– А какое ваше? – неизвестно зачем спросил Толик.
– Мое? – Данила ухмыльнулся, вытер рукавом мокрый подбородок. – Ты останешься здесь, с нами!
Громов вдруг прыгнул на Толика, схватил его за горло и повалил.
– Никто не уйдет отсюда безнаказанно!
От неожиданности и неизвестно откуда появившейся у Данилы силы Томский на некоторое время утратил способность сопротивляться. Из-под павлина толчками, с нарастающим напором потекла розовая с черными прожилками жижа. Биомасса начала заполнять фонтан и уже бурлила в нескольких сантиметрах от головы Толика, а он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Голова гудела от множества голосов, призывающих присоединиться к ним, зрение померкло. Томский видел только глаза Данилы. Две звезды, плавающие в ночи, в которую он проваливался.
Когда, казалось, все уже закончилось, звезды вдруг погасли. Кто-то, кого Толик не видел, помог ему подняться. Это был Добровольский.
Зовущие голоса не стихали, но зрение постепенно вернулось. Биомасса уже переливалась через край парапета и стремительно растекалась между кустами и деревьями Тайницкого сада.
Кипятка и Громова отнесли от фонтана как можно дальше, однако биомасса очень скоро грозила добраться и в самые дальние уголки сада.
– Томский, как вы? – поинтересовался Макс. – Если бы я не вырубил Громова, плавать бы вам в фонтане. Идти можете? До Первой Безымянной рукой подать. Леху я потащу сам.
– А Данилу?
– Похоже, помощь ему уже не нужна…
– Томский… Толик…
Звал Анатолия Громов. Говорил он с трудом. Изо рта его безостановочно лилась розовая жижа, смешанная с кровью. Томский подошел к Даниле, присел на корточки.
– Мне есть что сказать. – Громов перевернулся на бок и сплюнул на землю. – Главное. У меня есть дочь. Татьяна. Она в плену у тайного правительства. Только поэтому я вынужден был делать все, что они мне скажут.
– Понимаю…
– Да ничего ты не понимаешь, молодой идиот! – почти крикнул Данила. – Расстегни мне комбинезон. В нагрудном кармане пульт дистанционного управления миной, вмонтированной в огнемет. Мне поручили забрать книгу и уничтожить вас. Добровольский прав – у Невидимых Наблюдателей всегда есть запасной вариант.
– Теперь его не будет. – Толик вытащил пульт, плоскую черную коробочку с короткой антенной и одной кнопкой. – А Конституцию мы просто обменяем на вашу дочь. Вы обязательно встретитесь с Татьяной.
– В другой жизни, Томский. В другой жизни…
Данила скрючился. Его опять стошнило. Он что-то пробормотал и уткнулся лицом в рвотную массу. Толик снял перчатку, прикоснулся к шее Громова, пытаясь нащупать пульс. Пульса не было.
Томский встал, подошел к Корнилову.
– Юра, снимай огнемет. Давай его мне.
– Зачем?
– Сейчас увидишь.
Томский взял огнемет за лямки и пошел к фонтану. Без колебаний вступил в биомассу. Ноги вязли в мерзкой жиже, но Толик не сбавлял шага. Остановился в нескольких метрах от парапета и, сильно размахнувшись, швырнул огнемет в центр фонтана. Биомасса с готовностью поглотила подношение.
Толик вернулся к поджидавшим его друзьям.
– Все. Уходим.
Шагов через двадцать он, не оборачиваясь, нажал кнопку пульта. Взрыв прозвучал приглушенно, но в спину ударила горячая пружинистая волна. Сад осветила ослепительная огненная вспышка. На этот раз биомасса, которая, хоть и считалась разумной, явно сглупила. Она не успела уползти в свою нору. Почерневшие, безжизненные ошметки жижи повисли на кустах и ветках деревьев. Свет сменила темнота. Обычная темнота ночи, которую уже не освещали адские звезды Кремля.
Глава 10Старые друзья
Майор Кречет не раз и не два давал себе обещание завязать с куревом, но на эту мелкую радость жизни не хватало даже его железобетонной силы воли. Он продолжал курить и делал это особенно часто при работе с бумагами. Вот и сейчас в его кабинете, несмотря на исправно работающую вытяжку, плавали клубы табачного дыма, а пепельница на столе была забита окурками.
Майор подчеркнул шариковой ручкой несколько предложений, которые показались ему особенно важными, захлопнул папку и закурил.
Рабочий день Кречета только начался. Он закончил работу с документами и стал принимать агентов, явившихся с докладами о положении дел в разных уголках Метро. Одних майор просто выслушивал, от других получал письменные доклады, донесения третьих фиксировал на бумаге сам.
Кречет выслушал рапорт очередного агента и собирался опять перейти к документам, разложенным на столе по степени важности, когда в дверь постучали.
– Войдите!
Майор недовольно поморщился – он не любил, когда его отрывали от дел, и предпочитал, чтобы к нему приходили только те, кого он сам вызывал. Однако вошедший оказался ординарцем самого Дабл Вэ, рослым атлетом лет тридцати с красивым, но каменным лицом. Кречет привстал.
– Генерал хочется встретиться с вами, – сообщил посыльный. – В своих личных покоях.
– Когда?
– Если нет неотложных дел – прямо сейчас.
– Неотложные дела всегда есть, молодой человек, – усмехнулся майор. – Но даже их можно отложить, если в гости приглашает сам Дабл Вэ.
Кречет хорошо знал привычки главы тайного правительства, и если тот приглашал его в личные апартаменты, это означало только одно: разговор будет с глазу на глаз.
Подобные встречи были редкостью, но тот факт, что они были, свидетельствовал о высшей степени доверия генерала к майору.
Через пятнадцать минут Кречет уже сидел в мягком кожаном кресле и любовался оттенками золота и янтаря, которыми переливался в свете настольной лампы налитый в рюмки коньяк.
На журнальном столике красовался хрустальный декантер с жемчужным ожерельем на горлышке и развернутая плитка шоколада.
Ровно гудел кондиционер. Стены личных покоев Дабл Вэ были увешаны картинами известных художников. Судя по характерным потертостям и прочим дефектам, это были подлинники, а не копии.
На генерале был черный велюровый халат с атласными антрацитовыми отворотами, из-под которого выглядывала белоснежная, не застегнутая на верхнюю пуговицу сорочка. Дабл Вэ положил дымящуюся сигару в хрустальную пепельницу, поднял рюмку, качнул ее, вдыхая аромат напитка, сделал маленький глоток и блаженно закрыл глаза.
– А знаешь, Юрий Трофимович, что означают цифры три и сто двадцать восемь на этикетке?
– Откуда? Вообще-то я предпочитаю водку. – Кречет выпил свою рюмку залпом и пыхнул сигарой, окутавшись облаком дыма. – Во-первых, очень по-русски. Патриотично. Во-вторых, церемоний никаких соблюдать не надо. Я ведь как папаша Мюллер – до сих пор не знаю, как правильно есть яблоко: резать или кушать целиком, как делают у меня дома.
– М-да… Что-то в твоих словах есть. Но «Камю»… Здесь смесь трех уникальных спиртов разной выдержки: сорок один год, сорок три и сорок четыре. В сумме – сто двадцать восемь. Благородный, изысканный напиток… Просто симфония.
– Вам по статусу положено пить такой коньяк, чтобы держать марку.
– М-да. Статус, звание… – Дабл Вэ наполнил рюмки. – А ты, Трофимыч, по-прежнему майор… Почему?
– Антон Иванович Деникин не давал своим офицерам наград и званий за победы над красными, поскольку считал Гражданскую войну братоубийственной. Я следую такому же принципу. Свое звание получил до Катаклизма и горжусь им. А то, что мы с вами делали последние двадцать лет… Не думаю, что это заслуживает наград и чинов. Вы ведь тоже понизились в ранге до генерала.
– Знаешь, Трофимыч, я иногда позволяю в отношении тебя… Ну, всякое… Невольно проецирую на старого верного друга косяки нашей безалаберной молодежи. Их посылаешь подглядывать, а они подслушивают. Вот и срываюсь. Кричу. Оскорбляю. Ты уж прости.
– Ерунда. Я все понимаю. Как-никак, а больше полувека вместе. Понимаю и не обижаюсь.
– Да. И все эти годы мы пахали, как рабы на галерах. Кто оценит, Трофимыч, кто оценит? Я уверен, что войду в историю как один из целого пантеона главных разжигателей ядерной войны, приведшей к краху человеческой цивилизации.
Дабл Вэ вытащил из кармана платок с вышитой на уголке литерой W и старательно промокнул им вспотевшую лысину.
– Почему-то считается, что все, сделанное мною, совершено во имя каких-то личных амбиций, ради власти. А в народе я якобы вижу лишь бессловесное стадо, способное только на то, чтобы идти в направлении, указанным пастухом. Это не так. Я всегда ценил людей, однако… Кому-то ведь надо быть вожаком. Так было во все времена. Моисей возглавлял исход евреев из Египта и не позволил им загнуться в пустыне. Заслуги Наполеона, которого любило столько же французов, сколько и ненавидело, оценены по достоинству – прах императора покоится в Доме Инвалидов. Кажется, Виктор Гюго сказал о дне похорон Наполеона: казалось, будто весь Париж переместился в одну часть города, как вода в вазе, которую наклонили. А ведь находились те, кто видел в Наполеоне Антихриста. Таких примеров можно привести сколько угодно. Разве они не применимы к России? Да, были ошибки. Порой грубые. Но были и победы. Мы делали для России все. Даже то, о чем иные думали, но боялись сказать вслух. Мы работали. С утра до ночи. Изо дня в день, из года в год. И до Катаклизма, и после, не афишируя себя любимых. Мы, в конце концов, добились в Метро стабильности. Расставили на станциях подходящих лидеров. Рассортировали всех по наклонностям. Хотите на поверхность? Да пожалуйста! Только организованно и продуманно! Что толку, если все, кто пожелает, уйдут из Метро? На поверхности никто не будет ждать их с распростертыми объятиями и потчевать хлебом-солью. Что в сухом остатке? Дележка территорий и ресурсов! Новая война? Чтобы не допустить этого, покидать Метро люди должны планово. А план этот разработаем мы – самая дееспособная сила! Вот чего хотим я и мое правительство на самом деле. А стоит объявить об этом, как на меня обрушатся обвинения в имперских амбициях. Это справедливо? Я достаточно стар и не хочу облажаться на закате своей политической карьеры – вот все амбиции!