Но именно в ту секунду все, кто был в засаде у здания и внутри, поняли: начинается. Командиры почти полностью стянули сюда свои группы. Лишь десять человек залегли вдали, у степной развилки, чтобы отрезать путь отступающим бандитам.
Мартынов усомнился было — не маловато ли? Ласманису удалось быстро уговорить, убедить его, ведь не зря единственный пулемет, который они имели, был передан именно сюда…
Уполномоченный милиции Онуприенко был оглушен гирей. Как внутренне ни готовился к этому невозмутимый здоровяк, все одно не удержался от легкого вскрика, и тут же подосадовал на себя: согласно роли, он должен упасть беззвучно, как человек, мигом потерявший сознание. Толстенная папаха выручила, смягчила удар, и все-таки почувствовал парень, как теплая струйка крови скользнула за ухом, покатилась. А он лежал недвижный, в меру напуганный, но, главное, довольнехонький, что задание выполнил, да к тому же не послушал некоторых советчиков. А советовали ему на полном серьезе надеть под шинель нечто вроде кольчуги. Совет в общем-то добрый. Но один притащил лист кровельного железа, другой — огромную крышку от кастрюли: на, мол, друг сердешный, прикрепи, и никакой удар ножа тогда не страшен.
Прижимая окровавленную голову к холодной, ночной траве, Онуприенко думал: «И правильно же, что отказался я. Бой что? Закончится, и война уся закончится, а смех надо мной по всей Кубани раздаваться будет — про то, как с кастрюлей на грудях стоял».
Он ощутил, как крапива обжигает ему руки, и обрадовался: сознание, значит, не угасает, кровь, видать, сочится не так уж и шибко…
И еще Онуприенко инстинктивно нащупывал под одеждой наган, готовясь в любой миг внести и свою долю свинца — ударить по налетчикам.
«Вот только бы ненароком своих не задеть!» — подумал уполномоченный милиции, вытягивая вперед правую руку.
Фонарь нервно плясал в руке прапорщика Скибы…
Во всех делах, подобных этому, прапорщик был правой рукой сотника Шипилова и, надо сказать, в проигрыше не оставался. Неграмотный, в настоящих боях участия не принимал, а вот оно — выбился «в люди»: погоны младшего офицера и, главное, тугой кошелек. Шипилов понимал, что делиться надо не только с высоким начальством, но и с тем, кто непосредственно возглавляет исполнителей. Даже сейчас сотник оставался где-то сзади, а Скиба крадучись, как рысь, боком продвигался по скрипучему коридору.
Он, этот опытный налетчик, чутьем угадывал неладное. И в правой руке его, почти на таком же уровне, что и фонарь, сизо поблескивал маузер.
Мартынов коротким ударом выбил из рук бандита оружие, в тот же миг звякнуло стекло, все погрузилось в темноту. Еще не прозвучал ни один выстрел, и только удары да стоны раздавались вокруг. Уверенность деникинцев в легком успехе разбилась вдребезги. Это вызвало панику и одно-единственное желание: поскорее унести ноги. Но и это было делом нелегким.
— Вперед! — прокричал Ласманис, преследуя бандитов.
Те вылетели из здания, сбивая с ног друг друга. Послышались испуганные возгласы: «Измена!.. Измена!..» В довершение ко всему на дороге, где, казалось, никого нет, в них полетела граната, не одного скосили осколки…
А когда за станицей, у развилки, где спасительно близко синела степь, застрочил пулемет, стало уж совсем ясно, что это — ловушка.
Уйти удалось не многим.
Сотник Шипилов был ранен в ухо. Ранение легкое, пустяковое, но сколько ни расходовали бинтов, кровь продолжала просачиваться. В таком-то виде, с огромной марлевой розовой шишкой справа, он стоял перед полковником Красильниковым.
Заря уже поднялась над рощицей. Было зябко, неуютно. О том, что из всего отряда вернулась лишь горстка людей, первыми узнали часовые.
Сейчас они перекликались друг с другом, топали сапогами, стараясь показать, как они ревностно несут службу. Только бы не попасть под горячую руку начальства!..
— Ну-у? — зловещим шепотом спросил Красильников у сотника. — Где же ваш золотой вклад в дело спасения Отечества, как вы изволили выразиться? И где мои люди? Отвечайте, сотник.
Шипилов молчал, задевая плечом свисающий кровяной клубок на правом ухе. «Ваш» вклад… «мои» люди… Так всегда, понимал он, отчитывают неудачников. Наверное, он посмел бы оправдываться. Но сильно кружилась голова. И сотник проронил лишь одно:
— Всякое бывает в нашем деле, господин полковник.
Он не подчеркнул слово «в нашем», не делал попытки, как совсем недавно, панибратски разговаривать с полковником. Но на сердце у того уже кипело благородное негодование. Вытирая дамским кружевным платочком вспотевший лоб, Красильников мысленно выстраивал четкие фразы, собираясь ими стереть в порошок нерадивого холопа.
Меньше всего думал полковник, что в жилах сотника, возможно, течет такая же дворянская кровь, как и в его собственных. Нет, нет, сию минуту он ему покажет!
Однако Шипилов с видом человека, глубоко потрясенного неудачей, уныло повторил:
— Да, полковник, всякое бывает, — и добавил: — Особенно, если лицом к лицу с утопленниками встречаешься.
«Свихнулся» — Красильников на шаг отступил от Шипилова, с опаской глядя на его костистое лицо и сверкнувшую полоску золотых зубов. Указательным пальцем он погрозил сотнику:
— Вы мне… бросьте!
На пороге землянки кто-то кашлянул. Оба вздрогнули, и Шипилов, и Красильников. Им навстречу шагнул полковник Айвазян. Он, судя по всему, слышал все.
— Не горячитесь, господа, — попросил Айвазян и, подойдя вплотную к сотнику, пытливо сверкнул глазами. — Вы уверены, что видели подпоручика Мартынова?..
Айвазян сразу же догадался, о каком «утопленнике» заикнулся Шипилов. Но и тому стало ясно, что теперь вся вина за провал ночной операции взваливается на плечи Айвазяна, не сумевшего раскусить красного разведчика. Нечто человеческое шевельнулось в душе сотника. Айвазян, как-никак, был офицером некрикливым, общительным. А уж собутыльник — что надо!.. Шипилов тут же подавил вспыхнувшее чувство: пускай, мол, начальники расхлебывают сами, если кто с них и спросит. А, собственно, кто? Ну, поклали несколько десятков солдат и казаков, только-то и всего. Вслух же он произнес:
— Видел его, Георгий Саркисович. Вот так… как сейчас вижу вас.
Красильников негодующе топнул ногой и бросил Айвазяну сердито: «Прошляпили, полковник».
И вышел.
Прищуренным, чуть насмешливым взглядом Айвазян посмотрел ему вслед. Старик, безусловно, раздосадован провалом, но не последнюю роль сыграл и тот факт, что не дали доспать ему, разбудили на несколько часов раньше обычного. Кто-кто, а полковник Айвазян доскональнейше знал привычки Красильникова. Немигающим взглядом глядел начальник штаба на кусок брезента, которым был завешен вход в землянку. Брезент все еще вздрагивал, напоминая о сердитом начальстве.
Наконец Айвазян перевел глаза на сотника и корректно, но сухо сказал:
— Можете сесть. И… знаете?… все по порядочку. Не упуская ничего.
Полковник уселся сам, закинул ногу на ногу и положил на колено сцепленные пальцы рук. Самообладание, выдержка не изменили ему. А ведь хотелось, ой как хотелось, стучать кулаком и доказывать любому, в том числе и сидящему перед ним сотнику, что он, полковник Айвазян, не такой уж простак. Кто, кроме него, почувствовал неладное, когда стало известно о «гибели» Мартынова в бурных водах Кубани? Никто… Дежурный офицер доложил тогда обо всем полковнику Красильникову, тот брезгливо ткнул стеком в одежду и сапоги утопленника, отвернулся и хмуро кивнул. Вещественные доказательства налицо — чего же еще?
И лишь Айвазян целый час метался в своем шалаше. Он запретил часовому пускать к себе кого-либо и думал, думал. А потом твердо попросил Красильникова отменить все операции, намеченные на ближайшие несколько дней. И прежде всего налет на здание банка. Но тот отнесся ко всему с беспечностью молоденькой курсистки, а теперь извольте: «Прошляпили, полковник». И ведь, если подумать, действительно прошляпил. Вокруг пальца обвели его, опытного уже офицера.
Айвазян сильнее сцепил руки на остром колене и промолвил, как и прежде, спокойно:
— Что-то долго собираетесь с мыслями, сотник Шипилов.
Рыжие усы офицера печально повисли, плечи опустились.
— Все получилось как нельзя хуже. К чему подробности, господин полковник? — сказал он. — Нас ждали, и это самое отвратительное. Охранника у банка снял прапорщик Скиба, он же с другими первый проник, в здание. Шум, возня, я им и значения особого не придал, ну, думаю, передралось мое доблестное войско. — Золотая полоска зубов как бы раздвинула усы и перерезала костистое лицо Шипилова, но полковник продолжал сухо глядеть на своего подчиненного.
— Итак, уточним. Сперва вы не придали значения шуму, а затем?.. — Айвазяну не терпелось узнать, как же именно столкнулся сотник с Мартыновым, четко представить всю картину.
Сломленный событиями ночи, Шипилов утратил выдержку. И закричал в лицо начальству:
— Затем нас стали душить, как щенят! И все в тишине, в тишине, в тишине! А потом ударил и пулемет!
— Прекратить истерику, вы, гнилой тряпка! — Ожесточаясь и бледнея, полковник стал коверкать русские слова.
— Я пытался собрать людей… остатки… поднять их. — Казалось, что вспышка Шипилова сменилась полным безразличием, теперь он просто перечислял события. — В ту минуту, господин полковник, я и увидел Мартынова.
— Ночи нынче темные. Вы не ошиблись?
Сотник устало провел по лицу ладонью. Глянул на собеседника и отрицательно покачал головой.
Было о чем подумать полковнику Айвазяну. Он и секунды не сомневался в том, что Шипилов сказал правду. Неясным оставалось, как все-таки Мартынов мог пронюхать о готовящейся операции? Знали о ней немногие, вряд ли кто-нибудь сболтнул лишнее. Так ли это?.. Прежде всего — неторопливость и беспристрастие.
Полковник положил перед собой лист белой бумаги. Бумага была отличная, довоенная — Айвазян не привык писать на чем попало. Настоящий штабист всегда должен оставаться на высоте, как, впрочем, и любой уважающий себя кадровый военный. Мятая одежда, погоны, нарисованные карандашом, и прочие «вольности» были чужды полковнику даже в подобных условиях. Другие, в конце концов, как хотят, но себе лично дозволить такое нельзя.