Минута прошла или пять — не более; Буряк и Горпищенко лежали связанные.
Вновь встретились Славка и Петро после того, как «Витязь революции» вернулся в город.
На броне были вмятины, команда поредела; на руках выносили раненых.
С трудом узнал Славка перебинтованного бледного Чернобрива.
Но задачу свою бронепоезд выполнил. Банды разгромлены и больше уже не грозят городу, их остатки скрываются в лесах — тут уже дело конницы… Снова в железнодорожных мастерских собирался митинг.
Петро хлопал Славку по плечам:
— Мы думали, ты в поле остался убитый или пораненный! На розыски посылали, и я, конечно, ходил. Расспрашивали… Никто ничего не знал.
— Деда жалко, — тяжело вздохнул Славка, и глаза его наполнились слезами.
— Еще как жалко! Комиссар, товарищ Денисов, говорит, что вот кончится вся эта заваруха и деду на станции Каменка памятник поставят и напишут на нем: «Герою гражданской войны Никифору Тимчуку». Он — настоящий герой, наш дед!..
— Конечно, герой! — подтвердил Славка, с трудом преодолевая волнение, и, чтобы перевести разговор на другое, спросил:
— А ты, говорят, в топку лазил?
— Брехня. Не пустили меня.
Славка смотрел в сторону «Витязя».
— Что же с ним теперь будет?
— В ремонт пойдет на недельку. А там — пусть только сунутся…
— А я сейчас при комендатуре состою. Тут конный полк формируется. Батя мой командует, а комиссаром… знаешь кто? Товарищ Мартынов. Пойдем по лесам бандитов выкуривать.
Петро вопросительно смотрел на друга, будто хотел узнать: «А как же я?» Славка подмигнул ему. И тот понял: возьмут и его, не оставят. А ссора… Никакой ссоры и не было!
Под вечер Петро появился в комендатуре. Славка сердито сказал:
— Где ты шляешься? Я тебя и на вокзале искал, и в мастерских.
— Я в госпиталь ходил, навещал Чернобрива… Знаешь, кого я там видел? Оксану Ивченко. Ее махновцы в плечо ранили. Она меня заметила и говорит: «Что-то, парень, лицо твое мне знакомо». Я, понятно, ходу от нее. Стыдно… Выслеживали…
— Ничего, всякое бывает, — сказал Славка. — Пойдем к командиру конной разведки, он с тобой поговорит и на довольствие зачислит.
— Зачисляйте, только… — голос Петра дрогнул от смущения. — Я сюда, понимаешь, не один пришел. Иду по городу — и вдруг встречаю Ленку. Вон она, на улице ждет.
Ребята вышли из комендатуры. Ленка прохаживалась по тротуару.
— Здравствуй, — сказала она.
— Здравствуй, — ответил Славка.
Все трое молчали. Не находились нужные слова.
К дому подкатила машина, из нее вышли отец Славки и Мартынов. Иван Тимчук сразу же вошел в комендатуру, а комиссар задержался возле ребят.
— Ну, хлопцы, завтра в поход выступаем.
Ленка встряхнула головой и спросила у Мартынова, не постеснялась:
— А населению можно бойцов проводить?
— Можно, — сказал Мартынов, задумчивая улыбка скользнула по его строгому лицу. Он крикнул одному из бойцов: — Позовите Ефима Спиридоиовича, портного.
А когда тот вышел, комиссар обратился к нему:
— Просьба у меня, товарищ Мережников. Тут вот население… — он скосил веселые глаза на Ленку, — хочет проводить наших бойцов. А на них, взгляни, шинели не по росту, длинные, топорщатся. Не смог бы ты их за ночь переделать?
Ефим Спиридонович поправил сползающие очки, кашлянул неуверенно.
— Работы, товарищ комиссар, вот столько, — он провел ребром руки по горлу. — Но, возможно, успею, постараюсь… Снимайте, бойцы!..
Осеннее солнце молодо выкатилось над землей, и росистые крыши и стекла заблестели, как по команде. Все без исключения.
Всадники, артиллерия, обозы вытягивались в одну колонну. Жители городка махали им вслед.
Славка и Петро, держа в поводу коней, шли рядом. За базарной площадью им с полувзводом нужно свернуть вправо от колонны. Это называется боковая походная застава.
А пока ребята шли со всеми. На Петре была ладно пригнанная шинель, на Славке — длиннющая. Утречком пришел Ефим Спиридонович и сказал:
— Ребята, я лишь одну успел. Другую как-нибудь на привале сделаю.
Посмотрели на отворот воротника, там чернильным карандашом буквы «П. З.», значит, шинель Петра…
Внезапно они увидели в толпе Ленку. Она махала букетом цветов и пыталась прорваться к ним сквозь толпу.
— Знаешь что? — сказал Петро. — Бери мою шинель, мы же одного роста. А мне потом переделают.
— Зачем? — запротестовал Славка.
Но Петро уже снимал свою.
…За площадью пятнадцать всадников повернули направо, пришпорили коней. В лица мальчишкам ударила струя ветра. А вокруг был простор — простор на все четыре стороны.
ВЫСШАЯ МЕРАПовесть
Мартынову снились кони. Белые, серые и даже фантастической лиловой масти.
Сперва это были просто табуны. Лошади паслись на сочных лугах, наклоняя гривастые шеи. Их удлиненные самодовольные морды, слегка раздутые у щек, рылись в траве; иногда резко вскидывались кверху, казалось, лишь для того, чтобы поглубже вдохнуть синий воздух.
Потом весь табун оказался под седлом. Стремена качались, но внезапно замерли: кони вытянулись в одну линию, без седоков. А сами люди возникли чуть позже, на другом конце луга. Они держали равнение, вздваивали ряды, затем перестроились в каре[2].
Мартынов весь напрягся во сне: «Ну, кто же? Кто — кого?»
…Любопытный месяц заглядывал в замутненное окно хаты и черпал светлым ковшиком загустевшую сутемь. Весенняя ночь была теплой, почти жаркой. Нынче земля подсохла и деревья начали зеленеть исключительно рано и резво. Впрочем, в этих местах зима всегда ломается надвое еще в феврале.
Накануне Мартынов оттопал на своих двоих солидное расстояние от станицы Усть-Лабинской — сюда, где разместился штаб бригады. Пришел затемно. В первой же свободной избе, указанной комендантом, завалился спать…
Досмотреть сон Мартынову не дали. Кто-то тряс его за плечо:
— Терентий Петрович! Вставайте… Комбриг вас кличут.
Мартынов спокойно открыл глаза. Будто и не спал. И сна не видел. И усталости никакой. Лишь достал из пиджака часы, щелкнул гравированной крышкой — покачал головой. Самая полночь. В самый раз дать храпака. Ох ты жизнь-судьбина!
Вскочил, быстро оделся и вышел вместе с посыльным за порог.
Весенний яблоневый запах заполонил землю. Он был настолько густым, что Мартынов невольно поднял руку, словно бы желая чуть отстранить его.
Рядом с дорогой, отодвинувшей влево и вправо белые хатки, в зарослях забилась, застучала трель. «Соловей?» — Мартынов даже замедлил шаг. Он так и не понял, соловей это, другая ли птица — и в то же мгновение угодил сапогом в глубокую лужу.
Терентий Петрович чертыхнулся и смущенно скосил глаза на посыльного. Тот ступал рядом невозмутимо, ничего, казалось бы, не замечая.
На краю станицы, в двухэтажном деревянном доме, возле которого похаживал часовой, помещался штаб бригады.
Комбриг Иосиф Родионович Апанасенко вел с кем-то телефонный разговор. Мартынов уловил лишь последнюю фразу:
— Нет, дорогой, есть кавалерийская лихость, но есть еще и трезвый расчет, — поучал своего собеседника Апанасенко. — Ты-то и постарайся соединить одно с другим…
Комбриг кивком поздоровался с Мартыновым и глазами указал на другую комнату.
Не успев перешагнуть ее порог, Терентий Петрович попал в объятия его давнего знакомого Пучкова — сотрудника армейской разведки. Более года не встречались они, но сейчас Пучков вел себя так, будто продолжал прерванную недавно беседу:
— Садись, Мартынов, кури. Ну, жив-здоров, это я вижу. Значит, приступим к делу, — и Пучков развернул на столе карту Северного Кавказа. Карта была сплошь исчеркана разноцветными карандашами. Но значение этих пометок было известно, пожалуй, одному лишь Пучкову.
Речь шла о глубинном рейде в белогвардейский тыл, который предстояло совершить Мартынову. Согласие? Мартынов сразу же дал его кивком головы. Но и этот скупой жест являлся скорее пустой формальностью, ибо не было еще такого, чтобы Терентий Петрович отказался от задания, хоть и самого труднейшего. И Пучков это отлично знал.
— Сам понимаешь, — говорил он сейчас, — после операции у станицы Егорлыкской, которую блестяще провели Десятая общевойсковая и Первая конная армии, деникинская песенка, можно считать, спета. Но…
И тут начиналось знаменитое «но». Остатки конного корпуса Султан-Гирея и других деникинских соединений все-таки существуют. И с ними должно быть покончено.
— Понимаешь? Чем ближе к Черному морю, тем их больше. Кое-где прикубанские и прилабинские плавни кишат ими. Таковы наши сведения. А подробности… их придется выяснять тебе, Петрович. Ну, и другим.
О «других» Пучков мог бы и не упоминать. Намечая примерный маршрут Мартынова, он несколько раз говорил о необходимости быть точным, и тот легко догадался, что справа и слева пойдут или уже пошли другие.
Оставалось уточнить — что делать с собранными сведениями? Как передать их командованию?.. Пучков дал Мартынову адреса в Екатеринодаре, Туапсе и других местах, в одно из которых следовало прибыть.
— Дорога твоя в один конец, — подчеркнул Пучков. — Доставкой разведданных займется кто-либо другой.
Мартынов внимательно слушал, не отводя взгляда от своих тяжелых, положенных на стол, кулаков. Со стороны любой бы подумал — человек рассматривает свои руки, каждую трещинку на них.
А Мартынов просто-напросто думал о том, что революция заставила многих, очень многих людей заниматься делом незнакомым, совершенно непривычным для них. Вот, к примеру, Василий Васильевич Пучков.
Который год его существо переполнено лишь одним: разведка, разведка и еще раз разведка! А профессия у него самая мирная — учитель.
Пучков лет на десять моложе Мартынова, но давно уже успел завоевать его прочную любовь, как, впрочем, и любовь всех остальных, с кем доводилось работать. Подкупало его обращение с подчиненными. Василий Васильевич обычно вызывал к себе то одного, то другого и суровым голосом, каким дают нагоняи, просил… разъяснить какой-либо вопрос. «Так, так, — под