Он хмуро свел брови и добавил, уже раздраженно:
— А можно идти и в другую сторону. Короче, куда глаза глядят…
Еще вчера Мартынов думал, что мальчишка ему никакая не помеха. Более того, с ним безопасней: меньше подозрений со стороны. Но, поймав себя на этой мысли, Мартынов не спрятался стыдливо от нее, а твердо решил — на такое идти невозможно. Нужно поскорее избавиться от пацана, не втягивать его в недетские дела.
— Ну, жми, браток, может быть, еще и свидимся когда.
— А вы куда же? — спросил Никитка, и его серые ясные глаза стали чуть испуганными.
Тоска схватила сердце видавшего виды разведчика. Недавно на постое он отмыл горячей водой Никитку.
И сейчас глядел, не мог наглядеться на эти русые, непослушные вихры, на редкие веснушки на щеках.
— А я?.. — переспросил он. — Я еще здесь побуду. Может, знакомых встречу.
Неожиданно мальчишка схватил его за рукав и горячо сказал:
— Дядя, в рощи и плавни не ходите… там бандиты…
«Что, собственно, происходит? — удивился Мартынов. — Неужто и этот сопляк обо всем догадался: и кто я, и зачем я? Нет! Просто-напросто казак, тот самый Петро Петрович, вел разговоры открыто, при Никитке. Хлопец молчал, потягивал молоко, но, видимо, сообразил, что к чему».
Терентий Петрович подмигнул мальчику: мол, не журись!
И, рывком прижав его к себе, тут же отстранил:
— Иди!..
Сам же пошел в обратную сторону — спокойно, твердо, не оглядываясь.
Схватили Мартынова под утро.
Он, однако, успел проснуться еще до того, как неизвестные люди набросились гурьбой, скрутили. Проснулся, вероятно, от шума, от чувства близкой опасности — оно, это чувство, вырабатывается непременно, пусть медленно, годами. Случайный ночлег, внезапное пробуждение — сообразишь не сразу, где ты да как сюда попал. У Мартынова же ушла секунда, малая доля ее, чтобы вспомнить деланно безразличный взгляд сутулого бородача, когда тот на просьбу о ночлеге ответил: «Иди лягай, не жалко», — и клюкой указал на сарай.
Сквозь щели сарая просачивалась ночь, едва-едва тронутая неясным рассветом. За стенами старались не шуметь, но вот прорвался простуженный нервный всхрип, своевременно не зажатый в кулак. Что-то лязгнуло — металлически холодно. И тяжелые шаги рассыпались по двору.
«Ну, к дверям идти бесполезно: наверняка замкнули», — подумал Терентий Петрович. Он еще вчера обратил внимание на дверную железную скобу. Да, так и есть: в замке заскрипел ключ. И оттого, что не ошибся, ему стало спокойней, даже чуточку весело. Ничего неожиданного. Такое событие он допускал заранее.
И вот ведут связанного Мартынова через все селение — спящее и неспящее. Черные домики, наглухо задраенные, как маленькие крепости. А рядом другие хаты — двери настежь; пьяный галдеж выплескивается наружу. Где-то к тому же, на другом краю, как пробка из шипящей бутылки, ударил выстрел. «Скорее всего из нагана», — по звуку определил Мартынов.
Он шел не сопротивляясь — к чему? Конвоиры слегка подталкивали его, кто прикладом, кто рукояткой нагайки. А один, невидимый, двигался сзади и все время старался наступать на пятки связанному по рукам пленнику. «У-ух, зараза!» — скрипел зубами Терентий Петрович, но упрямо не оборачивался, терпел. Это был огромный рябой детина — обладатель тяжелых, кованых сапог. Удалось его разглядеть, когда, оставив наконец свое занятие, он, скучая, зашагал рядом.
Небо стало серым, просветлело. Лишь над самой головой черное облако напоминало застывший снарядный взрыв, чуть пригнутый несильным ветром.
В станицах и селах, из которых выбивали деникинцев, немедля создавались органы Советской власти, ревкомы, милиция. Но часто не понять было: кто же действительно хозяин там? Население, запуганное бандами или недобитыми белогвардейцами — по сути, теми же волчьими стаями, не могло в открытую выказывать свои симпатии, поддержку Советам. Ну, а здесь, решил Мартынов, если и есть что-то вроде милиции или отряда самообороны, то наверняка же крепко связано вот с этим. Он поглядел на своих конвоиров. «Ишь ты, даже погоны не посрывали! Сейчас они, конечно, поведут в какую-нибудь хату и начнут снимать допрос».
Однако он ошибся. Повели к высокому берегу, а оттуда — вниз, на тропинку, ведущую к дальней роще.
Так и есть: настоящее логово там. Деникинские недобитки устроились довольно прочно. Пахло горячим хлебом (и где его тут пекут?!) и дегтем.
Вспомнилась Терентию юность. Еще до ухода на флот гулял он в родном городе с девушкой Глашей. Да-а, давненько это было. Собирался жениться. Так и вышло б, кабы не предстоящая царева служба. Имелась и другая причина. Родители Глаши, особенно отец, стремились выдать ее за богатого купеческого сынка и строго-настрого запретили всякие встречи со слесарем Терентием. Идут они, бывало, по нешироким улицам городка. Чуть появится вдали знакомое лицо — и сразу же Глаша отстраняется: и я — не я, и хата не моя. «Чего же ты пугаешься? — усмехался Терентий. — Увидят нас, ну и что? Живем по соседству, просто знакомые». Глаша сокрушенно качала головой: «В том-то и дело. Если б никакой любви у нас не было, шла бы я спокойнехонько, пусть хоть весь город глядит. А так…»
Почему же все-таки пришло это на память? Мартынов тут же понял. Вся разгадка в словах «если бы…». Ведь правда, сколько раз такое случается с людьми! Что-то приходится скрывать — и уже появляется скованность, боязнь, исчезает естественность. «Итак, никаких сомнений. Я школьный учитель. Работаю… какая нынче работа, когда позакрывали школы? Иду в Туапсе, к родному брату. Вот и все».
Остановились они возле бревенчатого домика, по которому, если присмотреться, текли желтые и черные струйки смолы. Рябой казак, стоя в дверях, кому-то докладывал:
— Все в аккурат, вашродие!
Терентий Петрович разглядывал развязанные руки, кровавые следы от ремней. Потом насмешливо огляделся: следы костров, шалаши, всюду вооруженные люди.
— Устроились… герои! — сгоряча произнес Мартынов.
— Хто герои? — сразу же вскинулся петушистый, лихой кубанец.
— Хто?.. Вы, конечно!
У казачка побелели глаза от злости:
— Ты оци балачки киньчай поскорише. А то як покладу твий язык на колоду, та й шаблюкою по нёму!
А рябой подошел и, не говоря ни слова, кулаком ткнул в лицо Мартынова. Тот устоял на ногах, вытер кровь тыльной стороной ладони. Подумал как о постороннем: «Что-то не торопятся они вводить меня к начальству».
…Все-таки что такое опытный разведчик! В ту же минуту, продолжая вытирать кровь и самолюбиво, чтобы не заметили казаки, трогая челюсть — цела ли? — Мартынов вдруг понял и немедленно отметил это в сознании: у беляков есть тут и артиллерия. Нет, он не видел огневых позиций, ни одной пушки или гаубицы, даже снарядного ящика. Просто рядом, за кустами, один пожаловался другому:
— Стеценко, хрыч собачий, чуть унос не погубил. Через мосток на водопой вздумал гнать. Там усе и свалилися.
Вот и весь разговор, случайный, мимолетный. Кто-кто, а Мартынов знал, что уносом называется передняя пара в орудийной упряжке. Отсюда вывод: сколько, гадать не станем, несколько батарей или одна пушчонка, но — есть. И это огорчило его больше, чем неясность и заботы о собственной судьбе. Артиллерия — значит, не так легко будет выковыривать эту шваль отсюда.
Наконец из избы вышел офицер и подал рукой знак.
Мартынова толкнули к дверям.
Допрашивал его стройный, молодой еще полковник, кавказец, видимо, армянин. Он несколько раз перечитал удостоверение учителя (своевременно заготовленное в разведотделе товарищем Пучковым), повертел отнятый при обыске ножик. Нож как нож, даже не охотничий. Скорее, перочинный.
Маслянисто блеснув темными глазами, полковник вежливо проговорил:
— Таким инструментом можно и человека убить. Как вы считаете, а?
Говорил он чисто, выделяя каждое слово, подчеркивая все буквы. Лишь в первых двух словах «та-аким инструментом» чуть-чуть проскользнул нерусский акцент.
Мартынов пожал плечами и сухо сказал:
— Убить?.. Не знаю, не пробовал.
Полковник вышел из-за стола, прошелся по комнате. Был он невысоким, стройным, с туго перетянутой ремнем талией. Мягкие сапоги козловой кожи делали каждый его шаг вкрадчивым, почти воздушным.
— Значит, вы полагаете, у нас нет оснований обвинить вас в ношении ха-алодного оружия? — спросил он за спиной Мартынова. Голос, как и прежде, вежливый, без нажима.
Если бы мог он видеть сейчас глаза Терентия Петровича! В них мгновенно столкнулись трезвость и желание рискнуть, и это все вылилось в готовое решение. Когда полковник снова оказался перед его лицом, Мартынов лишь развел руками:
— Помилуйте, какое же это оружие?.. Оружие вот! — и, быстро нагнувшись, Мартынов вытащил из голенища наган с набитым патронами барабаном и… спокойно положил его на стол, перед носом допрашивающего.
Сразу же два молодых офицера, прапорщика — они до этого безмолвно стояли в углу — подбежали к столу, пытаясь то ли защитить свое высокое начальство, то ли скрутить руки этому неизвестному. Оба в черкесках и бешметах, стоящие по бокам, они выглядели несерьезно, почти комически. Но Мартынов не улыбнулся, даже про себя. Все в нем натянулось. Поверят? Не поверят?..
Полковник был, видимо, человеком неробким и сдержанным, несмотря на свой южный темперамент. Он только насмешливо спросил:
— Кто же так ха-арошо обыскивал нашего гостя?
Сразу же один из прапорщиков кинулся к выходу и привел виновника — им оказался рябой казак, тот самый, что наступал на пятки Мартынову.
Полковник подал офицерам выразительный знак одним пальцем, и рябого вывели; донеслось его покаяние: «Промашка вышла, вашбродь!» И визгливый голос прапорщика. И что-то падающее — глухо, уже за стенами… Лишь после этого полковник спокойно спрятал в ящик стола мартыновский наган и задал вопрос:
— Откуда у вас сие украшение?
Ровным голосом, лишенным всякой интонации, Терентий Петрович ответил:
— Купил по случаю еще в прошлом году, в Киеве. — И чуть запальчивее, для убедительности, добавил: — Нельзя сейчас без оружия человеку, мало ли какие встречи на житейских дорогах.