е вопросы, прежде чем этими проблемами займётся их начальство лично. Я знал, что в этой обстановке смог бы изложить свою позицию. У нас была бы честная дискуссия в рамках всей административной структуры о том, можем ли мы проделывать всё это с людьми. К сожалению, мне не дали такой возможности.
Следующее, что я знаю, это странно, но политическая дискуссия о пытках была поднята с уровня Комитета заместителей на уровень Комитета руководителей, состоявшего лишь из высшего руководства основных силовых и разведывательных агентств — таких как министр обороны, госсекретарь, директор ЦРУ и генеральный прокурор. Это означало, что мне со своей командой нужно было подготовить Гонсалеса к тому, чтобы за нас озвучить нашу озабоченность — потому что больше никому из Минюста не дозволялось пойти с ним. О боже.
Когда мы с Пэтом Филбином сели за подготовку Гонсалеса к политической дискуссии в Белом доме 31 мая 2005 года, генеральный прокурор начал с того, что озвучил нам дурные предзнаменования. Он сказал, что Конди Райс, бывшая советником по национальной безопасности в то время, когда была задумана эта программа допросов, а теперь являвшаяся государственным секретарём, заменив Колина Пауэлла, «не была заинтересована в обсуждении подробностей». Он добавил, что Райс считает, что «раз Минюст говорит, что она законна, а ЦРУ говорит, что она эффективна, точка. Нет необходимости в подробной политической дискуссии».
Зная, что я никогда не смогу обратиться с этим делом к другим членам Совета национальной безопасности, мы с Филбином сделали всё возможное, чтобы встряхнуть Гонсалеса сделать это от лица министерства. Мы возразили, что лишь потому, что что-то считают законным — основываясь на заключении, с которым мы не согласны — и якобы эффективным, это не означает, что оно подобающее. Я снова напомнил ему, и выразил надежду, что он напомнит это остальным в кабинете, что однажды эти применявшиеся методы допроса, и их шаткая правовая поддержка, станут достоянием общественности — добавив, что я слышал, что существует видеозапись одного из таких допросов ЦРУ — и это очень плохо отразится на президенте и стране.
Затем я показал Гонсалесу составленную мной плотную карточку бежевого цвета размером восемь на двенадцать. На ней я перечислил список того, что, согласно программе ЦРУ, могло быть сделано с другим человеком, как это в настоящий момент было написано и одобрено Министерством юстиции Гонсалеса. Зачитав карточку, я нарисовал ему красочную картину человека, целыми днями стоящего обнажённым в холодной комнате, с прикованными над головой к потолку руками, испражняющимся и мочащимся в памперс под оглушительную музыку в стиле «тяжёлый металл», и часы проводящего под постоянным ярким светом. Затем его снимают с цепи, шлёпают по лицу и животу, швыряют о стену, обрызгивают холодной водой, а затем, даже если он был обессилен после строгой жидкой диеты с пониженным содержанием калорий, заставляли стоять и сидеть в позах, создающих серьёзную нагрузку его мышцам и связкам. Когда он больше не может двигаться, его на несколько часов помещают в ящик размером с гроб, прежде чем вернуть к цепям на потолке. И, конечно же, в особых случаях его могут заставить думать, что он тонет.
«Вот, что это такое», — сказал я генеральному прокурору, держа в воздухе карточку. — «Детали имеют значение». Я призвал его сделать так, чтобы все руководители в Совете национальной безопасности смотрели на эти детали, когда будут решать будущую политику допросов нашей страны.
Гонсалес довольно долго молчал, как он часто это делал. Затем поблагодарил меня за то, что я пришёл к нему с этим, и спросил, может ли оставить себе эту карточку с рукописным списком, чтобы использовать её на совещании. Я передал её ему и ушёл, молясь, чтобы я что-то изменил.
Я не услышал ничего сразу после собрания Комитета руководителей. Позже днём я присутствовал на совещании по политике назначения наказаний с генеральным прокурором и другими. Генеральный прокурор при всех присутствующих спонтанно сообщил мне, что совещание в Белом доме прошло очень хорошо, что он рассказал им всё, что я просил, но все руководители полностью поддержали текущую политику допросов и все её составные части.
Никаких изменений в политике сделано не было. Расширенные методы допросов ЦРУ могли продолжаться. Люди в тюрьмах правительства Соединённых Штатов станут объектами грубого и ужасного обращения. И мне не вернули мою карточку. Через два месяца я покинул правительственную службу. И больше не собирался возвращаться.
Глава 8В ТЕНИ ГУВЕРА
Главное качество лидера — бесспорная цельность его характера. Без неё никакой реальный успех невозможен, будь это в рабочей бригаде, на футбольном поле, в армии или в офисе.
В первый день лета 2013 года я оказался там, где никогда не думал, что снова буду.
В тот светлый день, когда Президент Барак Обама объявил в Розовом саду о моём выдвижении на замену директору ФБР Бобу Мюллеру, президент, Мюллер и я втроём стояли в Овальном кабинете, ожидая выхода через стеклянную дверь в сад, где уже собрался пул прессы Белого дома.
Когда мы повернулись, чтобы выйти к камерам, президент остановил нас. С серьёзным выражением лица Обама повернулся ко мне и сказал: «Джим, есть одна вещь, о которой я забыл с тобой поговорить».
Пока я пребывал в замешательстве, президент кивнул в сторону Мюллера: «Боб давным-давно взял на себя обязательство передо мной, и мне нужно, чтобы бы соблюдал его». Что бы это могло быть? Президент заверил меня в моей независимости. Теперь меня просили о тайных гарантиях?
Президент выждал паузу, чтобы продемонстрировать серьёзность момента. Затем он продолжил: «Боб всегда разрешал мне пользоваться спортзалом ФБР, чтобы поиграть в баскетбол, и мне нужно, чтобы ты пообещал продолжить это».
Я рассмеялся: «Конечно, господин Президент. В некотором смысле, это ваш спортзал».
Хотя я люблю баскетбол, я знал, что никогда не присоединюсь к нему в спортзале ФБР. Я также люблю гольф, но знал, что мы никогда не будем играть вместе. Директора ФБР не могут так вести себя с президентами. Всем известно, почему. Или, по крайней мере, я так полагал.
Уйдя из Министерства юстиции Буша в августе 2005 года, я работал в частном секторе. С приближавшимися к колледжу с примерно двухлетними интервалами пятью детьми и пятнадцатью годами правительственной зарплаты, которая не совсем была подходящей для того, чтобы делать сбережения, пришло время подкопить денег. Я пять лет проработал в качестве старшего юриста — главного юрисконсульта — у военного подрядчика «Локхид-Мартин», а затем три года в инвестиционной фирме «Бриджуотер ассошиэйтс» в Коннектикуте. В начале 2013 года я покинул «Бриджуотер» и пришёл работать на Юридический факультет Колумбийского университета в качестве научного сотрудника, сфокусированного на национальной безопасности, потому что всегда считал преподавание глубоко полезным.
В марте того года генеральный прокурор Эрик Холдер, как гром среди ясного неба, позвонил, чтобы спросить, не желаю ли я пройти собеседование на должность директора ФБР. Он не гарантировал мне эту должность, но сказал, что не звонил бы лично, если бы меня не рассматривали очень серьёзно.
Я был удивлён. Возможно, из-за того, что я настолько зачерствел в отношении партийной преданности в Вашингтоне, округ Колумбия, что мне было сложно поверить, что демократ выберет на столь важный пост кого-то, кто был политическим назначенцем его республиканского предшественника. Я также был зарегистрирован, как финансовый жертвователь политических оппонентов Президента Обамы.
Я с прохладой отнёсся к этой идее. Это было бы слишком для моей семьи. Я не сказал ему, почему так ответил, но Патрис была в аспирантуре, и работала советником в клинике неотложной психиатрической помощи в Бриджпорте; один из наших детей был старшеклассником в средней школе; и мы были приёмными родителями с постоянными связями и обязательствами перед бывшими в нашем доме молодыми людьми. Холдер попросил меня подумать. Я ответил, что пересплю с этим, но, скорее всего, ответ будет нет.
Когда я проснулся на следующее утро, Патрис в спальне не было. Я спустился вниз и нашёл её на кухне со своим лэптопом. Она искала продающиеся дома в окрестностях Вашингтона, округ Колумбия.
— Что ты делаешь? — спросил я.
— Я знаю тебя с девятнадцати лет. Ты тот, кто ты есть, это то, что ты любишь. Так что иди туда и делай всё, что можешь.
Затем она сделала паузу и добавила: «Но всё равно они не выберут тебя». Ей нравился Президент Обама, и она голосовала за него, но всё равно считала, что это просто учения. Позже она призналась, что ей просто не хотелось, чтобы я годами ходил с грустным лицом, рассказывая о том, как могло бы всё быть. Она, как и я, сомневалась, что он выберет кого-то, работавшего в администрации Буша.
После предварительных собеседований с его персоналом, я встретился с Президентом Обамой в Овальном кабинете. Он сидел в том же положении, что и всегда Президент Буш — в кресле, спиной к камину, с ближней к дедушкиным часам стороны. Я сел на диван слева от него, на ближнюю к нему подушку. К нам присоединилась советник Белого дома Кэти Руммлер, севшая напротив меня.
Я никогда раньше не встречался с Президентом Обамой, и меня поразили две вещи: насколько более худощавым он оказался наяву, и его способность концентрироваться. Пока мы с Руммлер стояли снаружи Овального кабинета, ожидая начала встречи, я видел, как президент стоял у своего стола, держа телефонную трубку. Кэти сказала, что он беседует с губернатором Оклахомы о пронёсшихся по штату исторических торнадо, убивших две дюжины и ранивших сотни людей. Обама повесил трубку, махнул мне зайти в комнату, коротко рассказал об ужасной трагедии в Оклахоме, а затем перешёл полностью к новой теме — ФБР.
Президент был почти печален, объясняя, почему так серьёзно относился к выбору директора ФБР. «В некотором смысле, оно и Верховный Суд — два самых важных решения в отношении персонала, которые принимает президент, так как я выбираю будущее», — сказал он. — «Ты будешь здесь, когда я уйду». Он сказал, что считает подобное длительное пребывание большой ценностью, и надеется, что если я буду директором, то смогу помогать новому президенту. К примеру, он сказал, что его подталкивали к принятию военных решений, как нового и неопытного президента, и под огромным давлением со стороны военного руководства. Хоть и не сказав этого, казалось, он выражал сожаление, что в то время у него в окружении не было опытного советника, в котором он нуждался. Он считал, что хорошо, что я буду рядом, чтобы помочь будущему, возможно, столь же неопытному лидеру лучше думать при принятии решений, касающихся национальной безопасности.