Когда Никифора вместе с некоторыми женщинами и стариками — жителями Каменки — втолкнули в подвал, он не сразу сумел оглядеться. Темно. Перед единственным оконцем снаружи лежала куча мусора.
Чуть осмотревшись, он прежде всего уничтожил записку Мартынова. Впрочем, эта мера предосторожности оказалась излишней. Вскоре в подвал вошли двое петлюровцев, они, переходя от одного к другому, забирали сапоги, пиджаки, если не очень старые. Обыска по-настоящему не производили. Выходя, один из них лениво спросил:
— Оружия нема?
Все молчали. Лишь один из угла прохрипел:
— Было б оно, хочь какое, так мы бы вам дали!
Бандиты враз сошли со ступенек.
— Кто сказал? Признавайся, отродье! Тяжелыми сапогами наступали на ноги людям, огрели плеткой кого-то. Вышли наконец.
Никифор попытался определить, кто же этот смельчак, бросивший угрозу, — надо быть к нему поближе, но это оставалось загадкой. В подвале тесно. Прижавшись один к другому, ждут.
Наступило затишье на некоторое время, лишь редкие выстрелы доносились сюда: то ли скотину стреляли бандиты, то ли так, перепившись, озоровали.
Часа через два наружную дверь открыли. Зычный голос скомандовал:
— Выходи!.. Та не все. Куда ты, тетка, прешь! Сиди себе, как на даче. Давай, старикашка, и ты… и ты…
Никифор и еще двое вышли. Рыжий детина оглядел их и крикнул куда-то в сторону:
— Пане хорунжий, отобрал субчиков, подите гляньте.
Подошел цыганистый казачина, тряхнул чубом в сторону Никифора:
— Давай этого!
Остальных опять затолкали в подвал.
— Ты вот что, не бойся, мужичок, ничего тебе до самой смерти не будет, — сказал хорунжий Никифору.
Тот тер глаза: после темной конуры солнце резануло их.
«Еще подумают — слезы вытираю», — Никифор презрительно взглянул на хорунжего и выпалил:
— Мне бояться нечего. Как бы вас самих дрожь не проняла!
Хорунжий расхохотался:
— Дуже добре! Люблю веселых людей. Пойдем, весельчак.
Петлюровцы повели Никифора к вокзалу. В скверике, разбросав руки, уткнулся в жухлую траву убитый путевой сторож. «А где же начальник станции? — подумал Никифор. — Сбежал? Или с этими заодно?»
Так ничего и не узнал дед. Он лишь увидел форменную фуражку в руках одного из бандитов. Тот передал ее хорунжему, а хорунжий напялил фуражку на голову Никифора.
— Мы тебя, старик, в начальники производим. Эгей, флажки ему выдать!.. На, держи, начальник. Станешь вон там, за будкой. Как покажется поезд, помашешь желтым, мол, все в порядке, путь исправный… Вопросы есть? Нема? Люблю понятливых. И смотри у меня: без шуток. Я их терпеть не могу.
Хорунжий многозначительно похлопал по широкому поясу, за который был заткнут маузер.
— Когда пост занять, я скажу. А пока прохлаждайся в компании Чеснока и Горпищенка.
Никифор еще раньше попытался угадать: куда это его? Теперь сомнений не оставалось.
И пришла страшная догадка. Они не просто поезд ожидают, не какой-нибудь там порожняк, нет, они готовятся встретить бронепоезд.
…Верховой появился внезапно, издали замахал черной папахой: «Едет, едет!..»
— Давай! — подтолкнул хорунжий деда. — Становись, дело сделаешь и мотай куда глаза глядят. А чуть что — напоминаю! — на тебя десятки стволов в упор смотрят.
С флажками, в фуражке стоял Никифор за будкой.
Бронепоезд был уже виден: облако дыма висело над ним и никак не поспевало за стальными площадками, отставало и, поднимаясь к небу, таяло. Сдержанным нарастающим гудением наполнялись рельсы — две синие линейки.
Деду показалось, что горячий железный ветер обжигает ему лицо, сушит глаза и губы. Он тяжело задышал и оглянулся.
В тупике бандиты спешно закапывали взрывчатку под шпалы и вывороченную колею. Отбегали, чтобы залечь поскорее за холмиком — у пулеметов и одного-единственного орудия.
«Даже пушечку прикрыть не позаботились, на дураков рассчитывают. А то как же! Моими руками сработать хотят!» — Никифор смотрел теперь только вперед, на «Витязя революции», который, несколько сбавив ход, неумолимо надвигался, увеличивался…
Человеческая мысль, наверное, быстрее всего на свете — быстрее поездов и всех машин. Жизнь, вся жизнь пронеслась перед Никифором за эти мгновения. И было нечто, что объединяло детство его и женитьбу, и солдатчину, и преклонные годы, — земля и небо. Небо — высокое, с облачной грядкой на горизонте, по которой кто-то будто граблями прошелся, — простиралось над землей, над широким, куда ни глянь, простором.
Прилив чего-то неестественно-хмельного почувствовал дед. «Ну, все, конец!..» Но он теперь знал, что надо делать, знал только это. Это последнее, что ему надо знать. От всего остального он уже свободен.
Нет, не пропадет «Витязь»! Не погибнут Славка и Петро, и Денисов, и артиллерист Колька Плоткин, и Чернобрив… Никифор рванулся вперед — и просигналил, но не желтым, а красным!
И сразу же в спину ударило тяжелое-тяжелое. Но он только усмехнулся про себя: «Дурни! Не догадались красный забрать…»
Но не только в флажках дело — он еще нашел в себе силы доковылять до столбика, перекинуть баланс. Он так и повис на переведенной стрелке…
А бронепоезд, резко затормозив, через секунду стал медленно, словно на ощупь, продвигаться вперед, на главную магистраль, поливая свинцом и сталью бессильно злобствующих петлюровцев.
Бандиты остались далеко позади. Но один из снарядов все-таки угодил в хвостовую балластную платформу. Все, что было в ней деревянного — пол, бортики, несколько бревен, — начало гореть. Огонь медленно полз к соседней площадке.
Возможно, ничего страшного не произошло бы: площадка ведь стальная; но на ней пулеметы, боеприпасы — к чему тут соседство с огнем? Да и подбитая платформа скрежетала, волочилась по рельсам, замедляя движение бронепоезда.
Одним из первых это заметил Чернобрив. «Отцепить! Во что бы то ни стало», — решил он и бросился к ней. Славка рванулся вслед за Чернобривом.
Еще один снаряд ударил в платформу. Или рядом?.. Славка так и не понял: взрывной волной его снесло с бронеплощадки. Шмякнуло оземь. Над головой прогрохотали колеса — и все стихло. Лишь тупая нескончаемая боль разливалась по телу.
«Жив я, — подумал Славка, — а то боли бы не чувствовал». Он чуть отполз и лежал теперь в чахлом кустарнике. Сплевывал. Слюна была красной. И хотелось пить…
Прошло какое-то время, и до его слуха донесся глухой топот и гиканье. Славка с усилием приподнял голову и увидел, что черной лавой скачут по степи бандиты… Куда они? На броневик? Так ведь он уже далече. Славка взглянул в противоположную сторону — «Витязь революции» действительно был на солидном расстоянии, но он стоял, окутанный паром. Что-то там произошло…
Бронепоезд и вправду застыл на месте. То ли от осколка, то ли от сотрясения на паровозе лопнула дымогарная труба.
— Не было печали, черти накачали! — крикнул Сухоруков и от злости выругался.
Многие из команды попрыгали на землю. Раздались голоса.
— А я-то думал, что бронированному ничего не сделается.
— Больно тонкая она…
— Да не в броне дело, товарищи. Машина ведь все равно старая, вот и лопнула труба.
— Сколько до станции Горошино? — спросил Сухоруков и, взглянув на карту, сам ответил: — Километра четыре… Вот что! Ты и ты, — он показал пальцем на помощника машиниста и Чернобрива, — жмите на Горошино, там наверняка паровоз найдется. Часа через полтора ждем вас. Живые или мертвые, но на паровозе, ясно?
— Ясно, товарищ командир! — ответил Чернобрив и мечтательно вздохнул. — Эх, конягу бы какую-нибудь, даже самую захудалую.
— Сам стань конягой, и галопом! Тут рукой подать, за двадцать минут добежать можно.
— Ну, за двадцать вряд ли, а за полчасика постараемся, — и оба рванули.
И тотчас же наблюдатели с площадки доложили:
— Командир! Опять палиевцы для атаки разворачиваются.
Сухоруков поплевал в ладонь.
— Это пускай, мы их встретим!
Не прошло и десяти минут, как пулеметным и орудийным огнем бандиты были отогнаны. На этот раз они больших потерь не понесли, ибо просто-напросто побоялись по-настоящему атаковать стальную крепость. Всадники приблизились лишь к догорающей платформе, метрах в шестистах от «Витязя».
Когда перестрелка утихла, бойцы снова повысыпали из вагонов, заходили вокруг окутанного дымом паровоза.
— Неужели ничего нельзя сделать? — в который раз спрашивал Сухоруков у машиниста. — Если они артиллерию подкатят, худо нам будет.
Машинист разводил руками и терпеливо объяснял, что выход один — законопатить трубу, вбить заглушку.
Но для этого надо влезть в топку. Погасить ее погасили, но все равно она так и пышет жаром. Человеку влезть невозможно — сгорит.
— И-их, зараза! — Сухоруков снова заглянул в огнедышащую горловину. Лицо покраснело, мигом покрылось потом.
И тут, раздвинув бойцов, вышел вперед Петро.
— Давайте я залезу, товарищ командир!
— Сгоришь! — не оборачиваясь, бросил Сухоруков.
— Не сгорю. Дело сделаю, я терпеливый…
Сухоруков отмахнулся, как от назойливо жужжащей мухи. Но Петро не отставал. Он почувствовал страшную ответственность — и наперед знал, что сможет, сделает. Погибнет, но выполнит до конца свой долг.
— Вы меня холодной водой полейте и лицо чем-нибудь замотайте. Вот увидите, за пять минут вобью заглушку.
Сухоруков вопросительно взглянул на машиниста. Тот нахмурился.
— Были такие случаи… вообще. Но дело это тяжкое!
А Петро продолжал:
— Я же маленький, мне сподручней, чем взрослым. Только лицо обмотайте и побольше воды на меня, колонка-то рядом.
— Ладно! — решил командир. — Пять пар штанов на него, фуфайку потолще, сапоги, а лучше валенки. Может, есть у кого?
Вскоре старик пулеметчик принес валенки, достали фуфайку, брюки — стали облачать Петра. Подвели шланг и приготовились пустить его в ход.
Но всему помешал Иван Михайлович Денисов. Организовав охрану бронепоезда и круговое наблюдение, он в эту минуту подходил к паровозу.