Сначала они остановились в естественном укрытии: справа лес подступал к полотну почти вплотную, слева — цепь холмиков. За ними угадывалась деревня — дымы, несколько крыш.
Разведчики ушли в сторону деревни и вскоре вернулись, причем не одни, а с группой всадников. Командир бронепоезда внимательно выслушал тех и других, сделал пометки на карте. Присутствующий при разговоре артиллерийский начальник Николай Плоткин что-то начал писать в блокноте, наверное, делал расчеты для стрельбы.
И вскоре загремели залпы.
Болели уши. Славка и Петро затыкали их пальцами и широко раскрывали рты. Так поступают многие, даже бывалые пушкари.
В общем же было не очень интересно. Этот первый артналет велся по закрытым целям. Ребята залезли на крышу теплушки, но, как ни старались, увидеть разрывы им так и не удалось. Правда, дым был заметен, но не над самой землей — выше.
Когда они слезли с крыши вагона, прискакал еще один всадник и стал благодарить артиллеристов за меткий огонь. Легкое разочарование, уже подступающее к ребячьим сердцам, улетучилось в один миг. Размахивая руками, не скупясь на фантазию, они бросали скороговоркой:
— Пожалуй, сотню бандитов уложили, ага?
— Конечно! Наверное, и самому Палию всыпали…
Не дожидаясь, когда его засекут бандитские разведчики, бронепоезд неторопливо отошел от леса, набрал скорость.
На передней платформе с биноклем в руках стоял Чернобрив.
Он не скрывал своего беспокойства, вполголоса поругивался:
— Не дело это, елки-палки. Впереди должна дрезина идти для безопасности. Того гляди, в ловушку попадем.
И все же Чернобриву и двум дежурным пулеметчикам удалось вовремя обнаружить лопнувший рельс.
Бронепоезд заскрежетал, остановился. По команде разведчики и ремонтники бросились вперед. Рельс вскоре заменили, и Славка, выполняя приказание, побежал к Денисову.
— Товарищ комиссар! — он вскинул руку к козырьку фуражки. — Ремонт закончен, можно двигаться дальше.
— Отчего лопнул рельс, не выяснили? Бандитская работа?
Разговора о том, что это диверсия, среди ремонтников не было, и Славка хотел уже ответить отрицательно, но он понимал — в таких вещах нужна точность. Паренек чистосердечно ответил:
— Не знаю…
— Ладно, — Иван Михайлович сощурил добрые глаза, — иди, хлопче, на платформу.
А на платформе командир «Витязя» Сухоруков успокаивал Чернобрива:
— Хватит ворчать, через пару дней будет тебе дрезина.
— «Тебе»? Мне одному надо, да?
— Не придирайся к словам, сказал будет, значит, будет, сама ЧК вопросом занимается…
Вскоре стальная крепость снова замерла на месте, с бронеплощадок полетели слова команды. Ребята в это время находились возле походной кухни, помогали повару.
Петро чистил картошку, и довольно ловко: на столе росла гора тонкой кожуры. А Славка длинным, как рука по локоть, ножом резал капусту. Что ж, все поочередно дежурят на кухне, таков порядок.
Когда ударили орудия, мальчишки лишь на секунду подняли головы, прислушались — и опять за работу. Но вот в раскатистый пушечный гром вплелась дробь пулеметов. Такое уже не стерпеть.
Славка и Петро побросали свое дело, и, как были — в фартуках, — в тамбур. «Куда-а?» — закричал повар, да разве остановишь?..
Ребята не ошиблись: на этот раз бронепоезд вел огонь прямой наводкой. В конце голого желтого поля, которое начиналось прямо от железнодорожной насыпи, по-муравьиному копошились нестройные колонны всадников, повозки. Черным-черно. А в их гуще уже поднимались темно-красные снопы разрывов.
По всей вероятности, орудий у бандитов здесь не было, по крайней мере, ни один снаряд не полетел в сторону бронепоезда. Лишь пулеметные очереди резали воздух, но пули ничего не могли сделать даже тонкой броне «Витязя».
Славка и Петро не отходили от пулеметчиков, подносили патроны. И все время высовывались, не желая кланяться пулям.
Наконец Чернобрив заметил это и напустился на них:
— А ну, жми отсюда! Чтоб мои глаза вас не видели!..
Пришлось уходить.
А тут еще выговор от повара:
— Кто разрешил отлучиться? Вот доложу комиссару, он вас живо по домам отправит. Вояки! Из-за вас теперь с обедом опоздаем.
Славка хотел что-то сказать в оправдание, но, увидев, что Петро снова начал чистить картошку, молча принялся за дело — и все у них завертелось, закипело.
Даже повар, глядя на их усердие, перестал ворчать.
Славка ведрами таскал помои. До блеска отмывал котел. Ничего, успокаивал он себя, не скажет повар о нас худого слова. Сколько были в отлучке? Минут десять, ну, пятнадцать. И Чернобрив — это он кричал на нас просто так, без злости. Ведь и сам он стоял под пулями.
Видимо, и Петро считал, что дела у них идут не так уж плохо. Иначе почему бы так блестели его глаза? Нет, обед будет своевременно, можно не сомневаться. А главное — прикоснулись они к настоящему делу, к огню. Все-таки здорово строчили пулеметчики. Своими глазами видели мальчишки, как от меткого огня пригибались, падали на землю охваченные паникой ряды петлюровцев. Падали многие, поднимались не все. Жаль, конечно, не пришлось ребятам нажать на гашетку пулемета. Но подносчик патронов — тоже фигура…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Старый Никифор заскучал. Поправился он окончательно — так, по крайней мере, казалось ему. Голова больше не болела, даже страшный шрам от удара почти полностью спрятался в отросших волосах. А то, что был такой же тощий, как в больнице, тревожило его мало. «Были б кости, а мясо…» — и он оживленно потирал руки.
Прошла неделя со дня ухода бронепоезда на задание, и беспокойство стало овладевать стариком.
И наконец Тимчук отправился к Мартынову, в ЧК.
Тот встретил его приветливо, усадил за стол, спросил о здоровье.
— Окреп я окончательно, — и, перехватив недоверчивый взгляд, дед горячо добавил: — Ей же богу, окреп!
И дальше старый Никифор потребовал от Мартынова выполнить давнее обещание — послать его, Никифора Тимчука, на бронепоезд.
— Погоди, погоди, — перебил Терентий Петрович. — Насколько мне помнится, разговор у нас был о железнодорожных мастерских, то есть о строительстве бронепоезда, а не о службе на нем.
Никифор встал:
— Та-ак, спасибо, уважили. Мальчишки мои, значит, пускай с бандитами воюют, а я буду тут без дела околачиваться.
— Дело мы тебе, Тимчук, найдем. А насчет пацанов твоих — первый раз слышу. С Сухоруковым и Денисовым придется поговорить, нехай детишек в команду не зачисляют…
По чести говоря, уполномоченный ЧК тут покривил душой: он отлично знал, что хлопцы ушли на бронепоезде. Но не хотелось ему отпускать туда же и старика: слаб еще…
И все-таки Никифор добился своего. Усталый и вконец рассерженный Мартынов, тяжело дыша и вытирая рукавом гимнастерки пот со лба, писал записку командиру бронепоезда, просил принять деда. А расписался на бумаге так сердито, так яростно, что разлетелись из-под пера фиолетовые брызги чернил. Взглянул Терентий Петрович в глаза Тимчуку, бросил перо — и расхохотался. За ним и дед.
Провожая к дверям своего просителя, Мартынов посоветовал:
— Подожди день-другой. Придет «Витязь». Мы тут ему паровоз меняем, даем бронированный, только вчера закончили обшивку листами. Ну, и дрезину постараемся достать.
— А зачем ждать? — возразил дед. — Двинусь-ка я на Каменку, все равно им эту станцию не миновать, если на город пойдут.
— Ну, как знаешь, упрямый ты человек! — Мартынов еще раз внимательно посмотрел на старика и уловил в его глазах беспокойство, точнее, еще один вопрос, не менее важный, чем то, о чем они уже не без труда договорились. Мартынов понял правильно.
— О сыне хочешь спросить?
Старик молчал, боясь услышать что-нибудь страшное, молчал и ждал, и все в нем натянулось, замерло…
— Ну так знай, дорогой. Пока ты в больнице очухивался, Иван твой успел попрощаться с лазаретом и снова полк водит!
— Как так? — радостно выдохнул Никифор, веря и не веря. — Ведь он же тяжелый был.
— Молодой крепкий организм, не то что мы с тобой, товарищ Тимчук, понял?
— Тебе-то, Мартынов, рано в старики записываться.
— Н-да, одним словом, скоро увидишь своего орла. Я ведь и сам давно с Ванюшкой не разговаривал: последний раз, пожалуй, под Царицыном… Ну, будь здоров!
Шел Никифор по улице как хмельной. Вот она, жизнь! Вся в поворотах: то темным-темно, то снова солнышко выглядывает. Уходят беды, перемалываются. А скоро покончит народ с бандами, очистит земли свои, заводы отстроит — и в каждый дом счастье заглянет. Да не просто заглянет, поселится навечно…
Только очутившись возле знакомых ворот, старик понял, что совершенно незаметно для себя проделал значительный путь… У калитки стояла Ленка. Обрадовалась очень.
— Здравствуйте, дедушка, вы, значит, дома?
— Давно уже, целую неделю. А тебя что-то не видать.
— Мы с папой в лесу были, у нового лесничего. И снова туда же едем.
На крыльцо своего дома вышел отец Лены — довольно высокий, с бородкой, в шляпе из светлой соломки. Он беззвучно, кивком, но весьма уважительно поздоровался с Тимчуком, чуть приподнял шляпу. Подойдя к изгороди, сказал:
— Пора, дочка.
Ленка все же успела спросить у старого Никифора о Славке и Петре, но что он мог ей ответить? Уехали хлопцы, да, уехали… за город. А когда вернутся — пока вопрос.
— Заглядывай, навещай, счастливо вам! — и проводил их глазами. И подумал: «А отец-то ее на Чехова похож, только пенсне не хватает».
Еще постоял немного у ворот и решил:
— Пора и мне в дорогу.
Какие у старика сборы? Положил в мешок самое необходимое — вот и все. До станции Каменка более тридцати километров, а транспорта нет: лошадь и телега были давно мобилизованы. Дед, собственно, передал их добровольно для нужд родной армии. Теперь, думал он, придется потопать, если ничего попутного не подвернется…
Однако Никифору повезло. Когда он, отойдя от города километров за шесть, отдыхал у обочины, из-за поворота дороги показалась подвода. Возница натянул вожжи, остановился.