кам сам Он велел. Нельзя… рассорятся.
Умывшись, заглянула на кухню. В той же одежде, что и вчера и фартуке, повязанном на пуловер, папа помешивал на сковороде уже зарумянившийся лук. Тихо и уютно гудела вытяжка над плитой, вкусно и аппетитно пахло жареным луком, какао и еще чем-то из детства.
– Доброе утро, пап, – подошла я к нему и потерлась лбом о его плечо. Он склонил ко мне голову.
– П-прос…нулась? А я… т-тебе ка-ашу – гурь-рь...
– Правда – гурьевская? – заинтересовалась я.
Открыв крышечку на кастрюльке, сунула туда нос и покачала головой:
– Мухлюешь? Упрощенный вариант? Без слоев пенок? – и засмеялась, увидев его пристальный ласковый взгляд: – Да я и сама так делаю – из готового уже топленого молока и тоже с изюмом. А это что у нас будет?
Он аккуратно высыпал лук в утятницу, кивнул, отворачиваясь к мойке:
– Гуля-аш. Со сла-ад…ким перцем и к-кра-асным вином.
– Здорово, – прошептала я и села за стол. Почему-то подумала, что ему будет приятно поухаживать за мной. Довольно улыбаясь, папа поставил передо мной плоскую тарелочку с растекшейся по ней быстро остывающей кашей и кинул сверху кусочек масла. Я ела манную кашу, а папа внимательно наблюдал за этим.
Моя каша была вкусной. А гуляш он готовил для мамы. Раз уж услышал вчера, что она придет, то понятно, что старается только для нее. И не понимает, совсем не понимает, что она не станет есть. И ничего уже не примет от него – ни его еды, ни его заботы. Неужели невозможно сообразить это, понять ее хоть чуть-чуть? Неужели они не способны просчитывать элементарные вещи, чтобы потом не разочаровываться и не жалеть? Сдавило переносицу... я машинально запрокинула голову и прикрыла глаза, пережидая слезы.
– Так вк-кусно? – улыбался, похоже, папа.
– У-у-у…гум, – склонилась я опять над тарелкой. Нет, не понимает. Или понимает, но все равно на что-то надеется. Так, наверное, и надо. А я с ними с ума сойду. Сердце сжалось в нервном предчувствии – я же не вытяну на себе все это…
Мама позвонила ближе к двенадцати. И я услышала, как замерло все на кухне – наверняка ведь прислушивался и даже почти не дышал сейчас.
– Зоя, может нужно что-нибудь купить? Я как раз иду мимо магазина.
– Папа… нужно что-нибудь из продуктов? – обернулась я в сторону кухни.
– Н-нет… п-пускай сама…
– Хорошо… Зоя, спустись вниз минут через пять, пожалуйста, – попросила вдруг мама, – оденься только…
– Ты не поднимешься? – замерла я в ожидании ответа. На кухне тоже было тихо-тихо.
– Чуть позже, ладно? Хочу сказать тебе кое-что… между нами – по-женски.
Я заглянула к папе. Он сидел на диванчике, положив руки на стол, и смотрел перед собой. На плите булькал гуляш.
– Мы сейчас подойдем, папа.
– Д-да…? – поднял он голову.
– Конечно.
Мама сидела в беседке на детской площадке и чистила банан. Улыбнулась и похлопала по скамейке рядом с собой.
– Садись. Хочешь? Я тут купила… К Васильевой не стала вчера ехать, сняла номер. Думала-думала весь вечер, да так и уснула голодной, а не ела со вчерашнего утра. Так ты будешь? Еще есть, – вгрызлась она в банан.
– Папа накормил. Сейчас готовит венгерский гуляш… Мама, просто попробуй, хорошо? Чисто символически. Он очень старается, встал рано…
Мама грустно улыбнулась, похлопала меня по коленке, дожевала банан и заговорила:
– Вот об этом самом… ты сейчас изо всех сил будешь стараться помирить нас, так же?
– Нет, что ты?! Я отлично тебя понимаю. Дело не в этом.
– В этом самом, Зайка – в нем. У тебя уже прорывается – нечаянно, просто из жалости… Я тут подумала… расскажу-ка я тебе все, как оно есть чтобы ты лучше ориентировалась. Это не долго, не нервничай, ничего страшного – папа подождет, – вздохнула она опять.
– Я где-то даже могу понять его… не простить – понять. У меня климакс с пятидесяти, либидо тает, как снег…, а он еще орел – да. Я никогда не отказывала в близости, даже желание было, но это – желание сделать ему приятно, это была нежность, благодарность за то, что все еще желанна, потребность в ласке…
Всего этого уже нет. И нет уже того, чего ждешь от человека, готовясь шагнуть вместе с ним в старость – уважения, тепла, чувства опоры рядом. Как тебе объяснить? С ним ты привыкла быть собой и его принимаешь таким, какой он есть – со всеми привычками, болячками и доверяешь бесконечно… во всем. Ладно, – хмыкнула она, – грязненький пример: вот станешь ты старой и нечаянно пукнешь, а тебе вдруг скажут – будь здорова. Без иронии и издевки, а просто с улыбкой. Потому что тобой не брезгуют и в этом случае, и не побрезгуют в любом другом – любят. Вот такое чувство полного и безоговорочного доверия, почти родства душ – оно ушло, Зоя. Ты хоть немножко ловишь мысль, или я совсем сумбур несу?
– Ловлю. Причин ложиться с папой в постель не стало, как и желания встречать с ним старость.
– Есть еще долг. Но он снял его с меня, когда отказался от своего долга по отношению ко мне. Уже нет страсти, нет доверия и нет уважения. Зачем он мне, Зоя? Он сильно меня обидел и ушло еще одно важное – потребность и желание заботиться о нем, хранить, беречь… Не старайся это склеить, Зайка, не нужно. Я тоскую – да, но уже не по нему, а по тому, чего он лишил меня – ощущению надежного плеча рядом. Да… хочется теплых слов, ласки, но от него не приму, а от кого другого не нужно и это уже навсегда. Поэтому все так грустно…
– Он очень сильно жалеет, мама.
– Верю. Но помочь ничем не могу – за любое удовольствие нужно платить.
– Он не помнит толком, что говорил тогда, не может отвечать за те слова – они говорились в полубреду.
– И тут верю. В его возрасте уже противопоказаны большие нагрузки, а тут – ослепительное соитие с мечтой, выложился, бедный, на все сто… Не зли меня, Зоя! – подхватилась она со скамьи, – он же пришел прямо от нее, духами ее провонялся, вот и сказал то, что думал… это, как у пьяного… Не может за слова – пускай отвечает за дела. Все на этом, я постаралась объяснить тебе и надеюсь – ты прониклась. У меня есть кое-какие предложения, их обсудим уже вместе. Это все, что я хотела. Обещаю держать себя в руках. И даже поесть. А почему – нет?
Как только мы вошли в квартиру, мама спросила:
– Говорят – здесь кормят и неплохо? Я бы не отказалась, хотя еще и не время обеда.
– Я-а не з-завтракал, могу с то-обой, – тихо ответил папа. Фартук он снял и даже переоделся – сейчас на нем были джинсы и легкий летний джемпер. Светлый – он очень шел ему.
Мама кивнула и прошла мыть руки. А папа как-то напряженно вглядывался в мое лицо.
– Пап, – растеряно улыбнулась я, – а я не могу – некуда.. Я же только поела!
– П-просто по-осидишь, – широко улыбнулся он и, кивнув каким-то своим мыслям, прошел на кухню. Мне показалось, или он уже стал говорить если и не лучше, то немного свободнее?
Мама и правда сильно проголодалась. Потому что хорошая порция гуляша с картошкой-пюре улетела в нее вмиг. Посмотрев на это, я и себе решила попробовать и потянула вилкой из папиной тарелки. Он, шутя, шлепнул меня по руке, и мама отметила:
– Реакция хорошая, речь даже со вчерашнего дня стала свободнее… Доедай, я посижу в гостиной. Вкусно, кстати, готовишь – правильной дорогой идете, товарищ. Спасибо, – встала мама и ушла в комнату.
А папа заулыбался и стал быстро доедать. Кивнул мне на утятницу – поешь, мол. Я опять потянула из его тарелки. Он засмеялся.
– Значит так, – объявила мама, когда все мы устроились в гостиной, – ты вполне дееспособен и Зоя не обязана обеспечивать тебе реабилитацию. Дело в том, что она сама сейчас проходит лечение. С ней случился почти твой инсульт, Игорь, это был гипертонический криз и тяжелый, – ровно говорила она, выпрямив спину и сложив руки на коленях.
– Дело к старости… и со своей стороны я делаю все, что могу, чтобы мои старческие проблемы обрушились на Зою как можно позже. Зая, пиши список…
Я послушно достала из стола форматный лист и карандаш, и приготовилась записывать.
– Прогулки в любую погоду – у тебя плохой цвет лица. Логопед – найди в интернете или лучше спроси у своего лечащего. Реабилитация… что-то тебе советовали – обязательно, но ты не воспользовался. Это может быть профилактический центр или санаторий – я не знаю. Но, пожалуйста – не в Новой Рузе. Займись собой, Игорь, и сделай это для Зои – просто пожалей ее. Она у нас одна и все наши проблемы неминуемо свалятся на нее. Пусть это будет позже, чем раньше. Ты уже что-то делаешь – готовишь просто замечательно. Не ожидала – честно... Но этого мало, тебе не просто хобби свое нужно найти, а снова стать здоровым.
И последнее – лучше всего тебе было бы сойтись со своей мечтой. Если она умная женщина, то будет мирно кормиться от тебя, а заодно и побережет донора.
– На то, что-о т-ты м-мен…
– Рассчитывать не стоит – да. Сам понимаешь – в постель с тобой я больше не лягу…
– А я-а и не оч-ч…
– А вот это как раз понятно – с мечтой мне не сравниться, но и сиделкой для тебя на старости я быть не желаю. А вот она, думаю, согласится – у тебя есть деньги. Это, кстати, большой плюс во всей нашей ситуации. Иногда людям не на что даже лекарства купить.
– Я-а не про то! Я-а не оч-ч…
– Так научись говорить, чтобы понятно было чего ты там не очень хочешь.
– Не рассчи-итываю…
– И правильно делаешь, – встала мама, – Зоя, у нас через два часа поезд.
– Ух, – с облегчением выдохнула я, растерянно глядя на папу. Гроза прошла стороной… пощадила, а по ощущениям – даже полечила. Или нет?
– Мама пра-ава, – кивнул он, – я-а – все сам.
– Спасибо, папа, – поцеловала я его в щеку.
В пакете, который он всучил мне в дорогу, в большой пластиковой банке поместился весь гуляш, что еще оставался в утятнице и еще картошка в плоском судке с крышкой.
– П-прие-едете – р-раз-зо-огреее… – запнулся он и умолк. Крепко обнял меня у двери, а смотрел на маму – все время смотрел.
На поезд мы успели вовремя. Когда он тронулся, пошел дождь и мама заметила: