Мартынов приблизился к палатке и спросил у пожилого сутулого санитара:
— Кто сегодня поступил сюда из дежурного взвода?
Санитар лениво поднялся с бревнышка и ответил:
— Так что, господин подпоручик, один старикан… вона в кустиках… блюёть. Рыбки объевшись, знач-ца.
Мартынов взглянул туда. Из кустов выходил трясущийся казак и вытирал подкладкой фуражки потный лоб.
— А другой где?
— Другой в палате. Мабуть, приступ малярии у его.
— Сам ставил диагноз? — усмехнулся Мартынов.
— Никак нет, хфершал ставил.
Больной не обратил внимания на вошедшего офицера, лишь приоткрыл веки и глянул карими щелками сквозь редкие ресницы. Мартынов приблизился к нему, присел на корточки и спросил:
— Что, сильный жар?
Человек облизал губы и неопределенно пожал плечами. На его шее ярче обозначился страшный рваный шрам от пули. Терентию Петровичу вдруг показалось, что он знает этого человека, где-то уже видел его. От волнения он поднялся и пошел к выходу. Да, да он уже однажды видел его. У красных. Совершенно точно. Можно попытаться припомнить фамилию. Танькин?.. Нет, не то. Манькин?.. Манько! Захар Манько! Пулеметчик из бригады Апанасенко!
Мартынов вернулся в палатку и прямо спросил:
— Вы Манько?
Солдат спокойно ответил; да, он действительно Манько, солдат такого-то взвода деникинского полка. Сегодня их взвод как раз дежурил. «Значит, даже фамилию не изменил?» — подумал Мартынов и, воспользовавшись тем, что здесь они были одни, решил пойти ва-банк:
— Посмотри на меня внимательно, Манько. Узнаешь?.. Как же так, ведь мы с тобой знакомы еще с той поры, когда ты служил пулеметчиком в славной части товарища Апанасенка!
Захар Манько приподнялся с матраца, присел.
— И мне, господин подпоручик, дюже знакома ваша личность. Тилькы, сдается мени, — начиная догадываться, сказал он, — шо перший раз я вас бачив у другому одеянье.
Мартынов, на всякий случай сжимая в кармане наган, понизил голос:
— Ты не ошибся, браток. Так надо, потом объясню. Сперва расскажи мне, как ты сам очутился в этом доблестном войске? И шрам у тебя откуда? Раньше его, кажись, не было.
— Шрам? С него-то все и пошло. В бою меня ранили, ну, совершенно чижало, очнулся — наши далеко, а вкруг меня вражьи морды. Такая история.
— Ясненько. А после, значит, деникинцы доверили тебе и оружие и место в своих рядах.
— Та ни! Я ж спервоначала до махновцив попав, а вже описля, пид Волновахой, до деникинцив.
— Да-а, песня невеселая, — улыбнулся глазами Мартынов. — Ничего, дружище!..
И, окончательно перейдя на шепот, они еще некоторое время говорили о чем-то.
Какая удача, думал Мартынов, теперь день-другой, и можно будет отправить Захара с донесениями. Ему, опытному разведчику, почти не верилось, что все так легко получилось. Работа научила его и осторожности, и здравым сомнениям, но это был такой случай, когда оставалось лишь развести руками и решить, что да, на долю солдата иногда, раз в двести лет, выпадает и подобное счастье. О том, что это он сам проявил прозорливость и обратил внимание на, казалось бы, незначительный эпизод — болезнь солдат из дежурного взвода, Мартынов не думал. Он не был склонен преувеличивать собственные заслуги — требовательность к себе помогала. Во-первых, болезненно не разрасталось самолюбие. А во-вторых, хотелось искать, действовать…
Внешне Мартынов был хмур. Никакой радости не выказывал. При такой сдержанности легче заставить себя действовать безошибочно. Ему хотелось видеть Захара Манько, говорить с ним еще и еще, вспоминать родных конармейцев, но Терентий Петрович не позволил себе даже случайным словом переброситься с товарищем.
Через два дня, однако, Захар сам нашел его. Под проливным дождем, кутаясь в серую тяжелую шинель, он прошел как бы ненароком мимо шалаша, где работал Мартынов. Вскоре Терентий Петрович вышел и нагнал его. Они присели в глубоком котловане, окруженном со всех сторон зеленью. Безлюдно и тихо. Только дождь уныло барабанил вокруг, делая мир неприветливым и неуютным.
— Ну, что у тебя? — спросил Мартынов.
Захар погладил седую щетину на подбородке и заговорил. То, что он рассказал, было чрезвычайно важным.
Еще позавчера, когда зарядили дожди, полковник Красильников приказал установить печурку в своей землянке. Его примеру, конечно же, последовали и другие офицеры. Снарядили подводу в сторону полустанка, и вскоре она вернулась с круглыми железными печками, снятыми, видимо, с товарных вагонов.
Нашли людей, могущих поставить печи и провести дымоходы. На долю Захара Манько выпала работа в землянке самого Красильникова. Быстро закончив дело, солдат удалился, а на следующий день решил проверить, как там печь, не дымит ли…
Полковник Красильников рассеянно взглянул на вошедшего:
— А, это ты, братец?.. Нет, не дымит, все в порядке, — и, спеша отделаться, поблагодарил его. Полковник был не один. Перед ним на ящике сидел сотник Шипилов и протягивал поросшие рыжим волосом кисти рук к раскаленной печурке.
Захар попытался щелкнуть каблуками, но из этого ничего не получилось: размокшие сапоги издали сырой, чавкающий звук. Однако повернулся служивый как положено. Выйдя из землянки, он услышал нетерпеливый вопрос Красильникова:
— Стало быть, полковник Айвазян благословляет?..
Заинтересованный Захар не торопился уходить, прислушался.
Сотник горячо отвечал:
— А как же иначе, господин полковник! Мы же последними людишками будем, ежели не воспользуемся такими обстоятельствами!
Из дальнейшего разговора двух офицеров Захару стала ясна суть дела. Оказывается, в станицу Великографскую, в контору банка, поступили огромные ценности, и теперь сотник предложил свой «план» — просто-напросто очистить сейфы.
Полковник медлил с ответом. Принадлежал он к дворянскому роду, гордился этим, и не хотелось ему становиться без соответствующей маскировки в один ряд с откровенными бандитами. Но Шипилов по-своему истолковал паузу.
— Охрана там… тьфу! — убеждал он. — Один хромой милиционер. Орлы мои докладывают: в банке хранится чуть ли не все богатство из других контор Северного Кавказа.
«Орлы?.. — подумал Манько. — Самые настоящие стервятники!»
А сотник, видя, что одни слова не действуют, пустил в ход другие:
— Борьба не окончена, она еще впереди. Деньги для спасения Отечества нам ой как потребуются!
— С этим не согласиться нельзя, — обрадованно сказал Красильников. — Но коль скоро решено, то вы уж, голубчик, поторопитесь с операцией. Чего тут тянуть?
— Само собой, господин полковник. Завтра ночью свершим…
Теперь уже Захар посчитал, что можно уходить, дай бог ноги. Надо поскорее разыскать Мартынова!.. Но все чуть было не сорвалось из-за сущего пустяка. Едва Манько отошел от полковничьей землянки, как грудью налетел на подпоручика Голышева. Тот вздрогнул от неожиданности и напустился на солдата:
— Ты чего тут валандаешься? А?
— Я… того… дымоход проверил… чи справный?
Голышев подозрительно оглядел солдата, однако ничего более не прибавил к сказанному. Сердито обошел его и направился к входу в землянку.
…Терентий Петрович внимательно выслушал своего товарища, покачал головой:
— Надо же! Ни раньше, ни позже, думаешь, не догадался он?
— Хто? Голышев?.. Та навряд ли, Петрович.
— Будем надеяться, что так. А главное… главное, дорогой ты мой человече, мы никак не можем допустить, чтобы народное достояние досталось грабителям. Завтра же организуем твой уход. Вон и солнышко проглядывает. Денек гарный будет!
Захар молча пожал руку Мартынову и так же молча удалился.
И все-таки планы Мартынова изменились. Последние несколько дней он в уме составлял донесение. Старался подобрать фразы четкие, скупые. Чтобы каждое слово было в них как патрон в обойме. Оставалось перенести все на бумагу и, понятное дело, прибавить последнее сообщение — очень важное. Времени на это ушло бы немного. Но Терентий Петрович вдруг почувствовал, понял, что не Захару, а ему самому нужно уходить. Почему? Да хотя бы по той причине, что всякое донесение лучше передать устно, а не доверять бумаге, которая может попасть в чужие руки. Надо пересказать все на словах, но Мартынов, по чести говоря, опасался, запомнит ли Захар Манько. Не напутает? Человек он преданный, но за последние две войны восемь раз ранен и контужен; как знать, справится ли?..
В полдень Мартынову удалось уединиться с Захаром и потолковать. Они бродили в роще. Солнце пекло вовсю. От недавних дождей остались лишь мокрые шарики на клинках травы.
Захар Манько, не перебивая, выслушал Мартынова и лишь под конец схватил его за рукав:
— Петрович! А почему бы нам вдвоем не махнуть? Здорово было бы!
— Нельзя. Кто-то должен остаться и здесь.
— Да господи же, понимаю, понимаю. Но пойми же и ты меня, Петрович. Я три месяца, от самой Волновахи, жду момента, чтобы дёру дать. К своим же хочется.
Мартынов помолчал.
— Вот что, товарищ Манько, — сказал он наконец. — Твое самочувствие мне представить легко. Но сейчас оно должно улучшиться. Раньше о тебе не знали. А если б кто и узнал, то подумать мог всякое. Так?.. Теперь же ты становишься разведчиком, ты выполняешь ответственное задание. Как вернусь к нашим, сразу же доложу о тебе, связь мы установим… Понял?
Манько утвердительно закивал.
— Поговорим лучше о моем уходе, — продолжил Мартынов и напрямик спросил: — Сможешь достать обмундирование, хоть какое?
— Есть у меня в запасе, но рвань жуткая. Сойдет?
— Сойдет, — сказал Терентий Петрович.
План его был несложен — инсценировать собственную гибель. Дескать, пошел человек купаться, а теперь шукай его на дне быстрой Кубани. Утоп. На берегу одежда осталась.
— Надеюсь, полковник Айвазян не очень будет горевать по поводу моей гибели, — вслух проговорил он.
— То ись, как… гибели? — опешил Манько.
И Мартынов посвятил его в свой замысел. Тот пришел в дикий восторг, сыпанул скороговоркой: