Коллин Эдвард Коми родился 4 августа 1995 года. Он родился здоровым, три четыреста весом, и, как и все дети Коми, длинным. Патрис кормила его в больнице, а наши трое детей навестили и подержали его. Это был замечательный день, который переживали многие родители с новорождёнными. Но к концу дня Патрис почувствовала какую-то перемену в нём. Он стал необычно раздражительным, так что она несколько раз говорила персоналу больницы, что что-то не так. Они заверили её, что с ним всё в порядке, и всё хорошо. Одна медсестра снисходительно сказала этой матери четырёх детей: «У вас просто никогда не было колик у ребёнка».
С ним было не всё в порядке. Мы ещё не знали этого, но маленькое тельце Коллина боролось со смертельной инфекцией. Примерно четверть всех женщин являются носителями бактерий под названием стрептококк группы B. Эти бактерии безвредны для матерей, но могут убить их малышей. Они могут быть достоверно диагностированы ближе к концу беременности и легко вылечены пенициллином во время родов. Но в 1995 году этот протокол проверки и лечения ещё не был обычной американской медицинской практикой. Хотя некоторые больницы и некоторые доктора проверяли на эти бактерии, медицинская ассоциация акушеров ещё не рекомендовала эту практику, и советы штатов по медицине не сделали её стандартом осмотрительности.
На следующее утро у Коллина была высокая температура и острое бактериальное заражение крови, называемое сепсисом. Под специальным уходом в неонатальном отделении интенсивной терапии он боролся девять дней. Вскоре его поместили под искусственную вентиляцию лёгких, аппарат, снова и снова наполнявший воздухом его маленькую грудь. Патрис практически не спала, и часто отключалась, сидя в кресле рядом с ним. Она поясняла, что он девять месяцев слышал и касался её, и нуждается в этом голосе и этом прикосновении больше, чем когда-либо. Так что она сидела рядом с ним, час за часом, день за днём, держа его маленькие пальчики и пев ему колыбельную.
Затем доктора показали нам катастрофические снимки головного мозга. Инфекция уничтожила огромные отделы его мозга. Они сказали нам, что теперь лишь искусственная вентиляция лёгких поддерживала в нём жизнь. Ваш сын умер. Но они не говорили нам, что делать; они хотели, чтобы мы сказали им, отключать ли Коллина от аппарата искусственной вентиляции лёгких. Как мы могли это сделать? Он был там, живой, прямо перед нами, и нас просили сдаться, и дать ему умереть.
Я отправился домой проведать остальных детей. Мои родители оставались в нашем доме. Как обычно в состоянии стресса, я был спокоен, даже немного холоден. Но рассказав маме и папе, что произошло, и какой у нас был выбор, я разрыдался. Не думаю, что они знали, что делать.
Когда я вернулся в больницу, мы с Патрис приняли решение. Посреди неописуемого горя она каким-то образом знала, что ещё необходимо было сделать. Другому нашему сыну ещё не было и двух лет, и он не мог понять, что происходит, но наши старшие девочки могли. Ради них Патрис решила, что они заслуживают, им необходимо знать правду. Когда они узнают правду и смогут принять её, у них появится шанс в последний раз увидеть Коллина. Девочки держали нашего крошку в первые минуты его жизни, рассуждала Патрис. Они должны подержать его и в конце. Его смерть не следовало скрывать от них, иначе горе станет слишком огромным, когда они подрастут. Мне никогда не хватило бы мудрости увидеть это. Показать пяти и семилетней их умирающего новорождённого брата? Кто так поступит? Мудрая женщина, и она сделала подарок нашим дочерям. У них появился шанс попрощаться.
Чтобы подготовить наших дочерей к этому, мы взяли их на пикник и, сквозь потоки слёз, объяснили, что происходит, и почему. Затем моя мама привела девочек в отдельную палату вскоре после того, как отключили аппарат. Патрис держала Коллина и передавала каждой из его сестёр. Девочки по очереди баюкали его и говорили с ним, прощаясь, а затем возвращали. После ухода девочек, я какое-то время подержал малыша, а затем Патрис взяла его. Его мама пела для него, пока он не перестал дышать, и ещё долгое время после этого. Даже теперь для меня трудно описать ту сцену, как мать с разбитым сердцем баюкает своего малыша до конца его короткой жизни.
Мы были очень злы. Если бы Коллин родился у другого доктора или в другой больнице, требовавшей проверку, скорее всего, он был бы жив, потому что Патрис бы проверили в конце беременности и применили лечение во время родов. Но так как он родился у доктора, не поддерживавшего проверку, и в больнице, не требовавшей, чтобы все доктора предписывали её, он умер. Это была какая-то бессмыслица. Патрис углубилась в науку и познакомилась с исследователями из Центров по контролю за заболеваниями и хорошими людьми из Ассоциации стрептококка группы B, созданной теми, кто потерял своих малышей. По всей стране без нужды умирали младенцы, пока медицинское сообщество медленно поворачивалась и меняло свои практики.
«Я не могу вернуть нашего сына», — сказала Патрис, — «но не могу вынести мысль о других матерях, чувствующих ту же боль, что и я. Я должна что-то сделать». — Она обрамила это религиозными терминами, исходя из одной из своих любимых строк из Нового Завета. В послании к римлянам Павел пишет: «Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу».
Она не могла объяснить, почему любящий Бог позволил умереть Коллину, и отвергала лёгкие объяснения вроде «Божьей воли». Она отвечала, зачастую мне, после того как действовавший из лучших побуждений человек скрывался из зоны слышимости: «Что за любящий Бог хочет убить моего малыша? Не верю этому». Но она верила, что должна была сделать что-то хорошее из своей утраты. Этим хорошим, заявила она, станет спасение малышей других матерей, вынудив всех докторов проводить проверку. Так что она приступила к делу, направив своё горе в национальную кампанию.
Патрис публично написала о нашем сыне и ездила по стране, поддерживая усилия по изменению стандарта осмотрительности. Она приложила усилия к тому, чтобы поговорить с законодательным органом Вирджинии, и ей удалось получить законодательные положения, охватывавшие всеобщее тестирование и лечение стрептококка группы B. Она не делала ничего в одиночку, но её голос, наряду с голосами многих других хороших людей, изменил нашу страну. Сейчас всех матерей проверяют, и их малыши живут. За невообразимо плохим последовало кое-что хорошее. Другие матери никогда не узнают, что могло быть, и так и должно быть.
Устремления Патрис — постараться всё исправить для других — несомненно повлияли на мои собственные взгляды на предназначение закона и системы правосудия, которым я посвятил большую часть своей взрослой жизни. В последующие после смерти Коллина годы я видел много плохих вещей, случавшихся с хорошими людьми, и меня просили помочь объяснить их, и придать этим потерям некий смысл. В 2002 году, когда я вернулся на службу в качестве федерального прокурора Соединённых Штатов на Манхэттене, я стоял в свежевырытой яме на Граунд-Зиро[11], месте, где погибли тысячи, включая сотни тех, от кого не осталось и следа. Я пригласил на это место девяносто двух старших федеральных прокуроров страны. Я объяснил, что те потерянные невинные граждане повсюду вокруг нас, хоть мы их и не видим. Это было место удушающей потери. Это была священная земля.
Цитируя Патрис, я сказал им, что не знаю, почему плохие вещи случаются с хорошими людьми. Я напомнил, что для тех их нас, кто придерживается иудео-христианских традиций, книга Иова осуждает даже саму постановку такого вопроса. Голос сквозь бурю по сути ответил: «Как ты смеешь?» Истина заключается в том, что я не могу объяснить роль Бога в истории человечества. Для этого потребуется понимание, выходящее далеко за рамки потери моего сына, и охватывающее страдания и потери бесчисленных невинных сыновей и дочерей. Я просто не знаю, и я терпеть не могу тех, кто заявляет, что знает. Что я знаю, так это то, чему научила меня Патрис: есть смысл и цель не сдаваться, столкнувшись с потерей, а трудиться над тем, чтобы перевязать раны, облегчить боль и поделиться с другими тем, что ты видел. Наш долг, наша обязанность сделать так, чтобы из страдания вышло что-то хорошее, чтобы в прощании мы обрели своего рода дар. Не то, чтобы каким-то извращённым образом перевести потерю в разряд «того стоило». Ничто никогда не послужит оправданием каких-либо потерь, но мы можем пережить, даже преуспеть, если направим скорбь в цель, и никогда не позволим злу одержать верх. В этой миссии лежит красота и гениальность нашей системы правосудия.
* * *
Мы с Патрис планировали навсегда остаться в Ричмонде. У нас были хорошие государственные школы, и милый и относительно недорогой дом в безопасном районе. После смерти Коллина у нас в 1996 году родилась здоровая девочка, а за ней и другая в 2000. Мы бы растили пятерых детей в Ричмонде. Я бы занимался любимой работой. Мы осели. Затем, 11 сентября, страна была атакована, и мой телефон зазвонил.
Однажды в октябре 2001 года я находился дома после работы и присматривал за двумя младшими девочками. Патрис была в церкви на учредительном собрании женской группы, которую она собирала. Она вдохновенно рассказывала женщинам о том, как состариться вместе. Но оттуда она не могла слышать, как звонит наш телефон. Я услышал его дома и ответил. Человек на другом конце провода сказал, что звонит из Белого дома, потому что президент хотел бы знать, не желаю ли я вернуться на Манхэттен в качестве окружного прокурора Соединённых Штатов, старшего федерального прокурора. Я решил, что это один из моих весёлых друзей, так что, было, ответил, — «Ага, почему бы тебе не поцеловать меня…» — когда тот человек оборвал меня и сказал, что это не шутка. Президенту Джорджу У. Бушу нужно назначить нового окружного прокурора Соединённых Штатов, верхушка Нью-Йорка находилась в чём-то вроде политического тупика, и они решили, что я — подходящая кандидатура: я работал в том отделении, я вёл дела по терроризму, и я устраивал и демократов, и республиканцев. Не соглашусь ли я?