— Ох и башка у тебя, Петрович, ох и башка!
— Ладно, будет тебе. План, если хочешь знать, не больно-то и новый: разведчики разных стран уже проделывали такое…
— Сделаем так, — сказал Мартынов. — Для достоверности придется оставить в кармане бриджей свое удостоверение. Жаль, но другого выхода не вижу. До Великографской добираться мне часов десять, не менее, в пути возможны всякие нежелательные встречи. Все же, уверен, доберусь! Сейчас у меня нету никаких прав ни погибнуть, ни попасть в плен. Ни-ка-ких! Отсюда и уверенность моя… ясно?
Мартынову изменила его всегдашняя сдержанность: последние слова он почти прокричал, все более хмурясь при этом и выкатывая на щеках твердые скулы.
Собеседник его так же хмуро ответил «Ясно!» и подумал о том, что в эти ближайшие часы Терентий вложит всю свою силу, волю, ум, чтобы поскорее добраться до своих и предупредить.
Минут через двадцать Мартынов, уже один, озираясь, подходил к берегу реки. Пустынно. Лишь вдалеке, где синеющая Кубань делала резкий поворот, было движение. Скорее всего, это казаки купали коней, терли их щетками и скребницами.
Вправо, влево посмотрел Мартынов, оглянулся — все спокойно. Когда оглядывался, словно бы напоследок подмигнул Захару. Простились они с ним несколько минут назад, по-мужски — сильным рукопожатием. «Ну, гляди!» — сказал один. «И ты тут не зевай!» — ответил другой…
Черным столбиком встали на берегу грубые сапожища, рядом разбросана одежда. Терентий Петрович привязал к голове узелок, принесенный Захаром, перетянул его ремнем через подбородок и стал опускаться к реке.
Вода была обжигающе холодной. Он поплыл, стараясь поскорее добраться к другому берегу.
Вылезая из воды, Мартынов с радостью отметил, что оба берега, как прежде, безлюдны. «Хор-р-рошо!» — проклацал он зубами. Растерся руками, оделся и встал на ноги. И с удивлением почувствовал, что лапти куда как удобнее сапог.
Открытая золотисто-зеленая степь лежала перед его глазами.
Уполномоченный милиции Онуприенко с ужасающей для Мартынова медлительностью передвигал на столе чернильницу. Это был единственный предмет под его руками, и Онуприенко то рывком притягивал к себе, то отодвигал на край склянку грязно-фиолетовой жидкости.
— Товарищ! — в который раз начинал Мартынов. Начинал спокойно, но тут же взвивался. — Пойми ты, олух царя небесного, надо спешить, времени — кот наплакал. И, повторяю, мне неизвестно, какими силами будет совершен налет. Чего не знаю, того не знаю. Стало быть, надо исходить из предположения — силы значительны!.. Ну?.. Ты что, одними своими людьми отбиться думаешь?
Онуприенко глядел на него невинно-голубыми глазами и отвечал хладнокровно:
— Скажи спасибо, что я тебя за «олуха» не притягаю к ответственности со всею строгостью, по нормам военного времени. Это первое. Во-вторых, нужно еще выяснить твою личность. Окромя голых слов, шо ты собой представляешь, а?
«Вот оно! — думал Мартынов. — Люди на фронте жизни свои кладут за дело революции, а здесь… Всякая шваль здесь засела, чинуши, буквоеды несчастные!» Он поднял глаза и увидел, что Онуприенко, чуть улыбаясь, наблюдает за ним. Уполномоченный встал из-за стола и твердыми, размеренными шагами заходил по избе. Странное дело, теперь, на расстоянии, Мартынов лучше разглядел его. Не такой уж молодой, как показалось сначала. И глаза неглупые. Милиционер подошел к Мартынову и заглянул в лицо:
— Ты что же, считаешь, что перед тобой какой-нибудь… — и он точь-в-точь употребил те слова, которые несколько мгновений назад пронеслись в голове Терентия Петровича. — Нет, дорогой товарищ, лично я тебе верю. Да-а! И промедления с моей стороны — никакого. Я всех своих хлопцев услал сразу же. Одного к чекистам, другого в курсантскую роту — за восемь километров, а третьего — поднимать партийцев и активных сочувствующих… Подождем!
Мартынов облегченно вздохнул — отлегло от души.
Они сидели рядышком, он и Онуприенко, курили самосад. А время шло…
Терентий Петрович сонно глядел под ноги, потом от крайней усталости прислонился плечом к столу, а там и голову положил на локоть. Нелегко ему дались эти последние часы.
Сперва все шло хорошо. На степных дорогах народу было немного, правда, несколько раз приходилось отсиживаться где попало, чтобы не попасться на глаза вооруженным всадникам или просто сельчанам — неизвестно, что у них на уме.
Но не удалось избежать Мартынову встречи с белогвардейцами. На крутом дорожном повороте он наткнулся на двух солдат.
— Кто такой? — строго спросил один, подозрительно оглядывая ветхое одеяние неизвестного.
Мартынов молчал, лихорадочно придумывая ответ. И тогда солдат сказал другому:
— Сбегай-ка, покличь вахмистра!
Солдат направился к оврагу, откуда долетали голоса и конское ржание. Мартынов давно уже пришел в себя, ему ведь не хватило какой-то секунды, чтобы ответить на вопрос сразу. А все — из-за внезапности. Но так оно, может, и к лучшему: сейчас перед ним всего лишь один человек и, судя по всему, не очень расторопный. Он сердито глядел на задержанного и говорил:
— Ты мене туточа немым чи контуженным не прикидывайся, зараз притопаеть хорунжий, языка тебе развяжить!
Мартынов неожиданно вцепился руками в его винтовку и, опрокидываясь на спину, потянул на себя. Руки горе-солдата разжались моментально.
Двое одновременно вскочили на ноги. Побледневший деникинец, заслоняясь руками от немигающего взгляда трехлинейки, зашептал:
— Ой, лышенько мое, ой, лышенько. Та не нажмить хоть на тий крючок!
Мартынов, пятясь, отходил от солдата, затем, повернувшись, со всех ног кинулся прочь. Засвистел в ушах ветер, но сквозь него можно было услышать, как пискливо заголосил потерявший оружие вояка. Звал на помощь. «Н-ничего! — подхлестывал себя Терентий Петрович. — До кустов доберусь и залягу». Так он и сделал.
Двое верховых и двое пеших приближались к кустам. Мартынов расположился поудобнее и спокойно выстрелил, один раз, другой. Плюхнулась на землю лошадь, упал один из пеших. Остальные повернули. Вслед им еще прогремел выстрел.
Мартынов делал несколько перебежек, останавливался и стрелял с новых позиций… Так и ушел.
Навалилась усталость. Но одна мысль — поскорее добраться до Великографской — звала вперед, не давая покоя и отдыха.
«Обидно будет, — думал сейчас Терентий Петрович, — если после всего не сумеем как надо встретить налетчиков». Занервничал и Онуприенко: ни один из посланных им людей пока не вернулся.
За окном залаяла собака, и Онуприенко метнулся к дверям. На пороге вырос человек, одетый в темный дождевик. Мартынов сперва не узнал его, но через мгновение радостно воскликнул:
— Артур Янович… дорогой!
Да, это был Артур Ласманис. Старый чекист также обрадовался встрече, обнял Терентия и похлопал по плечам, но озабоченность не сходила с его лица. Ласманис, присаживаясь к столу, сказал:
— Значит, ты?.. Что ж, тем лучше. А теперь выкладывай подробности: основное мне известно.
Уполномоченный милиции тоже был рад такому обороту — он не ошибся, поверив Мартынову.
Звезды тоже бывают разные.
Иногда их свет тревожно мерцает над головой, словно где-то там, вдали, на горах, залег в ожидании команды эскадрон, а цигарки в руках у рубак то разгораются, то гаснут. Бывают звезды и в тяжкой неволе, как бы задушенные грозовыми тучами.
Сейчас они светили ровно и спокойно. Теплая ночь была хороша для свиданий, для песен, для мирной работы. Но люди, которые залегли в здании банка и вокруг него, знали: еще немного времени — и эта чудесная ночь будет разорвана грохотом и взрывами.
Ласманис и Мартынов почти не разговаривали, лишь изредка перебрасывались отдельными словами. Нервы у того и другого напряжены, как никогда ранее… Сомневались в успехе? Боялись, что деникинцы не появятся? Нет и нет. Тревожила их судьба товарища, добровольно выполняющего трудное задание.
Дело в том, что, когда Ласманис и Мартынов разработали план операции, так и осталась невыясненной одна деталь. О ней Артур Янович сказал под конец:
— Итак, мы предусмотрели все. Кроме одного. Первое, что сделают налетчики, это снимут часового. Рисковать человеком не имеем права, посему пост у банка на сегодняшнюю ночь отменяется.
Мартынов вздохнул:
— Но ведь тогда они могут заподозрить неладное. И даже если полезут в здание, все одно будут настороже.
— Что же ты предлагаешь? — нахмурился Ласманис.
Терентий Петрович не успел ответить. К столу подошел уполномоченный Онуприенко и твердо заявил:
— Ставьте меня, не подведу. Стрелять они не станут, чтобы шум не поднимать. Ну, оглушат, только и делов.
— Стрелять не станут, это точно. А пырнуть ножом могут, — сказал Артур Янович. — Нет уж, тогда давайте я встану.
Мартынов что-то хотел сказать, но Онуприенко горячо возразил Ласманису:
— Вы коммунист, Артур Янович, а я, может, завтра в партию попрошусь. У вас за спиной и подпольная работа, и Зимний… а у меня, спрашивается, что?
— Не горячись, — остановил его Ласманис, — здесь на одних только эмоциях нельзя.
Уполномоченному милиции слово «эмоции» показалось обидным:
— Не знаю, какими-такими… но прошу запомнить, товарищ Ласманис, что я… за дело революции… против мировой контры…
— Ладно, — улыбнулся Артур Янович. — Решили. Пойдешь.
И вот сейчас, если выглянуть из окна одноэтажного, но довольно высокого здания банка, можно увидеть темную фигуру часового, услышать его спокойные шаги.
И не удивительно поэтому, что все остальные, особенно «начальство» — Ласманис и Мартынов, с замиранием сердца следили за Онуприенко. Все начнется с него.
Время, как всегда в таких случаях, тянулось неправдоподобно медленно. В тысячный раз люди думали: все ли учтено? Нет ли упущений?.. И пальцы рук впивались в винтовочные приклады, в рукояти револьверов и ножей.
А звезды, как прежде, светили ровно и спокойно. И ночная тишина, казалось, позванивает издалека, со степи, серебряными колокольчиками… Но вот — словно ветер засвистел в пучке проводов, словно ветка хрустнула поблизости. В другой раз обратишь ли внимание на это?.. Да никогда, ей-же-ей.