом арестовали в качестве обеспечительной меры. Предлагали продать, но Юлий Леонидович уперся, предпочел полностью заплатить ущерб и квартиру отвоевал. Но я не патриарх, удобного случая ждать не буду. Сейчас мои ребятки на его медицинский центр наехали, бизнес детей трясут и компромат всякий разный подсобрали. Скоро будем с Викой к патриарху на чай ходить.
– Виктор Георгиевич! Я тебя везде ищу! С днем рождения, дорогой! – В комнату бесцеремонно вторглась дама в атласной тунике со склеенными лаком завитыми жидкими волосами. Лупоглаза, под мышиным носом прямо над губой торчала большая родинка на ножке, больше похожая на бородавку, которые, как утверждал Тургенев, растут у исключительно вредных женщин. Губы дамы образовывали почти идеальную окружность, она не произносила, а словно из подреберья выталкивала звуки. Дама претендовала на изящество, но эта претензия являла исключительную пошлость и чрезмерность. Годами Людмила Наумовна Пинкисевич, супруга хлебного короля, застряла в пятом десятке.
– Люда, ты одна? – в голосе Красноперова сквозануло недовольство.
– Костю моего Дерипаска попросил остаться. Мы неделю отдыхали в Сочах в его отеле «Родина». Вначале Лаврова застали, а перед моим отъездом Шойгу прилетел. Там у них своя тусовка. Знаешь, Вить, там неплохое спа. В море, понятно, уже не искупаться. И вроде приличный отель, пять тысяч долларов в сутки, а пускают черт знает кого. Всю неделю, пока там были, девка с нами отдыхала лет тридцати, толстуха жирная, так она всю дорогу с привидениями разговаривала и в бассейне мылась. Ну согласись, неприятно! А халдеи местные как будто ничего не замечают. Я говорю им, вашу мать, мне страшно отдыхать с этой сумасшедшей. А они только руками разводят. Потом выяснилось, что это дочь какой-то шишки МВД, Костя даже знает какой. Она в «Родине» торчит, как у себя на даче. Представляешь, я так расстроилась, что спала плохо, а в одну ночь снов вообще не помню, хотела уж было профессору нашему звонить, но муж отговорил. Ну, не буду отвлекать, подарок в зале вручу. – Людмила Наумовна расшаркалась и покинула товарищей.