Полковник Айвазян усмехнулся: слово употребляется часто, но далеко не каждый видел этих самых хамелеонов[4]. Он, Айвазян, видел. Еще юношей в родном Тифлисе он увлекся зоологией, тогда-то и состоялось его знакомство с этими странными существами, легко меняющими свою окраску. Стоит, к примеру, лишь напугать хамелеона — и все, цвет его уже другой. «Мгновенно изменяются пигментные клетки, в этом и суть», — вслух проговорил полковник. Адъютанты, стоящие подле, ничем не выказали удивления. Офицеры знали, что их начальник — человек широко образованный, знающий чуть ли не десяток языков, преимущественно восточных. До академии генштаба он даже служил драгоманом — так тогда называли переводчиков при дипломатических и военных представительствах. Прапорщики почтительно молчали.
А сам полковник продолжал думать о животных — только ли о животных? — умеющих менять свое обличье.
Мартынова одолевали сомнения.
С одной стороны, он понимал: «Пора! Нужно уходить», — но с другой… Разведчику отлично известно, как трудно, даже на короткое время, закрепиться в стане противника. Ему удалось. Надолго ли? Мартынов сейчас не думал об этом. Ведь если он не совершит побег, то концом его пребывания здесь может быть лишь одно — арест. Но травить до поры собственную душу не нужно. И мысли его, следовательно, были о другом. Остаться тут? Кто же тогда переправит собранные сведения? Они постепенно накапливались — отдельные факты, штрихи; сопоставляя их, анализируя, можно, пожалуй, делать решительные выводы: как окружить и окончательно уничтожить деникинские последние очаги.
Нашелся бы надежный человек, сумевший переправить эти важные данные, и тогда Мартынов без малейших колебаний останется здесь, до последнего. Но где найти такого?.. Терентий Петрович лежал в шалаше, бесполезно пытаясь уснуть. Он пробовал считать, досчитал до, бог весть, какой тысячи, затем поднялся с набитого соломой матраца, вышел… Высокие звезды смотрели холодновато, немигающе. Ветер лениво входил в рощу, пересчитывал листья на деревьях, путался и снова принимался за это неблагодарное занятие.
Внезапно вдалеке раздался оклик часового.
Левее рощи зашлепали конские копыта. Сквозь колонны деревьев тускло скользнуло и заметалось пятно от фонарика. И тотчас же Мартынов услыхал, как один из караульных докладывает дежурному:
— Вашбродь, новеньки до нас прибулы!
Дежурный, смачно зевая, ответил:
— Ладно, иду. Держите их пока на месте.
— Слухаю, вашбродь!..
Как оказалось позже, этой ночью прибыл взвод, отбившийся от соединения, которым командовал генерал Улагай. Народ отчаянный, головорезы как на подбор. А во главе их — сотник Шипилов и прапорщик Скиба. У сотника узкое костистое лицо, улыбка — страшная: золотые челюсти словно сливались с нависшими рыжими усами и казалось, что рот извергает на тебя огонь.
Остаток ночи Мартынов провел в нелегком раздумье. Из землянки дежурного, куда сбежались офицеры, чтобы поглядеть на вновь прибывших, он ушел довольно быстро: действовал все тот же принцип — не проявлять особенного интереса к событиям. И вот снова — бессонница и единственная, главная мысль. Нужен сообщник!.. В этих условиях, среди многих, попавших к деникинцам под угрозой расстрела, наверняка есть люди, готовые оказать содействие красным. Но вот попробуй-ка найти их. Терентий Петрович знал: если оказалось невозможным проверить его прошлое, то каждый его поступок, каждый шаг в этом логове без внимания не остается. Да это и нетрудно. Все, что ему пока доверили — копание в малоинтересных бумагах, незначительное делопроизводство. В подчинении один человек, шестидесятилетний писаришка, малограмотный с дрожащими руками. Старик когда-то работал в станичном правлении, но сейчас давно пора бы ему сидеть на печи или, по крайности, с ружьишком на огороде. Значительную часть канцелярской работы Мартынову приходилось делать за него. Это вызывало раздражение: «И как только станичный атаман держал такого!.. Скорее всего, Айвазян приставил ко мне старика, чтобы глаз не спускал и постоянно докладывал начальству». Он имел право так думать: писарь и правда ходил за ним по пятам.
На рассвете Мартынов все-таки уснул. Впадая в густую дремоту, он неожиданно, против собственной воли подумал: «Интересно, где же сейчас тот паренек, Никитка? Сюда бы его. С таким можно бы отправить все сведения. Маленький он, но, видать, крепкий, надежный». Терентий Петрович давно запретил себе вспоминать о Никитке, чтобы не растравлять себя. Сейчас это получилось лишь потому, что сон уже накатывался на него, приятно давил.
После приезда сотника Шипилова и его людей в среде старших офицеров произошли кое-какие изменения, сперва малозаметные. На пальцах у многих из них стали появляться высокопробного золота обручальные кольца. Как-то увидел Мартынов массивный желтый портсигар на столе Айвазяна и точно такой же у полковника Красильникова. В тот же день подпоручик Голышев за обедом, сидя прямо на траве, шепнул:
— А ловкач же этот сотник! — он имел в виду Шипилова. — Помните санитарную сумку в его руках? Ну, тогда, в ту ночь? Оказывается, она сплошь набита золотом: монеты, изделия, даже коронки зубные.
— Зубные коронки… Откуда они? — не сразу понял Мартынов.
— Откуда! — повторил Голышев и восхищенно хохотнул.
Вскоре полковник Айвазян поручил Терентию Петровичу и двум другим офицерам весьма доверительное, как он выразился, дело. Нужно было пересчитать и рассортировать монеты.
Никогда доселе Мартынову не приходилось видеть столько золота. Они сидели за столом, в штабном шалаше, и работали под присмотром подъесаула Туркова, неразговорчивого, вечно хмурого человека, занимающего в штабе бог весть какую должность. Что ж, подумал Мартынов, и сей шаг полковника отнюдь не загадка — еще одна проверка, устою ли перед искушением. Будьте спокойны, господин полковник, ни один золотой не пропадет. Так думал Терентий Петрович, продолжая отделять пятирублевые монеты от червонцев. Российские императоры, Александры и Николаи, равнодушно глядели с солнцеподобных кружочков, один вправо, другой влево.
В самый разгар работы явился полковник Айвазян и положил на стол брезентовый мешочек:
— Рассортируйте и это!
Тяжелые белые монеты вывалились на стол.
— Платина! — многозначительно произнес Айвазян.
Даже подъесаул, не проговоривший до того ни слова, удивленно спросил:
— Разве из платины тоже делали?
— А то как же! — словоохотливый и возбужденный полковник, вышагивая в тесном шалаше, не упустил возможности показать широту знаний. — В России чеканили монеты из платины в течение семнадцати лет, в первой половине прошлого века. Это, между прочим, небывалое явление в международном денежном производстве, и вот, пожалуйста: прошло менее ста лет, но такие монеты, особенно шести- и двенадцатирублевики, уже сейчас ба-альшая редкость даже в среде коллекционеров-нумизматов.
Айвазян за спиной у Терентия Петровича весело потер ладони и добавил:
— Уральские горнозаводчики Демидовы были, к слову, оч-чень заинтересованы в этом деле, ибо платина добывалась именно на их приисках.
Мартынов чувствовал на своем затылке горячее дыхание полковника и, внутренне улыбаясь, продолжал сортировку…
Сотник Шипилов, доставивший баснословное богатство начальству, чувствовал себя героем и свысока смотрел на остальных. Можно было лишь предположить, сколько же он оставил себе! Поговаривали об огромных кладах, зарытых сотником в Сальских степях, в одному ему известном месте. Подпоручик Голышев, брызгая слюной, говорил Мартынову:
— Знаете, коллега, как в народе называют Сальские степи? Латифундией дьявола. Представьте, ни дерева, ни кустика, и вот среди полыни, в выжженной земле, лежат эдакие сокровища!
Мартынов глядел на офицера и думал: «Мразь! Даже руки трясутся. И что только золото с людьми творит!»
Шипилову удалось уговорить полковника Красильникова, что надо посылать окрест вооруженные группы для разведки и для «укрепления казны», как он выражался. То один, то другой взвод отправлялись в ночь, на большую дорогу. «Все закономерно, — думал Мартынов, — «добровольцы» превращаются в уголовников». Как-то полковник Айвазян хотел и его включить в такую «разведгруппу», но в последнюю минуту заколебался. Видимо, решил, что на сей раз проверять рискованно — ночью Мартынов мог легко ускользнуть и скрыться.
Откуда было Айвазяну знать о его настроении и мыслях, уже совсем иных?
Из последней вылазки сотник Шипилов вернулся злой-презлой. Если позапрошлой ночью его людям удалось добыть кое-какие драгоценности, в том числе и церковную утварь, то на этот раз — ничегошеньки. Тем печальней, понимали все, сложится судьба людей, пригнанных им на рассвете. Кто были эти, связанные по рукам, небритые мужики? Сотник, стеганув одного-другого плетью, безапелляционно заявил:
— Пригнал коммунистов! — и недобро усмехнулся.
За две недели, проведенные здесь, Терентий Петрович несколько раз слыхал, как за бугром, у Кубани, гремели нестройные залпы. Нетрудно было догадаться, что они означают — именно в том направлении гнали под конвоем пленных. И на этот раз под вечер у Кубани грохнул залп, и Мартынов снова кусал губы и шептал: «Погодите, гады! Ответ придется держать сполна!» В эту минуту он вспомнил, как командир дежурного взвода просил коменданта заменить двух солдат, внезапно заболевших.
Тогда Мартынов не обратил на это внимание, а сейчас почему-то вспомнил, словно бы далекий залп обострил его память и заставил ее глубже заглянуть во все. «Возможно, — подумал Терентий Петрович, — кто-то из казаков или солдат не захотел участвовать в расстреле? Не худо бы проверить».
С невысокой горки он спустился к близлежащему ерику, где стояла старая брезентовая палатка — санчасть, или околоток, как чаще называли служивые.
Солнце, затянутое белесой пеленой облаков, почти не пробивалось сквозь деревья. Место сырое. В воздухе занудливо позванивает мошкара, тянется к человеческим ушам, как к лакомству. Ударял в нос запах несвежего белья и прогнивших бинтов.