– За детишек – это правильно, – поддержал Мозгалевский. – Убил кого?
– Их, родненьких, и убил. Люблю их сильно. Семеро у меня их. Старшенькому восемь лет, а младшенький сыночек даже и не родился.
– Что ты сделал? – Мозгалевский почувствовал, что он снова сползает в пучину бреда.
– Убил всех деток своих и детенка неродившегося вместе с мамой его, женой моей. А потом и маму свою… – грустно улыбнулся Олег.
– За…за… зачем? – судорога омерзения свела лицо Мозгалевского.
– Как же? Чтобы всегда всем вместе быть… скоро. Они же всех деток у меня хотели забрать.
– Кто? – Мозгалевский опять стал задыхаться, образ беременной Алены снова явился перед глазами.
– Они! Пиндосы проклятые, менты-ювенальщики. Это «пятая колонна», они все против Путина, против России. Отдали бы детишек моих за границу на органы. А у меня, кроме них, жены и мамы, никого больше нет. А после второго пришествия Христа мы все воскреснем и снова будем вместе.
– Долго ждать придется, – Мозгалевский сжался от внутреннего холода.
– Оно грядет! Оно близко! – фанатично выпалил Олег.
– Веришь? – обреченно уставился в него Владимир.
– Конечно! Я же адвентист. Только верующие спасутся. Я очень скучаю по ним, по своим малышам, – хихикнул сквозь слезу сектант.
– А чего себя не замочил?
– Самоубийство – грех смертный, и нет за него прощения, – богобоязненно вздрогнул Олег.
Глава 44. Жертвы собственных преимуществ
Следствие, посчитав Мозгалевского человеком непростым и в какой-то степени влиятельным, определило узником в «Кремлевский централ» – федеральную тюрьму номер один, где своей репрессивной участи мужественно и наоборот дожидались вчерашние российские небожители – чиновники, банкиры, олигархи, решальщики, лидеры мафиозных кланов.
Мозгалевского подробно осмотрел тюремный доктор на наличие вшей, чесотки и венерических поражений кожных покровов, после чего три молчаливых товарища в заношенном камуфляже проводили его в 501-ю камеру.
Четырехместные тюремные апартаменты напоминали комнату в хостеле. Свежий ремонт, две пары шконок, из которых вакантной оставалась только верхняя у окна. Постояльцы всеми силами пытались придать вынужденному жилищу уюта искусственной радости. На столе, приделанном к левой стене, стояла цветастая пластиковая посуда, а нары заправлены в яркое шелковое белье.
Три интеллигентных лица, обремененные философической грустью, с любопытством, подернутым легкой опаской, взирали на вновь прибывшего.
Мозгалевский, быстро оценив новых соседей, почувствовал себя полным хозяином положения. В седовласом поджаром господине с открытым приятным лицом Владимир узнал бывшего главу сибирской губернии, арестованного год назад. По сравнению с телесюжетами, он заметно постарел и исхудал, что являлось скорее следствием расшатанных нервов, чем телесных недугов и возрастных изменений. Он некрасиво сутулился, вжимая голову в плечи, постоянно напрягал скулы и прищуривал взгляд, что можно было ошибочно принять за признаки дерзкого нрава, однако являлось результатом подсевшего зрения.
– Георгий, – с легким подобострастием представился губернатор, подсознательно учуяв в новом сокамернике хозяйский нрав.
– Жора, ты, когда губернатором был, наверное, так только проституткам представлялся. Георгий! – заржал с верхних нар другой обитатель камеры.
– Да ну тебя! Шутишь все, – необидчиво отмахнулся чиновник.
– А то нет? – закручивал гайку сосед, раздраженный, что его колкость не задела самолюбия губернатора. – Для жены и любовницы ты был Гошей или Гешей, для челяди и таких же, как ты, упырей, Георгий Марципанович.
– Маринович! – насупившись, поправил губернатор, что немного успокоило собеседника.
– А я тебя знаю! – весельчак переключился на Мозгалевского. – Тебя вчера по НТВ показывали. Рассказывали, как ты двух шлюх замочил. Красава! Гулять – так до смерти! Отжарил телок до углей. А эти черти гламурные, – арестант кивнул в сторону соседей, – могут только сопли кокаиновые пускать и коленки девичьи гладить, гладиаторы путинские. Кстати, я Феодосий, – он дружелюбно протянул руку. – Уж извини, с нормальными именами здесь напряженка. Один наш Георгий Марципанович чего стоит. Ну, можно и Федей.
– Владимир, – ответил на рукопожатие Мозгалевский, подробно рассматривая третьего сокамерника.
– Честно говоря, – краснобай Феодосий наклонился к уху вновь прибывшего, – я с этими совковыми рептилиями озверел. Всю дорогу трут за политику. Боюсь, замочу кого-нибудь из них и выберут меня присяжные на третий срок.
– Саша, – третий интеллигент нехотя приподнялся с нар, с опаской ожидая более развернутого представления со стороны Феодосия.
– Сашок у нас клевый! – Федя не стал разочаровывать соседа в его опасениях. – Герой Луганды! «Когда мать меня рожала, вся полиция дрожала, потому что моя рожа на бандерскую похожа».
– Правда бандеровец? – Владимира передернуло.
– Не слушай его, – усмехнулся Александр. – Мы по другую сторону сражались.
– Где ты там сражался, Сашок? В обозе у Стрелкова на Новом Арбате? – рассмеялся Феодосий.
– Я гуманитарку в Донецк возил, – обиженно возразил бывший ополченец.
– Детям Донбасса? – подколол Федя.
– И детям тоже, – голос Саши слегка дрогнул.
– Вова, чтоб было понятно, Саня чалится за мошенничество. Собрал он человек сорок, надел на них красивые фартучки, выдал прозрачные ящички, наштамповал удостоверений за подписью Стрелкова и вперед – клянчить копеечку для донецких сирот. Двадцать миллионов наклянчили. Саня успел себе даже «Крузак» взять. Но попрошаек взяли за жопу, они не суки – молчать не стали.
– Мы же договаривались, что делюги не обсуждаем, – нерешительно пробормотал Александр, метнув на Феодосия яростный взгляд.
– Во-первых, это вы с Марципанычем договаривались. Во-вторых, ты же и рассказывал, что Стрелков сам и прожрал все собранное тобою счастье донецких детей.
– Бред все это! Стрелков не мог, – заступился Мозгалевский. – Не стоит на такого человека напраслину возводить. Одно его слово и…
– Чье?! – выпучился Феодосий.
– Стрелкова! – убежденно сказал Мозгалевский.
– Хрен теперь его кто услышит! – прокряхтел Александр, с грустью отворачиваясь к стене. – Просрали «Русский мир».
– В смысле? Хохлы убили? – встревожился Владимир.
– Больно нужен он хохлам, – хихикнул Феодосий. – Путин, когда Новороссию сдал…
– Чего?! Когда?! – изумленно хлопал глазами Мозгалевский.
– Да с полгода уже. Правда не в курсе? – Феодосий сел на шконку, пристально всматриваясь в Мозгалевского. – Короче, после нашего отступления хохлы первым делом нашли несколько могильников с порубленными гражданами Украины. А там бабы, дети… Ну и Гаагский трибунал повыписывал ордеров на Стрелкова и его банду за геноцид мирного населения незалежной Малороссии и сбитый «Боинг» в придачу. Наше ФСБ, как всегда, все сделало правильно.
– Что именно? – никак не мог понять Мозгалевский.
– В поле потеряли, мыши доели. Им, понимаешь, тоже лишние свидетели не нужны. Сделал дело, завали подела, – злобно рассмеялся Феодосий.
– Воздух не дышит, травку не мнет, – злорадно заворочался Александр на своей шконке.
– Сашок доволен! И сам под раздачу не попал, и есть кого грузить. Смотри, Санька, поедешь вместо Стрелкова, земля ему пухом, в Гаагу, с Милошевичем познакомишься.
– Он умер! – вздрогнул Александр.
– Я и говорю – познакомишься, – снова хихикнул Феодосий.
– Как же так получилось? – Мозгалевский схватился за голову. – Мы же всю Украину себе забрали. Там же целая армия была. Мозговой, Дремов, Бэтман, казаки.
– Так их же еще в самом начале наши «вымпела» и перестреляли, чтобы проблем с возвратом территорий не было. Разменяли русскую вольницу, зато Крым наш, – бормотал Александр.
– А Санек-то хорохорится, но боится. Думает, что отравят. Ест только губернаторское и то после него. А так обыкновенно жрал, как дурак на поминках, – продолжал ерничать Феодосий.
– Почему ты так решил? – насупился Александр.
– По роже твоей сальной. Да не обижайся ты, я не меньше твоего рискую. А то, глядишь, траванут всю хату из-за вашей долбаной Новороссии. – Феодосий закурил.
– Не будет сигаретки? – Владимир виновато похлопал по карманам.
В ответ сосед сделал две глубокие тяги и протянул Мозгалевскому.
– Покури-ка ты, дружок, а то я пальчики обжег!
Замешкавшись, Владимир все-таки взял сигарету.
– Извини, экономим. Интеллигенты на нервах, только курят и смердят. Ну, ты, Вован, лютый, – к общей радости остальных сокамерников Феодосий переключился на Мозгалевского. – Ты их реально в абсенте сжег?
– Я в отказе. 51-я! – оборвал Мозгалевский.
– Не знал. Не обессудь. Все равно нарядно. И пламя, наверное, такое зеленое… Гляди, Шурик, научит тебя дядя Вова жизни. А то не живете, только потеете.
Меж тем явление нового сокамерника всех крайне удовлетворило. Феодосий распознал в Мозгалевском пассажира с тем же багажом грехов и воспоминаний, застрявших и у него в душе. Александр и Георгий Маринович надеялись обрести собеседника под стать себе и громоотвод от грубостей и острот неугомонного Феодосия, который в этой тюрьме был человеком неслучайным.
Первый раз Федор оказался здесь восемь лет назад за особо крупное мошенничество. Тогда вместе с друзьями, которые так и остались «неустановленными лицами», он под видом таможенника в темное время суток забирал подъезжающие к терминалу фуры, отгонял в заброшенную промзону. Между ночными рейдами Федя ездил по ресторанам, представляясь проблемным гражданам или человеком с обширными связями и безграничными возможностями, или просто помощником прокурора города Москвы. Каждую проблему, с которой шли просители, Федя оборачивал в несколько, и лох безоглядно нырял в пучину коррупции, где оставлял все и немножко больше в виде долговых обязательств. Впрочем, эта сфера бизнеса для следователей так и осталась непознанной, поскольку разоренные коммерсанты не торопились признавать себя терпилами и взяткодателями. Освободившись, Федор первым делом поменял в паспортном столе свои анкетные данные, явившись свету Феодосием Владленовичем Шойгу. И вскоре по Москве поползли слухи о всесильном племяннике министра обороны. На кортеже в три машины с проблесковыми маячками и черными армейскими номерами Феодосий Владленович объезжал генералов и штатских начальников, передавал приветы друг от друга и дары от себя. И вскоре большие «звезды» сложились в млечный путь, озаряя славой и богатством Феодосия Шойгу. Сплетни о подвигах «родственника» дошли до министра обороны. Гнев «дяди» обернулся для «племянника» репрессиями, и Феодосия Владленовича снова водворили в кремлевские казематы, где он чувствовал себя как рыба в воде, врачуя оскорбленное тщеславие философическими раздумьями и желчью, изливаемой на новых соседей. С Мозгалевским у них обнаружился с десяток общих знакомых, общий дантист и, что особой лаской отозвалось в памяти сокамерников, общий отель на Сардинии, где они