– Ладно… мы поговорили. Бить тебя больше не буду, обижаться – тоже, но держись от меня подальше, Артем. Катя нервничает.
– Катя нервничает зря, – дернул он головой.
– Ты извини – я уже пойду. Там у меня… корова, – пробормотала я, потому что такое чувство… не хватало еще начать жалеть его – своего выше крыши.
– Ну да – корова… – развернулся он и пошел по дорожке к лечебному корпусу санатория. Полы белого халата развевались… зачем он носит его здесь? Привычка?
Я не сразу пошла домой. Пройдя по полупустым улицам, свернула в знакомый переулок под названием Солнечный и вошла в парикмахерскую, где работала Света. Но там почему-то не оказалось ни ее, ни ее стола. Я спросила…
В маленькой соседней комнатке тихо гудела вытяжка, и все равно немного пахло ацетоном, а Света делала маникюр молоденькой девушке. Она улыбнулась мне и кивнула на свободный стул. Я послушно присела и стала наблюдать, как она работает.
– Губки, кисточки, игла, штампы, стразы… есть много способов, – объясняла Света, рисуя на белых накладных ногтях черные и белые же завитки.
– Посоветуй мне хорошего мастера – хочу обновить стрижку, – не могла я оторвать глаз от точных и осторожных движений сверкающей металлом палочки с окутанными краской ворсинками на конце. Волшебница, как есть…
Стриглась я у пожилой женщины с низким узлом из волос на затылке – так когда-то носила мама. И почти сразу же начала засыпать под ее пальцами, с трудом заставляя себя держать глаза открытыми. Веки тяжелели… неспешные движения рук мастера, тихие голоса, щелканье ножниц…
– Засыпаю, – сонно предупредила я.
– Я почти закончила, – засмеялась женщина и через пару минут, действительно – сняла с меня пелеринку.
Кроме аккуратной теперь головки, в зеркале отражались смуглая кожа и округлые щеки – никуда от них… Черные глаза были не такими выразительными, как если бы я их накрасила. Брови… они всегда хорошо держали форму, долго не зарастали. У губ – яркий, четкий контур. Искусно очерченные хирургическим скальпелем, они не были ни полными, ни тонкими. На Севере я красила их темной или ярко-красной помадой. Светлой боялась – она зрительно увеличивает объем. Блеск? Тоже нельзя – только матовая помада. В целом, сейчас я выглядела неплохо, учитывая, как сильно похудела.
Всю свою взрослую жизнь… всю! Всю эту гребаную жизнь я жила с ощущением личного физического несовершенства, потому что созданная искусственно внешность с самого начала воспринималась, как обман… и для самой себя тоже. А еще я была хронической лгуньей, потому что – ни разу! Ни разу я не показала Виктору мои детские фотографии – когда дело у нас дошло до «просто поговорить», я уже была беременна, знала об этом и уже боялась. Легче мне стало бы – бойся он рядом со мной, что его дети могут родиться с негроидной внешностью?
Не сделай я операцию, и сохранила бы себя ту – прежнюю и настоящую. Но я помнила, как ходила, завесив лицо волосами и опустив голову, как закусывала и втягивала губы внутрь, мазала нос темной тоналкой, проводя поверху более светлую полосу – неумело, глупо...
Психолог вытянула бы. Она показывала мне фото разных женщин, говорила о вкусной изюминке, яркой жемчужинке, которая всегда должна быть во внешности женщины. Только тогда она получает индивидуальность, что дано далеко не каждой. А в некоторых случаях эта изюминка ощущается настолько уникальной, что ее обладательница просто блистает…
Все дело было в плацебо. Мне нужно было заполучить уверенность в себе, и Нина Осиповна клятвенно обещала помочь в этом. Но это заняло бы какое-то время, неизвестно – сколько времени, а учитывая мой настрой…
Я тогда разрыдалась, я наговорила ей… Мне нужно было срочно, нужно было – сейчас! Сделать хоть что-то! Я не могла смотреть в зеркало, не могла кушать – облизывая губы, я чувствовала их. Говорить с кем-то… меня почти парализовало при незнакомых людях. Я буквально видела, как мои губы шевелятся. Шевелятся, как жирные гусеницы!
Нет, все правильно. Это заняло бы годы, и еще я не встретила бы тогда Усольцева. И мы не сошли бы с ума, не отрываясь друг от друга сутками, и не случилось бы тогда Ромки и Сережки. Господи, спасибо тебе, что я услышала тогда этот разговор. Их не было бы… Но что же я сделала со своей жизнью? Сама. Просто не поняв тогда и не выяснив. Оно же постоянно висело надо мной! И не только надо мной, наверное…
– Так вы довольны? – кажется, не первый раз спрашивала меня мастер.
– Да! Не то слово. Дайте мне свою визитку, теперь я буду стричься только у вас, – пообещала я ей.
– Визитку… – замялась она, – а может – телефон?
– Можно. Но визитки у такого мастера должны быть обязательно, э-э-э… ? – слабо улыбнулась я, вспомнив Токарева.
– Мария… Викторовна, – заулыбалась и она.
– Викторовна… Спасибо. Мне очень нравится. Обязательно поблагодарю Свету за рекомендацию.
– Да-да, Света у нас такой солнечный…
Я шла по улице и держала мамину шляпу в руке. Пару раз споткнулась, потому что то солнце слепило, то слезы застили…
Уже почти возле самого дома в большой сумке с простыней, тапками, купальной шапочкой и полотенцем (все было взято в надежде на начало курортного лечения уже сегодня), зазвонил телефон.
– Да, Паша?
– Привет, девица-некрасавица! Как…
– Иди ты к черту, Силин! – взорвалась вдруг я, – какого лысого ты постоянно достаешь меня? Что тебе за дело – красавица я или нет?
– Ух ты… и десяти лет не прошло, – присвистнул он на том конце связи, – ну надо же… И что нас, убогих, наконец подвигло переоценить себя?
– Ничего, – прорычала я, – ты о чем, сам убогий? Почему я никогда не доставала тебя твоей лысиной?
– Потому что я красивый и лысина мне идет, – хмыкнул он, – и твои доставания были бы мне по фигу. Ты это подсознательно чувствовала, а потому не имело смысла. А ты – ходячий…
– Совершенство я, Силин – постриглась и сделала маникюр на днях.
– ... комплекс неполноценности, Зоя. Конкретно подбешивала! Так, как на тебя Виктор смотрит... любая бы ходила...
– Паша, прекрати! – взорвалась я и... постаралась успокоиться: – Прекрати, пожалуйста... Ты знаешь Усольцева, и я знаю Усольцева. Ты правда считаешь, что он мог крутить у меня за спиной жалкую интрижку? Считаешь – способен на такое? Там все всерьез... Я уверена, что... это первый раз и только потому, что он принял решение. Вечером он пришел бы сказать мне, что уходит к ней. Поэтому не нужно о том, что он смотрит – раньше смотрел, – передохнула я и сменила тему: – А вот ты постоянно поддергивал меня. Так в чем дело? Что ты молчишь?
– По привычке поддергивал... – вздохнул он, – но ты все хавала, Зоя. Нужно было рявкнуть, как сейчас, а не соглашаться.
– Воспринимала, как дружеское подтрунивание.
– Ни хрена подобного – за чистую правду! Какого... тебя закоротило на этом – я не знаю, но рад, что сейчас все не так. Что-то изменилось? Я рад в любом случае – что бы там ни было, – замолчал он, а потом сказал устало: – Загнался я что-то, Зойка… но вещи твои выслал – потому и звоню. И деньги. И письмо Витькино. Я его прочел. Теперь уже не уверен, что нужно было высылать...
– Деньги из того конверта на столе? – уточнила я, возвращаясь в реальность. Потому что, по факту, не изменилось ничего. Все было так же и даже хуже – письмо… его нужно будет читать.
– Да, из конверта, гордая ты птица. Мне сегодня звонил Токарев… Нервная? Ты у нас, оказывается, нервная птица? Не знаю, Зоя, – помолчал он, – я не уверен в нервной природе – знаю тебя давно, но попробуйте – этот препарат назначают при склонности к стрессам. А второй… легкий мочегонный эффект это хорошо. В холодное время организм всегда накапливает лишнюю жидкость. Только грамотно соблюдай питьевой режим.
– Проинструктирована, – доложила я, проходя в дом. Кивнула маме, села рядом с ней, бросив сумку на пол.
– Я почитаю письмо, а ты прости Саньку, Паш.
– Прощу, если пойму. Ладно… буду звонить, если что. А сейчас откушать нужно – коли доктор сыт, так и больному легче...
– Ножом и вилкой роем мы могилу себе... – поддержала я обмен цитатами из "Формулы любви". По привычке. Тамошний доктор был любимым Пашкиным киношным персонажем.
– И не лезь, Зоя! Я же просил тебя – не лезь. Ты там вообще ни при чем. Это не твое дело. Все, конец связи!
– Сам ты нервная птица. Сильву пле, амон плизир... В мое дело так лезешь, – пробормотала я в замолчавшую уже трубку и невесело улыбнулась маме: – какие они два дурака… плохо совсем, похоже.
– Зато ты очень умная, – успокоила она меня.
Скорее сарказм, чем ирония. Скорее всего...
– Рассказывай – что там врач? Что еще?
– Врач хороший, кардиолог. А еще? – задумалась я, – еще я сегодня заново познакомилась с двумя неизвестными мне, как оказалось, мужчинами. И поняла, что виноват тогда был не только Артем. Основное я сделала для себя сама, мама…
Глава 17
– Ты тогда сильно испугалась и папа тоже. А я о вас вообще не думала, – нервно терла я руку о руку. Мама легонько ударила по ним ладонью.
– Прекрати. Не понимаю – зачем ты сейчас это вспомнила? Переодевайся и мой руки – буду тебя кормить. Совсем дошла уже… Потом поговорим.
Сегодня мы должны были доедать грибной суп. К нему были гренки с грибным же паштетом – острым.
– Мамочка… я не ем хлеб, ты знаешь, – прошептала я, с сожалением глядя на хрустяшки, посыпанные свежей зеленью.
– Так… прекрати. Немедленно прекращай это, Зоя! – хлопнула она по столу, – ты съешь всего парочку гренок и Луна на Землю от этого не рухнет. Никаких строгих рамок больше, никаких запретов, кроме крайне необходимых! На тебя без слез не взглянешь, не доводи до них, пожалуйста, – закончила она сдавленным голосом.
– Ты зря так серьезно к этому, мам, – забеспокоилась я, вертя гренку в руках, – это просто привычка и не самая плохая – наоборот!
– Зоя, отпусти себя сейчас. Жуй. Я не собираюсь закармливать тебя макаронами или заталкивать в тебя еду, как гусаку – в горло. Не бойся… Просто не доводи до абсурда. В тебе есть и мои гены, просто помни об этом, а женщины нашего рода высыхали к старости. В гробу среди цветов терялись! – рявкнула она.