Крестом семьи Алены была ее старшая сестра Наталья, страдавшая ДЦП. Девушке двадцать четыре года, она передвигалась на инвалидном кресле. Парализовав все тело, Господь оставил Наташе только правую руку, которой она творила крестные знамения и вышивала бисером иконы. На помолвку Наташа подарила Мозгалевскому святой образ Петра и Февронии Муромских, до слез растрогав молодых.
Вся Аленина родня по материнской линии жила в Черновцах. Славянская война разделила семью. Двоюродный брат Олег погиб, сражаясь в рядах батальона «Азов», а родной дядя Валерий Васильевич ушел к Мозговому, но при попытке выйти в Россию был задержан российскими пограничниками, которые, обнаружив у дяди Валеры украинский паспорт, сдали героя ДНР своим незалежным коллегам. И начал наш ополченец с позывным «Зуб» свой скорбный путь по украинским тюрьмам, как террорист и предатель. Но Путин принял решение, которого все давно ждали. Сначала российские войска взяли Харьков, затем Полтаву, а через две недели под «Прощание славянки» Янукович и Шойгу принимали военный парад в Киеве. Зеленский бежал в Польшу, Яценюк и Тимошенко вошли в коалиционное правительство. Яроша и Тягнибока за организацию убийств российских граждан отправили в Лефортово. Война закончилась, проводились локальные спецоперации по выявлению и уничтожению членов «Правого сектора» и бойцов «Азова». Министр внутренних дел Арсен Аваков покончил с собой. На его место исполняющим обязанности был назначен Леонид Стрелков. Главной политической новостью стал референдум о вхождении Восточной и Центральной Украины в состав России. Дядя Валера освободился и устроился в МВД, разоблачая террористическое подполье недобитых бандеровцев.
Впрочем, Владимира это уже не интересовало. Он не разочаровался в политике, скорее наоборот – переживал стыд и унижение за свои старые убеждения, за свое презрение к Путину, за надменную ненависть к государевым людям. Он боялся даже вспоминать об этом, дабы не разоблачить в себе предателя русской мечты, олицетворением которой стал Верховный главнокомандующий.
Пребывая в сладком блаженстве предвкушения семейного мира, Мозгалевский тихо, без скандалов развелся с предыдущей супругой, почти все имущество оставив ей и детям. Новую свадьбу назначили на июль. На подготовку оставалось чуть меньше двух месяцев, что оказалось крайне своевременно, поскольку Алена сообщила, что беременна. Большего подарка от судьбы Мозгалевский ожидать не мог. Алене интересное положение давалось нелегко. Ложиться на сохранение она, словно предчувствуя неладное, упорно не желала, но Владимир уговорил. Поместив любимую в вип-палату, Мозгалевский заранее отблагодарил деньгами и конфетами весь больничный персонал. Он вернулся домой, давно отвыкший от одиноких вечеров. Помолившись перед сном, что не так давно вошло в его привычку, он наугад открыл Священное Писание: «В теле ли, не знаю, вне тела ли, не знаю, Бог знает, восхищен был до третьего неба (2 Кор. 12, 2)».
Глава 42. Судороги разума
Мозгалевский проснулся от настырного звонка. За дверью стояли люди в камуфляже и штатском. Его сбили с ног, приставив к голове холодный ствол.
– Мозгалевский Владимир Романович? – прокричал юркий мужичок, тыкавший пистолетом в ухо.
– Да! – прокричал в ответ Владимир. – Что вам надо?
– Подполковник Жмурко, Уголовный розыск. Вы подозреваетесь в убийстве. Мы должны провести обыск и доставить вас на допрос. – И, повернувшись к коллегам, добавил: – Кантуйте нежно, чтоб не обосрался.
В кабинете следователя было зябко. Очень хотелось курить. Владимир боялся шуметь и кому-либо звонить. Опасался, что даже лишь отголоском может потревожить Алену.
Абсурдность обвинения, подробности которого он пока еще не знал, немного успокаивала. Мозгалевский гадал, или это действительно ошибка, которую скоро исправят, или ему хотят предъявить смерть Миши Блудова.
«Неужели они решили, что это я? Но естественные причины смерти никто не опроверг. А если сделали повторное вскрытие? Могли обнаружиться признаки отравления, ретранслированные подсознанием Сталина. Следов яда, естественно, никто не найдет, потому что их быть не может, но характерное изменение тканей… А ведь с покойным Мишей последним общался именно я. Как дурак примчался к нему накануне. Спорили, ругались, а потом он умер… Но как докажут? Вон сколько времени прошло! Неестественность смерти установить невозможно. А если они и не собираются устанавливать? По беспределу выбьют признания, и дело с концом. Я не вынесу боли… Но как же Аленка, она в меня верит, если я признаюсь, что убил друга, она отвернется. Она слишком порядочна, чтобы выйти замуж за убийцу. Милая моя Аленушка». – Растерянный взгляд Мозгалевского вздрогнул и помутнел.
Пытать Мозгалевского никто не собирался, да и нужды в том не было. Пока его везли на Петровку, он уже сдался, мысленно со всем согласился и все признал. Мозгалевский пытался даже сочинить мотив убийства Блудова, вспоминая причины их стычек и обид. И вот он уже возненавидел покойного, убедив себя, что непременно желал его смерти.
«Но ведь это бред! Никто мне не сможет пришить убийство, которое я совершил во сне. Я просто схожу с ума! – Мозгалевский, словно рыба, шевелил перекошенным от отчаяния ртом. – Все им рассказать, пусть разбираются. Пусть найдут и арестуют, наконец, всю эту адскую лабораторию. Надо сообщить журналистам, – крутилось в голове Владимира. – Но что будет с Аленушкой? Ее надо спасать, ей нельзя нервничать. Увезти ее далеко, куда не дотянется ФСБ».
Между тем машина въехала во двор легендарного здания МУРа, и Мозгалевского подняли на третий этаж. В кабинете, куда завели арестованного, он смог подробно рассмотреть всю следственную группу из трех вполне еще молодых людей и девушки. За главного здесь заправлял Жмурко в модной клетчатой рубашке и бирюзовом галстуке, обрывавшемся за три пуговицы до ширинки. Подполковник был лыс, имел черные густые брови, похожие на жирных капустных гусениц, и бриллиантовое кольцо. Его коллега, пока еще капитан, отличался полуоткрытым ртом с оттопыренной нижней губой и широким ремнем с пряжкой в виде диснеевского Гуффи. В подмастерьях у славных муровцев трудилась девушка с невероятным задом и мрачными нарядами, делавшими ее похожей на снежную бабу возле проходной химкомбината.
У Флоры Комиссаровой, так звали эту чернявую сотрудницу, безымянный палец правой руки был затянут золотыми кольцами, должными демонстрировать востребованность женщины.
«Даже у этой твари есть семья, – завистливо всхлипнул про себя Мозгалевский. – Я же потерял, так и не обретя».
– Ну что, Владимир Романович, сам все расскажешь? Глядишь, с пыжика соскочишь, – миролюбиво начал подполковник.
– С какого пыжика? – голос Мозгалевского, несмотря на все усилия сохранять хладнокровие, дрогнул.
– С пожизненного! Хотя мораторий на смертную казнь не сегодня-завтра отменят. Рассказывай, маньячило, как и за что убивал.
– Понимаете, – Владимир осекся, но решение было принято. – Это яд. Но я сам лично его не убивал. Это был не я, а тот был не он.
– Какой, на хрен, яд, сука?! – вскипел майор. – Ты же одну зарезал, другую придушил, и то не до конца. Она же живьем догорала. Еще результаты по изнасилованию должны прийти.
Мозгалевский счастливо выдохнул. Значит, дело не в Сталине, значит, задержание – ошибка.
– Когда было совершено преступление? – с деловитым энтузиазмом Мозгалевский перебил следователя.
– Сегодня, приблизительно около часу ночи, – проскрежетал Жмурко.
– Сегодня? Ночью? У меня же алиби! – ободренно воскликнул Мозгалевский. – Вчера ночью я отвозил в роддом невесту, ее положили на сохранение. Она может подтвердить, дежурный врач может подтвердить.
Следователи недоуменно переглянулись.
– В какой роддом? Имя, фамилия невесты? – процедил подполковник.
– Алена, – выдохнул Мозгалевский.
– Ну, дальше, – нетерпеливо задергал пальцами следак.
– Ну, Алена… Фамилия, фамилия… – Мозгалевский замер.
– Адрес роддома, фамилия! – Жмурко краснел от напряжения.
– Я… я не помню. Я очень нервничаю. Я сейчас скажу…
Владимир вдруг понял, что не знает фамилии своей будущей жены, что абсолютно не помнит, куда вчера отвозил Алену. Память упрямо отказывалась возвращать имена будущих тестя и тещи. Даже родной любимый облик Алены сознание размывало в бледное полуживое пятно. От бессилия Мозгалевский дико сморщился, сильно ударив себя кулаком по лбу.
– У меня что-то с головой. Это амнезия, это все от препаратов…
– Вызывай нарколога, – приказал Жмурко Комиссаровой, – пассажир по ходу тепленький.
– Вы неправильно поняли, – взмолился Мозгалевский. – Мне в Мавзолее вкололи в голову психотропное вещество, и что-то произошло с моей памятью.
– Послушай, животное, – Жмурко наклонился к задержанному. – Если ты решил вот так просто съехать на дурку, то очень ошибся. Если ты и сойдешь с ума, то только от того, что тебя будут насиловать таджики в самой вонючей камере «Матросской тишины». Зачем ты девок замучил?
– Каких девок? Ну, скажите мне, – простонал Мозгалевский.
– Вот этих, – следователь швырнул на стол фотографии с изуродованными огнем лицами.
Мозгалевский ясно вспомнил страшный давний-давний сон про червей. «Вера, Инесса, Дорогомиловская улица, 21-й дом, код 15к1891». Каждая подробность, выплевываемая памятью, раскаленным клеймом жгла душу Мозгалевского. Почему он помнит сон, который видел так давно, накануне их первого свидания с Аленой? Этот сон, дохлые шлюхи, Сталин, Берия, Жуков, лоботомия в Мавзолее! Это бред, кошмарный сон! По-другому и быть не может. Памятное бессилие вытягивало из груди лишь тихий безумный стон.
Мозгалевский очнулся в камере. Наверное, закрыли ночью. Ему казалось, что живой свет кончился сутки назад. Он был уверен, что сошел с ума. Как ни странно, но эта мысль смирила и успокоила. Вера в собственное безумие все расставила на свои места, предав стройную логику тому, что происходило. Единственное, что возвращало Мозгалевского к мрачному сюрреализму действительности, – трепет перед любимой семьей. Несмотря на обжигающий страх за состояние беременной Алены, в своей невесте Мозгалевский был уверен. Он знал, что Алена не отступит и не предаст, никогда не поверит следствию.