– Дело в том, – адвокат сглотнул слюну проплывшей мимо удачи, – что я не участвую в коррупционных схемах.
– Ты хочешь сказать, в чужих коррупционных схемах? – оскалился Мозгалевский.
– Вы меня поняли, – смиренно склонил голову Анатолий.
– С этого момента участвуешь. Если я выйду отсюда в течение недели даже без твоего участия, получишь сто тысяч долларов. Поэтому бегай, старайся, все запоминай. Теперь главное. У меня очень расстроилась психика, это чтобы у тебя, Толя, не возникало неуместных вопросов. На Ленинском проспекте есть роддом. Там сейчас лежит девушка на сохранении по имени Алена, ждет сына, это мой ребенок. Ее фамилию я не помню, подними картотеку, я там числюсь как отец. Встреться с ней, успокой. Скажи, что я отъехал по работе на неделю. Придумай сам куда, но так, чтобы обосновать отсутствие связи. Самое главное, выясни, как самочувствие, сделай фотографию и передай мне.
– Хорошо, я сделаю.
– Что узнал по делу? – К Мозгалевскому возвращалось прежнее самообладание.
– Вам вменяют двойное убийство, возможно, добавится изнасилование.
– Неважно, – Мозгалевский стыдливо оборвал адвоката. – Если я не выйду через неделю, это уже неважно.
– Видите ли, чтобы правильно выстроить линию защиты и суметь максимально расположить к вам следствие и суд, мне необходимо знать все подробности этого… инцидента.
– Что именно? – механически буркнул Мозгалевский, сосредоточенно о чем-то размышляя.
– Во-первых, было ли изнасилование? Во-вторых, что предшествовало вашей, так сказать, ссоре?
Но вопрос адвоката попал в чужую колею раздумий.
– С кем? С Блудовым?
– Нет! – воскликнул адвокат. – С женщинами этими.
– С какими женщинами?! Толя, ты опух? Все это ересь! Мое расстроенное сознание, – голос Мозгалевского растворился в шепот. – Все это сны, безумные сны! Толя, ты понимаешь, что, если меня расстреляют, я умру? Ты понимаешь?
– Аааа, я прекрасно вас понимаю. Уверен, что несколько лет в психушке лучше, чем остаток жизни на «Вологодском пятаке». А там, как знать, может, и отобьемся, – расцвел лицом Бинецкий.
– Я не псих, – процедил Мозгалевский. – А может, и псих уже. Ну, неважно. Главное, вытащите меня отсюда.
Глаза адвоката раскрылись, словно безмолвный рыбий рот. Он крайне редко терялся в догадках по поводу душевного состояния своих клиентов, с ловкостью опытного психиатра распознавая подлинное безумие и подделку. Однако Мозгалевский заставил адвоката усомниться в собственной проницательности.
«Может, и вправду спятил, – размышлял Бинецкий. – Поди замочи двух телок в адекватке. Наркоман чертов», – он отчего-то блаженно улыбнулся.
К вечеру Мозгалевского в отдельном автозаке повезли арестовывать в Басманный суд. Председательствующая судья Тамара Соленая, еще молодая, но окончательно выгоревшая изнутри дама, с серым выцветше-красивым лицом, внимательно, даже, как показалось Мозгалевскому, с неприличным любопытством слушала следователя и прокурора, которые, не пропуская скабрезных подробностей, изложили суду версию обвинения. Мозгалевский отпирался, твердил об алиби, об абсурдности обвинения, хотел рассказать об Алене, но осекся, решив, что даже одно упоминание ее имени в этом смраде оскорбит то единственное светлое, что осталось в его жизни.
Адвокат шибко не сопротивлялся. Дежурно пролепетав об отсутствии у подзащитного судимости, о наличии жены, ребенка-инвалида, постоянного места жительства и источника дохода, защитник попросил суд об избрании своему подзащитному меры пресечения, не связанной с лишением свободы, а именно домашнего ареста или залога. Судья охотно поинтересовалась, какую сумму защита Мозгалевского может внести в качестве залога, что вызвало у задержанного приступ оптимизма – до слез и дыхательного спазма.
– Любую сумму, которую назначит суд! – выпалил Мозгалевский, облизнув судью обожающим взглядом.
– Ну… сто миллионов осилите? – судья Соленая, не скрывая, наслаждалась внезапным обожанием убийцы.
– Конечно, ваша честь! – Владимира душили слезы, слова давались с трудом.
– Сколько времени вашим близким потребуется собрать эту сумму? – игриво улыбнулась судья.
– Час-два! Два – максимум, Ваша честь.
– Хорошо! Суд удаляется на совещание, – и Соленая исчезла в соседней комнате.
Приставы спустили Мозгалевского в подвал, оборудованный глухими камерами, похожими на маленькие тусклые кельи. Лежать невозможно, сидеть неудобно.
«Всегда бы так, – улыбнулся про себя обнадеженный Мозгалевский. – С этим вроде решили. Молодец адвокат, крутанулся. Нужно собрать команду, прессануть этих ленинских колдунов, сделать трепанацию черепа, в конце концов. Можно же удалить кусок мозга, наверное. Лучше остаться живым овощем, чем дохлым мудрецом. Странно, а ведь раньше я не боялся смерти. После каждой вечерней молитвы смерть начинала казаться чем-то торжественным, ответственно сакральным и от того притягательным. Но тогда мне не снились эти чертовы сны. А может быть, и снились, но я сейчас не помню. И зачем эти кошмарные сновидения со шлюхами и наркотой? Хотя, пожалуй, это лучше, чем 53-й».
Через полчаса Мозгалевского подняли в зал. Судья Соленая, искоса поглядывая на задержанного, бегло прочитала решение: «Ходатайство следователя удовлетворить. Избрать в отношении Мозгалевского Владимира Романовича меру пресечения в виде заключения под стражу сроком на два месяца».
Словно контуженный, Мозгалевский слышал лишь белый шум. Собственное дыхание молотком отдавалось в затылке. Ему казалось, что он не может дышать. Владимир пытался что-то сказать, но челюсть парализовало.
– Вам понятно решение суда? – донеслось откуда-то издалека.
– Я спрашиваю, вам понятно решение суда? – прозвучало уже совсем рядом.
– Да, – протянул Мозгалевский, высвободив наконец челюсть из оцепенения. – Понятно. Только зачем?
Судья удалилась. К клетке шустро подскочил адвокат.
– Владимир Романович, это было ожидаемо, – зачастил сквозь стальные ребра Бинецкий. – Хотя я рассчитывал на залог…
– Ты был у Алены? – на удивление адвоката, совершенно спокойно, но скорее отрешенно спросил Мозгалевский.
– Да, – поправил очки Анатолий. – Точнее, нет. В роддоме, который вы указали, девушка с такими приметами никогда не наблюдалась.
– Не нашел, – с упреком бросил Мозгалевский.
– Следователь вернул мне ваш телефон, – продолжил адвокат.
– Телефон?! Как же я мог про него забыть! Там же есть все: и алиби, и Алена! Какой же я идиот! Там же ее номер, переписка, геолокация. Она записана как «Любимая». Как же болит голова!
– Есть «Любимая», но это ваша супруга – Евгения Евгеньевна. Я поискал Алену в контактах, под описание попадает только одна. Вот ее фото в вайбере, – адвокат светанул экраном телефона, но тут же был одернут бдительным конвоем.
– Она! – вскрикнул Мозгалевский.
– Я тоже так подумал, – сморщился Бинецкий. – Я с ней связался. Но она отрицает близкие отношения между вами.
– Откуда же она меня знает? – недоверчиво усмехнулся Мозгалевский.
– Говорит, что познакомились в клубе года три назад. Вы ей тогда несколько раз звонили. Но дальше общение не пошло.
– Но она же беременна! – отчаянно прошептал Владимир.
– Она замужем, сыну два года. Увы!
– Нет, нет, нет! Это все бред. Она тебя обманула. Она боится, просто боится, – дико нашептывал сквозь клетку Мозгалевский, не стесняясь сойти за умалишенного.
Приставы отстранили адвоката, надели наручники на обвиняемого и спустили обратно в подвал.
Сознание Мозгалевского напоминало промокшую газету, картинки и слова расплывались, перемешивались друг с другом в серую кашеобразную слизь. И в этом мыслеподобном тесте вдруг возникла Алена. Владимир явственно вспомнил, как лет пять назад он запойствовал в «Облаках». Там встретил девушку, которая пришла на день рождения с одногруппницами и очень тяготилась глянцевым кичем, переполнявшим заведение. Пьяная отвага Мозгалевского победила девичью застенчивость, и Владимир заполучил телефон Алены. Он звонил несколько раз, однако все попытки договориться о свидании провалились. Алена была неприступно и корректно холодна, что еще больше распаляло Мозгалевского. Он даже пробил место работы и домашний адрес, куда несколько раз отправлял курьера с букетами, которые возвращались с отказом в получении. Пробредив пару месяцев безответной влюбленностью, Владимир забылся в делах.
Сразу после суда Мозгалевского повезли в Матросскую Тишину. Его, молчаливого и раздавленного, боявшегося думать и вспоминать, подвели к автозаку, куда уже загрузили всех судебных арестантов.
– Куда его? – спросил сержант старшего по званию.
– Закрывай во второй бокс, – скомандовал лейтенант.
– Думаете, стоит? – неуверенно переспросил конвойный.
– А чего нет-то? Пусть потрещат, твари.
Автозак КамАЗа был разбит на две секции с отдельными дверьми. Первый «рукав» оказался забит под завязку. Второй почудился Мозгалевскому пустым, однако в самой глубине в полной темноте он вдруг услышал учащенное дыхание. Владимир больше всего боялся оставаться в одиночестве со своими мыслями, поэтому тут же направился к соседу по несчастью.
– Добрый вечер, – тихо пробормотал пассажир и протянул руку.
– И тебе, – хмуро ответил Мозгалевский, слегка, словно брезгуя, коснувшись чужой ладони.
– Меня зовут Олег.
– Владимир. Есть сигареты?
– Не курю. Сие есть грех, – размеренно изрек попутчик.
В затравленных зайчиках, скакавших по клетке от уличных фонарей, Мозгалевский смог разглядеть лысый череп и круглую физиономию, изрытую бугристыми скулами, находившимися в постоянном эмоциональном движении. Казалось, лицо было устроено так, что каждый его мускул отвечал за всякую мысль, проносившуюся в голове заключенного. Олег был явно смущен, но не от страха, а от непонятной робости.
– За что здесь? – кинул Мозгалевский.
– За детишек своих родных страдаю, – вымученной, но светлой улыбкой ответил Олег.