В будке машиниста, украшенной надписями «ИС 293» и «1937», кто-то стоял. Черная тужурка. Красная косынка. Елена? Если уж дьявол решил напомнить ему все детали, то в будке должна быть она…
Когда паровоз поравнялся с Томским, машинист повернул голову. Плечи юной комсомолки венчала волчья морда. Монстр приветствовал Толика взмахом руки и, высунувшись из будки, продекламировал тонким девичьим голосом:
Я подошел, и вот мгновенный,
Как зверь, в меня вцепился страх:
Я встретил голову гиены
На стройных девичьих плечах.
На острой морде кровь налипла,
Глаза зияли пустотой,
И мерзко крался шепот хриплый:
«Ты сам пришел сюда, ты мой!»[6]
– По-прежнему любишь Гумилева, а, Толян? Знаю, любишь. С привычками трудно расстаться. Вот и мы никак не можем покинуть Кремль. Каждую ночь объезжаем свои владения, следим за порядком и подбираем тех, кто потерпел, хи-хи-хи, крушение в ночи. Их и бросаем в топку вместо угля. Плоть горит не хуже, чем традиционное топливо. А в том, что нет нам покоя, виноват ты. Разве трудно было отдать Ильича коммунистам? Нет, тебе и пьянчуге-прапору так захотелось взорвать вождя. Взорвали, суки? Хрен вам на воротники, чтоб шеи не потели! Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!
Глава 3Прививка
Багровые отсветы кремлевских звезд касались всего, что находилось в поле их досягаемости, и оставляли свою дьявольскую печать. Теперь Толик был не просто парализован и лишен возможности двигаться. Он попал не только в физическую, но и в психологическую зависимость от этого света. Утратил желание сопротивляться и смотрел на все, что происходило вокруг, взглядом стороннего наблюдателя.
Ничто его не касалось, ничто не могло ни напугать, ни даже взволновать.
Едущий без рельсов паровоз? Полудевушка-полуволк в кабине машиниста? Почему бы и нет? Это ведь Кремль. Сердце не только Москвы, но и всей России. И то, чего не может случиться в других местах, в Кремле и его окрестностях обычное дело. В любом случае звездам виднее, как должно быть. Они знают все о сути вещей, способах манипулирования людьми, поскольку впитывали эти знания десятилетиями. В будни и праздничные дни, на парадах, когда под ними текла пестрая река из людей и плакатов.
Звезды высасывали из ликующей толпы эмоции, пополняя ими свою копилку знаний и возможностей. Часть полученной энергии потом отдавали. В основном тем, кто стоял на трибуне Мавзолея, но иногда и обычным людям. Тогда-то зомбированные звездами строители светлого будущего и совершали поступки, о которых в нормальном состоянии и помыслить не могли.
Звезды всегда руководили всем и вся, а примененное врагами биологическое оружие многократно усилило мощь, заключенную в острых рубиновых гранях. Разве мог простой смертный сопротивляться им? Нет и еще раз нет.
– Лучше присоединиться, – прошептал Томский. – Стать частью системы…
Когда прицепная платформа, борта которой были затянуты красным с черной окантовкой кумачом, поравнялась с Анатолием, паровоз остановился. Хрустнули его стальные суставы, окутались кроваво-серым дымом колеса.
Толик безучастно смотрел на пустой стеклянный параллелепипед саркофага, застывших подле него четверых солдат почетного караула – рослых детин в красноармейской форме с синими стрелецкими нашивками и буденовках с красными звездами, сжимавших в руках трехлинейки с примкнутыми штыками.
Каменные лица, красные огоньки в глазах. Или зрачки отражали свет звезд, или эти глаза были красными сами по себе…
Но не красноармейцы были главными на прицепной платформе. Маленький человек, который поставил локти на стеклянный саркофаг и подпер ладонью подбородок, задумчиво смотрел на Томского.
Черный костюм-тройка, белая сорочка, галстук в горошек. Знаменитая бородка и не менее знаменитая лысина в половину головы. Ленин. Жил. Жив. Будет жить.
– Ну-с, товарищ Томский, не ожидали со мной встретиться?
Анатолий не мог произнести ни слова, даже если бы захотел ответить Ильичу, – язык прирос к небу. А Ленин, как всякий вождь, и не нуждался в ответах, его интересовали только свободные уши.
Он принялся расхаживать по платформе, фирменным жестом заложив руки под мышки.
– Я понимаю, что, лежа в Мавзолее, многим мешал, но… Во-первых, уложили меня туда против моего желания. Во-вторых… Впрочем, хватит и первого. Нас и помнят лишь тогда, когда мы мешаем другим. Ваши метрокоммунисты решили перенести меня к себе. Опять-таки сообразуясь лишь с собственными политическими амбициями. Или я не прав? Для них, клянусь мировой революцией, было архиважно, чтобы моя многострадальная мумия снова служила. На сей раз этому… Как бишь его? Москвину! Но в последний момент появляетесь вы, батенька! Доморощенный анархист, обиженный каким-то профессором-садистом. Щенок с еще не развитым мозгом, наивно полагающий, что знает путь ко всеобщей гармонии. Мстил бы, падла, своему Корбуту! Так нет! О, Анатолий, неужели так сложно было завернуть меня в красное знамя и похоронить в одном из заброшенных туннелей? Использовать связку тротила против того, кто давно умер. Пинать мертвого льва… Вам должно быть стыдно, господин хороший!
И Томскому действительно было стыдно. Ленин прав…
– Уничтожить меня нельзя, Томский. – Вождь вернулся к саркофагу, запрыгнул на него и принялся смешно болтать ногами. – По той простой причине, что я не человек, а миф. Легенду нельзя убить даже тонной взрывчатки. Теперь вы понимаете это своими куриными мозгами?
Толик хотел кивнуть, но паралич не позволил ему этого сделать, а Ильич развел руками.
– Что ж… Я не нахожу смягчающих обстоятельств. Приговор, как говорится, окончательный и обжалованию не подлежит. Прошу в саркофаг, милостивый государь. На мое место. Каждую ночь мы с вами будем объезжать на паровозе вокруг Кремля, и это, продолжаясь вечно, Томский, будет вашим персональным адом. Взять его!
Красноармейцы спрыгнули с платформы и бросились к Толику. Когда рядом оказался первый, Томский почувствовал невыразимое зловоние. Не просто трупный запах, а что-то, чему не было названия. Запах этот одновременно вызывал отвращение, пьянил, заставлял бурлить кровь, пробуждая какие-то смутные желания.
По глазам резанул свет. Дневной. Самый обычный. Толик увидел перед собой кусты, росшие у кремлевской стены, и понял, что сидит, прислонившись к ней спиной.
Рядом сидели остальные – Корнилов, Вездеход и Кипяток. На ногах был только Громов. Склонившись над Юрием, он подносил к его носу что-то вроде капсулы, состоявшей из стекла и стали.
– Что вы делаете? – Томский попытался встать, но из-за головокружения не смог этого сделать. – Зачем сняли с нас противогазы? Зачем…
– Спасаю вас, дурачков, – ответил Данила, причем голос его дрожал, как у застигнутого врасплох на месте преступления. – Делаю что-то вроде прививки.
Корнилов закашлялся, открыл глаза. Шевельнулся Вездеход. Застонал Кипяток.
Томскому наконец удалось встать.
– Что это, Данила? Что у вас в руках? Отвечайте быстро и не пытайтесь врать!
– Что ж… Вы имеете право знать. – Громов завинтил крышку капсулы. – Это передал мне Добровольский. Без этого нельзя даже приблизиться к Кремлю. Вы видели, что происходит с теми, кто пытается проникнуть на проклятую территорию без предварительной подготовки, и на себе испытали то, что делает Кремль с незваными гостями. В этом контейнере… Биомасса. Кремлевская биомасса. Я дал каждому из вас вдохнуть ее запах. Это что-то вроде прививки. Теперь вы менее подвержены влиянию звезд и других аномалий, с помощью которых Кремль лишает людей разума. Потому что сами стали частью Кремля…
– Сука, ну и сука же ты, Громов! – пробормотал Кипяток, приближаясь к Громову. – А сам?! Сам почему в противогазе?! Себе прививку не делал?!
– Нет необходимости. Это место и так давно во мне, а я – в нем. Я ведь и ослеп от того, что долго смотрел на кремлевские звезды.
В следующую секунду произошло то, чего никто не мог предвидеть. Леха прыгнул на Данилу, сбил его с ног. Усевшись сверху, отобрал у него контейнер и сорвал с Громова противогаз.
– Жри! Жри свою биомассу!
Корнилов и Томский бросились на помощь Даниле одновременно. Юрий схватил Леху за плечи и отшвырнул в сторону, а Толик ударом приклада уложил бунтаря на землю. Однако было поздно. Вязкая, бурая каша растеклась по лицу Громова. Залепила ему глаза, рот и нос. Данилу затрясло.
– Гр… Гроб… Луной… В темноте… Ж-ж-жа-а-ах… Кишки по асфальту… Плюх! Дыр-р-ра! Черви! Жрать! Костей много… Ломать!
Пробормотав это каким-то чужим голосом, Данила вдруг сел и небрежным движением стер жижу с лица.
– Зря ты это сделал, Леха. Ох, зря…
– Громов, вы как? – поинтересовался Томский. – В порядке?
– Гм… В беспорядке, да еще каком. Перебор. Я не нуждался в прививке. Но все это – лирика. Вы-то как, ребята?
Томский смотрел на пустой контейнер.
– Чем еще снабдили вас Невидимые Наблюдатели? Лучше уж сразу скажите, чтобы потом сюрпризов не было.
– Анатолий, постарайтесь рассуждать здраво. Наблюдателям известно, сколько людей погибло, пытаясь проникнуть на территорию Кремля. Они заинтересованы в том, чтобы наш поход закончился успешно. Я еще раз повторяю, содержимое этого контейнера – настоящий подарок для вас. Если не злоупотреблять такими вот прививками и побывать в Кремле только раз, то все будет нормально.
– Почему сразу не сказали нам о контейнере?
– Надеялся, что до него дело не дойдет. И потом… Какой бы была ваша реакция, если бы вы знали?
– Крайне негативная, чтоб тебя! – ответил за Томского Корнилов. – Да че уж теперь говорить. Снявши голову, по шапке не плачут. Мы точно не слетим с катушек?
– Не слетите, – помотал головой Данила. – А вот о себе этого сказать не могу. Доза, думаю, слишком велика. Надо спешить, ребята. Мне, честно говоря, хреновенько…