— Поедем в тюрьму, — сказал Мартынов и, закуривая, спросил: — Как же это все-таки произошло?
Яша ответил, что содействие в побеге оказал бандиту часовой, скрывшийся одновременно с ним.
А подробности они узнали на месте.
Оказалось, что «Ершова» охранял часовой Михеев. Он вывел бандита во двор и повел в сторону уборной, которая примыкала к забору. Доски в заборе были заранее подпилены Михеевым — и уйти в образовавшийся проход большого труда не представило. Тревогу дежурный, как выяснилось, поднял с опозданием. Однако начальник тюрьмы — чекисты сами убедились в этом — принял энергичные меры: о побеге сразу же известили кого следует.
Мартынов и Горелик еще находились у начальника тюрьмы, когда пришло сообщение, что в перестрелке с одной из пригородных застав убиты двое неизвестных, — по приметам, бандит и часовой Михеев.
Вернувшись к себе, Терентий Петрович долго не мог успокоиться, ходил по кабинету и хмуро насвистывал «Яблочко»…
Кто виноват? В чем ошибка? Видимо, следовало серьезнее отнестись к словам старого сыщика Щербака о том, что кто-то мог быть заинтересован в устранении старого Никифора Тимчука. Правда, этот «кто-то», будучи арестованным, сам ничего сделать не мог, но после покушения на старика Мартынов должен, обязан был предположить, что у рыжего Савелия нашелся помощник.
Его-то и надо было искать.
— Допустил промашку, — терзался Мартынов. — Вот гады! Затесались-таки в наши ряды.
Теперь Терентию Петровичу было не трудно восстановить недостающие звенья цепи. Боясь быть опознанным односельчанином Никифором Тимчуком, рыжий Савелий послал своего подручного Михеева, чтобы тот убрал старика. Кстати, во время ареста бандита Михеев находился в здании ЧК — доставлял сюда арестованную женщину. Видимо, в коридоре или во дворе Савелию удалось шепнуть ему несколько слов.
— Как говорится, все проще пареной репы.
— Но позвольте, Терентий Петрович, — стал возражать Яша Горелик, — зачем же это потребовалось Лже-Ершову, если он все равно решил бежать, а не оправдываться?
— Скорее всего он отдал приказ Михееву вгорячах, хорошенько не подумав. Ну, потом, конечно, поостыл и решил, что если и устранить свидетеля, ему все равно хана: остались мальчишки, да и мы не лопухи — докопаемся, разоблачим. Это он верно решил. Я в тот же день направил запрос и фотографию его в особый отдел червонно-казачьего корпуса и лично комкору Виталию Марковичу Примакову.
— Ну что ж, — сказал Яша, — теперь осталось, чтобы старый Тимчук опознал Михеева: он ли приходил к нему?
— Да, конечно. Надо сделать фотографию и среди других предъявить ее и Тимчуку, и той девчонке из соседнего двора.
Мальчишки и раньше, конечно, видели железную дорогу: одноколейную, две колеи. Но чтобы множество путей так сразу расходилось лучами в разные стороны — такое Славка и Петро увидели лишь здесь, у железнодорожных мастерских. Вокруг гудели паровозики — старые, закопченные, доживающие свой век. И одна краска безраздельно господствовала тут: черная.
Земля между рельсами и шпалы были сплошь покрыты густыми маслянистыми пятнами. Воздух, прорезаемый гудками, звоном железа и ударами кувалд, полон гари. А в стороне, где целое кладбище разрушенных паровозов и котлов, к черному цвету примешивался и рыжий: время и дожди делали свое дело — все гуще проступала на металле ржавчина.
Работами по строительству бронепоезда руководил Иван Михайлович Денисов — в прошлом машинист и техник-путеец. Широкоплечий, спокойный, он ходил тяжело опираясь на палку — из-за ранения, полученного в недавних боях.
Иван Михайлович подошел к ребятам и сразу же разлучил их.
Петру вместе с другими дали задание снять деревянные настилы и стенки с нескольких обычных платформ. После этого к ним надо приварить стальные листы, прикрыть борта и колеса. А тогда — и начиночку внутрь: пулеметы, пушки на вращающихся станках… Грозная сила получится!
А Славка в бригаде маляров занимался покраской уже готовых бронеплощадок. Надо же, как сказал Иван Михайлович, божеский вид им придать, закрасить ржавчину и сизые, оплывшие железом швы.
Так мало-помалу одевался бронепоезд в защитную, зеленую одежку.
Славка быстро усвоил суть дела. Жирно ляпать краской вовсе и не нужно, а вот растирать ее кистью надо получше, посильнее — обязательно ровный слой выйдет. Иногда с непривычки начинала дрожать рука, и тогда старичок, работающий рядом, говорил ему:
— У тебя, парень, зеленые веснушки!
И Славка понимал, что краска летит на лицо. «А возможно, он просто так меня поддразнивает?» — на мгновение сомневался он, но все равно движение руки становилось более твердым и плавным.
За час до обеденного перерыва появился Петро.
— Здорово! Давно не виделись, — безобидной усмешкой встретил его Славка.
— Перекур у нас.
— Ты же некурящий.
— Раз все отдыхают, и я должен. Тут у вас работка — не бей лежачего, а у нас трудная.
— Разве ж я виноват? Вот закончим — может быть, к вам переведут.
— Нам приходится и топориком шуровать, и молотком по зубилу. Один, знаешь, ка-ак дал вместо зубила по руке, пальцы распухли. Ну, у меня удар, конечно, не такой. Точность! — хвастался Петро. — Это от сапожнической работы, меня твой дед хорошо обучил.
— Эх, дед, дед! Мечтал бронепоезд строить, а вышло в больнице печься. Он бы тут на любом участке смог.
— Ну да! Он же и слесарь, и резчик, и ремонтник.
Вскоре выяснилось, что Петро из разговоров рабочих узнал, что Иван Михайлович Денисов не только старший мастер, но и будущий комиссар бронепоезда. И комплектовать команду в основном будет здесь, из добровольцев. Значит, если с ним поговорить, ну, момент такой выбрать — он может и ребят взять!
От радости Славка хотел обнять Петра, но вовремя сообразил, что может измазать его краской. И тут же погнал его обратно, на рабочее место.
А то еще, чего доброго, посчитают за лодырей и воевать не возьмут!
Славкины слова подействовали: Петро удалился. Да и пятиминутный перекур закончился, пора за дело.
А после обеда стало Славку клонить ко сну: дала себя знать почти бессонная ночь. Они с Петром, боясь проспать, все время вскакивали, подбегали к окну. Впредь, решил Славка, надо чего-нибудь придумать — не дело так.
Чтобы отогнать сон, он начал чересчур сильно тереть кистью о броневые листы и вызвал этим неодобрительные взгляды со стороны старичка-соседа. Но это лишь утвердило Славку в решимости: он насвистывал, клацал зубами, приседал и снова вскакивал — делал все, что, по его мнению, помогает перебороть усталость. «А как там Петро?» — подумалось ему.
И он направился навестить друга.
Конечно, там, где больше шума, грохота, железного скрежета, — там и спать меньше хочется. Но все же и у Петра вид был не очень бодрый, то и дело он тер глаза, припухшие веки.
— У вас тут интереснее, аж звон в ушах стоит.
— Ага, — зевнул Петро, — у нас интересно. Вздремнуть бы часок, тогда бы и вовсе отлично шло.
Они смотрели друг на друга, кислые, вялые. Славка оживился:
— Вот чего я придумал! Сбегаем к водокачке, окунем голову в холодную воду — в миг полегчает.
— Пошли. Я люблю голову окунать.
Возле белой башенки водокачки, прямо на земле, сидел рослый парень и с хрустом откусывал огурец. Посидел-посидел да и развалился блаженно. Грудь под засаленной рубахой поднималась высоко — вдох, выдох… «Из нашей бригады», — шепнул Петро.
— И ты, значит, сюды? Давай, Петька, присаживайся, от работы кони дохнут. Успеем топориком намахаться.
Парень, судя по всему, был не охоч до работы. Петро даже немного посторонился, будто боялся запачкаться.
— Мы не отдыхать пришли, а голову полоскать.
— Какую голову? Что ты мне талдычишь?
— Ну просто… чтобы бодрее работалось.
— Тю! — удивился парень. — А я, к примеру, и так завсегда бодрый. Мне бы сейчас в бой за мировую революцию! Молоточком стучать каждый может, я бы лучше шашкой потрудился, по беляковским черепкам, во-о!
Славка потянул друга за рукав: пойдем, чего этого брехуна слушать.
Петро пошел вслед за другом, но все-таки решил немного, ну, самую чуточку, заступиться за парня:
— Кто его знает, возможно, и вправду душа у него в бой рвется, поэтому и работает без охоты.
— Интересно у тебя получается, нет уж! — отрезал Славка. — Вот Иван Михайлович в бой рвется, это точно. Так разве ж он отлынивает? Ни за что! И указания дает, и сам за инструмент хватается.
Петро не знал, как возразить Славке, шел и помалкивал. Конечно, Иван Михайлович — настоящий человек, большевик. Вот только что же будет, если он откажется взять ребят на броневик? Не разберется: кто лентяй, кто не лентяй, кто смелый, а кто трус. И почему это некоторые люди на возраст обращают внимание! Если нет семнадцати или шестнадцати, так и на фронт нельзя? Несправедливо получается. Как-то Славкин дедушка рассказывал про Гавроша — был такой боец-мальчуган во Франции. От таких, как он, толку бывает больше, чем от иного взрослого.
Надо перво-наперво себя в работе показать!
Теперь уже исчезла и сонливость. Напрасно надрывался гудок, извещая о конце смены. Иван Михайлович попытался уговорить ребят, чтобы они отправились домой отдыхать. Не вышло.
До захода солнца — еще несколько часов. Разве ж можно оставить работу? С часу на час ожидали нападения петлюровских банд на город. Скорее, скорее нужно закончить строительство бронепоезда.
И ответ у ребят был один: «Раз взрослые — значит, и мы».
Бронепоезд был почти готов.
Конечно, военные специалисты могли бы придраться ко многому: и толщина брони не та, и пулеметов мало, и пушечки, выглядывающие из бронеплощадок, уж очень стары, изношены. А паровоз — тоже дряхлый, небольшой, и совершенно не защищен стальными листами. Это будет, пожалуй, самым уязвимым местом в составе.
Но что делать? Такое время: одного нет, другого. Командир бронепоезда — бывший флотский комендор Сухоруков, который в сопровождении Ивана Михайловича пришел в мастерские, прямо так и заявил: