бадривал он собеседника, — а я-то не знал этого». И, отпуская вызванного, сурово добавлял: «Ну, спасибо, товарищ. Если еще потребуется твоя помощь, вызову снова».
И вот это сочетание слов «потребуется помощь», произнесенное без всякого смущения, с начальственным «вызову» как-то выделяло Пучкова.
Сейчас Василий Васильевич перехватил улыбку Мартынова и нахмурился:
— Может быть, есть какие-то неясности? — спросил он.
— Нет, все ясно, — ответил Мартынов.
— Завтрашний день на подготовку, — заключил Пучков. — Подумай, какие нужны документы, справки. Мы приготовим. Оружие лучше не брать. Не советую.
Впервые Терентий Петрович оторвал взгляд от собственных кулаков, поднял глаза на собеседника. Пучкову сразу же стало ясно, что здесь их мнения разошлись. Что ж, брать наган или не брать — любой из этих вариантов имел свои «за» и «против».
— Понимаешь, лучше не надо, — раздумчиво говорил Пучков. — Случайный обыск, и все. Ты погорел.
Он снял пенсне, взмахнул руками, и острый лучик скользнул по лицу Мартынова. Тот прищурил глаза. Но скорее всего оттого, что ясно представил себе картину, нарисованную Пучковым. Обыск. И так далее.
«Ну, пусть даже так, — думал Терентий Петрович. — Мало ли сейчас людей с оружием ходит?» И правда! Красные, беляки, зеленые, всякие прочие. А тут еще на Северном Кавказе с недавнего времени появились крестьянские отряды КОЧа. (Комитет освобождения Черноморья), в которых сильное влияние имели коммунисты, но одновременно гнездились и грузинские меньшевики. Попробуй разберись во всем этом.
Мартынов думал: «При такой жизни человека могут в два счета хлопнуть. Р-раз — и нет его. Но в то же время иногда такая пестрота помогает сухим из воды выйти».
Василий Васильевич пытливо глядел на Мартынова.
— Значит, ты не согласен со мной насчет оружия? — допытывался он.
Каким бы горячим разговор ни был, Мартынов всякий раз, прежде чем сказать, снова делал маленькую паузу, необходимую то ли для обдумывания, то ли просто для того, чтобы ответить спокойно.
— Да, не согласен, — не сразу сказал Мартынов.
Василий Васильевич хотел привести новые доводы в пользу своей мысли, но на этот раз решил проявить такую же сдержанность, как Мартынов.
— Ладно, отложим этот разговор на завтра, — и Пучков встал.
Утром Мартынов помылся в бане. Отхлестал себя березовым веником и потом, краснолицый и потный, долго сидел на бревнышке у хаты, покуривал. Он разрешил себе такое удовольствие. Тем более что не просто отдыхал и поплевывал, а размышлял — готовился в дорогу. По лицу его скользила малоприметная улыбка, такая же, как вчера, когда он разговаривал с Пучковым. Да и мысли были схожие.
— Где-то же есть, наверное, — думал он, — ну, бумага какая-нибудь, что должен брать разведчик, уходя в тыл? Где бы раздобыть такую?.. — Впрочем, ему иногда просто нравилось доходить до всего своим умом. По опыту Мартынов прекрасно знал: нужно продумать каждую мелочь — одежда, содержимое карманов и прочее. А начинать надо с «испода». Когда-то у него возник спор об этом с товарищами. Один из них, усмехаясь, съязвил: «Так что же, по-твоему, даже белье выбирать следует?..» Мартынов выждал, когда уляжется неприятный смешок, и спокойно ответил: «Конечно, следует. Помнишь, на Маныче подозрительного человека схватили? Выдает себя за мужика, а нательная сорочка какая-то фильдекосовая, барская, одним словом. Мужики сроду таких не нашивали. И что же оказалось? Офицер-мамонтовец… А то еще бывает буквы на белье или одежде вышиты, какие-нибудь «И. И.»… По документам же, оказывается, человек тот вовсе не Иван Иванович, а, скажем, Петр Петрович. Вот!»
Мартынов с теплинкой в душе думал о своих друзьях, разведчиках. Кто-то из них наверняка шагает сейчас по нелегким дорогам в деникинском тылу или готовится к этому. «Помоги им, судьба, пошли удачу!» — Терентий Петрович глядел на свои руки, как бы уточняя мысль: от них-то, от рук и ума, все зависит.
Вошел в хату, где моложавая хозяйка копошилась у печи… И старалась же она! Печь накалялась, окутывалась аппетитным дымком, шипела поджариваемым салом и луком. Сама хозяйка тоже раскраснелась, как печь. Черноволосая, статная и крепкая казачка, лет тридцати.
Мартынов еще до бани успел наколоть ей дровишек, и теперь в благодарность она старалась сыто покормить постояльца. А, может, и другие мысли были у нее?.. Вот затеяла она разговор, что крыша на хате давно-давненько прохудилась. А перекрывать некому. Мужиков в станице не осталось.
— Так-таки ни одного?
— Сумлеваешься? Ты же ноне ходил по станице. Сам, поди, видал.
— Куда же они подевались, казаки ваши? — Мартынов, присаживаясь к столу, поднял на хозяйку веселые глаза.
— Куда, куда… Закудахтал. Кто в отступе с белыми, а кто у ваших — в чужих краях, в Московии. А нам, бабам, все одно тоска выходит.
— Ну, старики-то остались, — неуверенно проговорил Терентий Петрович, опуская глаза.
— Остались и старики, и ребятишки. Да много ль толку от них?
И Мартынов снова не понял, о чем она — только ли о хозяйстве, о крыше?
Нет, должно быть. Мысли женщины сложнее. И в глазах ее — искорки, лукавые и теплые одновременно. И что же получается, дорогой товарищ? Мартынов легко представил, как, подавшись на подобные зазывы, живут, да, живут еще кое-где по селам и станицам мужики возле бабьих юбок, мужики, попрятавшие головы от борьбы. И выжидают они — чья возьмет; тогда-то они и повылезут: «Вот и мы!..» Мартынов презрительно сложил губы, захотелось от злости плюнуть.
Хозяйка женским чутьем уловила весь ход его мыслей, все изгибы настроения; отошла к печи и разговор не заводила более. Нечаянно загремела ухватом и тут же сконфуженно оглянулась на постояльца.
Мартынов увидел чуть склоненную шею, по бокам которой, словно бы журча, текли к нательному крестику позолоченные струи цепочки. Главная мысль осталась неизменной, и, как бы продолжая давнюю полемику с друзьями, Терентий Петрович улыбнулся: «Да, не только с белья — с самого тела должен начинать свой маскарад разведчик. Взять, к примеру, тот же нательный крест… Вот так-то!»
Вышел он из станицы вечером, когда небо поблекло и затянулось вдали расплывчатыми белесыми облаками. Они, эти облака, могли легко превратиться в грозовые кулаки и, фиолетово плотнея, переполняясь неизбывной силой, ударить по земле изломанными клинками молний. Этого можно было ждать: края неба подозрительно темнели, и Мартынов глядел на них внимательно, но без тени тревоги.
Он уже отрешился от всякого, даже маломальского уюта, который, собственно, и не уютом надо бы назвать, а просто крышей над головой, без которой в обыденной жизни не обходится человек. Но именно — в обыденной, в обычной. А жизнь для Мартынова сейчас начиналась совсем иная, и трудно было предположить, когда и где застанет его первая вешняя гроза — животворная, поднимающая стремительно вверх свежие ростки и листья. Такой грозе рад каждый, кроме тех, пожалуй, кому и укрыться негде во время ее буйства. Терентий Петрович был сейчас именно таким. Бездомным. Одиноким в этой степи, сырой, не успевшей еще по-настоящему отогреться после недавней стужи…
И все-таки Мартынов не боялся надвигающейся грозы, а, наоборот, вовсю желал, чтобы скорее, как только можно, прогрохотала она. Промокнет до ниточки? Эка невидаль. Зато уж потом станет воздух, как парное молоко, и не посмеет зима задержаться за вешним порогом и напомнить о себе даже случайным утренним заморозком.
Справа, за тусклым изогнутым лезвием Кубани, показался хуторок — место знакомое: разве позабудешь, как еще недавно рубились здесь буденновцы с одной из офицерских частей из так называемой Добровольческой армии Деникина. Здесь тогда полегло много конников той и другой сторон, но больше все же офицерья.
Поблизости, помнил Мартынов, висел над рекою мост. Узкий мост, хлипкий, с разболтанным настилом. Где же он? Ни следа. Лишь на другой стороне Кубани обгоревшие, языкато зачерненные доски уткнулись в сырой песок. Мартынов огляделся и увидел метрах в двухстах от себя, на берегу, сутулого деда в картузе, надвинутом на самые брови. Подошел к нему и сказал как бы между прочим:
— Тут мосток должен быть у вас…
Дед ответил, не поворачивая головы:
— Був такый, та нэма. — Голос у него хитроватый и по-стариковски дребезжащий, словно пересыпанный смешком и подковырками.
Но и без всяких разъяснений загадок здесь не было. Спалили мост. Судя по всему, недавно спалили… Дед отошел в сторонку, к лодке, и сапогом постучал по ее носу, высунутому из воды. «Фу ты, ну ты, так это же перевозчик!» — обрадовался Терентий Петрович. Так оно и было. Столковались они в два счета. Горсточка махорки — вот вся мзда: с куревом нынче не шибко.
Мартынов сидел за спиной деда и глядел на его морщинистый затылок. После каждого взмаха весел затылок розовел, а сам дед лишь кивком головы или поворотом в сторону отвечал на вопросы «да» и «нет». И только после вторичного упорного вопроса — не шляются ли на хуторе посторонние, прибавил к повороту головы скупое: «Давно уж никого».
И все-таки, оглядываясь на близкий уже берег и щуря глаза, Терентий Петрович незаметно для деда полез за пазуху и ощутил в ладони ребристую рукоять. Металлически застрекотал повернутый барабан револьвера — мягкий звук вполне уживался с плеском воды. Но едва различимый, он — этот стрекот — действовал успокаивающе.
Старик, поскрипев уключинами, снял весла почти в то же время, когда после сильного взмаха ими лодка мягко врезалась в песок. «Ловко», — подумал Мартынов. А дед уже глядел вдаль — на подслеповатое, размазанное тучами солнце. Оно клонилось к пологому кургану, готовясь пролиться за его хребтину и уж там отдохнуть за день.
Поворачиваясь лицом к Мартынову, спросил:
— Заночуешь у нас… или как?
«Ого! А я-то думал, и слова живого из него не выжмешь», — усмехнулся Терентий Петрович. Он и сам пока не решил, где нынче скоротает ночь. До хутора предполагал добраться значительно раньше. Отдохнуть малость — и дальше. «Не втянулся еще, видать, ноги гудят с прошлых переходов», — и уже вслух проговорил: