Неотвеченные сообщения в начале 2002 года скорее всего объяснились тем фактом, что мой офис тогда осуществлял надзор за ходом расследования в отношении помилования годом ранее мужем сенатора Клинтон беглого нефтяного трейдера Марка Рича в последние часы президентства Клинтона. В 1983 году Ричу и его соответчику Пинкусу Грину были предъявлены шестьдесят пять пунктов уголовного обвинения тогдашним окружным прокурором Соединённых Штатов Руди Джулиани. Среди этих пунктов было уклонение от уплаты налогов, мошенничество, рэкет и торговля с врагом Соединённых Штатов — Ираном — в то время, как тот удерживал дюжины американских заложников. Рич незадолго до официального предъявления обвинения (на тот момент это было крупнейшее дело в истории США об уклонении от уплаты налогов) бежал из Соединённых Штатов. Ему предоставили безопасное убежище в Швейцарии, которая отказалась экстрадировать его за то, что швейцарцы главным образом считали налоговыми преступлениями.
Почти через двадцать лет, в свой последний день в кабинете, Президент Клинтон даровал Ричу крайне необычное помилование. Оно было необычным, потому что помилование было даровано беглецу, что, насколько я знаю, было беспрецедентно. Было также необычно и подозрительно, что оно не прошло стандартный процесс рассмотрения в Министерстве юстиции. Это помилование видел лишь тогдашний заместитель генерального прокурора Эрик Холдер, который, без привлечения знавших это дело прокуроров или агентов, уклончиво ответил Белому дому, что он относится «нейтрально, склоняясь к положительному решению». Редакционный совет «Нью-Йорк Таймс» назвал это помилование «шокирующим злоупотреблением федеральными полномочиями». На фоне утверждений о том, что это помилование было даровано в обмен на обещания бывшей женой Марка Рича пожертвований президентской библиотеке Билла Клинтона, моя предшественница на посту окружного прокурора Соединённых Штатов на Манхэттене Мэри Джо Уайт открыла расследование, уделяя основное внимание наличию доказательств коррупционной сделки. Когда я в январе 2002 года стал окружным прокурором Соединённых Штатов, то унаследовал это являвшееся темой для СМИ расследование.
Я кое-что знал об этом деле, потому что, как ни удивительно, стоял во главе розыска беглеца Марка Рича, когда десятью годами ранее был федеральным прокурором на Манхэттене. Рича тогда представляли видные адвокаты, среди которых был Скутер Либби, задолго до того, как он стал руководителем аппарата Дика Чейни. В 1992 году я вместе с другими сотрудниками правоохранительных органов летал в Цюрих на то, что адвокаты Рича сказали нам будет переговорами по его сдаче. По словам его адвокатов, как только Рич увидит, что его обвинители были честными людьми, он сдастся. Вместе с моим боссом, окружным прокурором Соединённых Штатов Отто Обермайером, я встретился с Ричем и Пинкусом Грином в президентском номере гранд-отеля с видом на цюрихское озеро, чтобы договориться с ними о сдаче в Нью-Йорке. Тогда мы узнали, что Рич на самом деле не собирался сдаваться, не выторговав сперва сделку, гарантировавшую ему отсутствие тюремного срока. Он пустился в долгие рассуждения о своей благотворительной деятельности и по существу его дела, сказав: «Я не хочу ни дня провести в тюрьме». Обермайер ответил: «Мы этого не обещаем». Он объяснил, что мы не заключаем сделок с беглецами, и Рич имеет право высказать все эти аргументы, после того как предстанет перед федеральным судом на Манхэттене. В соответствии со швейцарским законодательством, у нас не было власти арестовать его, так что мы покинули Швейцарию и продолжали свои усилия схватить Рича во время его путешествий.
Билл Клинтон одним росчерком пера прекратил этот поиск беглеца. Теперь я был окружным прокурором Соединённых Штатов, расследовавшим, не был ли куплен тот росчерк пера. Я мог понять, почему это заставляло сенатора Клинтон ощущать неловкость по поводу встречи со мной. В конце концов, мы не нашли исчерпывающих доказательств, чтобы предъявить какие-либо обвинения, и закрыли это дело. Вряд ли, полагал я, наши пути снова пересекутся.
* * *
6 июля 2015 года Бюро получило обращение от генерального инспектора разведывательного сообщества, созданной Конгрессом независимой службы, сосредоточенной на поиске рисков и уязвимостей по всему обширному разведывательному сообществу страны. В этом обращении поднимался вопрос, не было ли неправильного обращения с секретной информацией государственным секретарём Хиллари Клинтон при использовании её личной электронной почты. 10 июля ФБР открыло уголовное расследование. Для помощи в расследовании Министерство юстиции администрации Обамы, тогда возглавлявшееся генеральным прокурором Лореттой Линч, выделило прокуроров. Как и в случае с сотнями других расследований, это дело было открыто ФБР на уровне, намного ниже моего, и я узнал о нём, когда меня в него посвятил заместитель директора.
Факты этого дела были просты: Хиллари Клинтон использовала свою личную электронную почту с целиком созданного ей сервера и электронного адреса для ведения работы в качестве государственного секретаря. Она установила этот сервер спустя несколько месяцев после вступления в должность. Первые несколько месяцев своего пребывания в должности она использовала личный электронный адрес AT&T BlackBerry, прежде чем переключиться на домен Clintonemail.com. В ходе осуществления своей работы она переписывалась с другими госслужащими. В ходе переписки с теми людьми, как обнаружил генеральный инспектор, в теле дюжин своих электронных писем они говорили на секретные темы.
Хотя многое было сделано со времён электронных писем Хиллари Клинтон и расследования ФБР, цель расследования Бюро часто теряется. Это уголовное расследование не было сосредоточено на том факте, что госсекретарь Клинтон для осуществления своей работы решила использовать неправительственную электронную почту. В попытке размыть серьёзность дела, её защитники часто ссылались на тот факт, что один из её предшественников, Колин Пауэлл, также пользовался неправительственной электронной почтой, в его случае AOL, словно это имело отношение к расследованию. На самом деле, это совершенно не отражает сути. Я никогда не видел каких-либо указаний на то, что Пауэлл обсуждал со своего аккаунта AOL секретную на тот момент информацию, но существовали многочисленные примеры того, что госсекретарь Клинтон делала это.
Наше расследование требовало, чтобы мы ответили на два вопроса. Первый вопрос заключался в том, покидали ли секретные документы пределы засекреченных систем, или не обсуждались ли секретные темы вне засекреченных систем. Если да, то второй вопрос заключался в том, о чём думал объект расследования, когда неправильно обращался с секретной информацией.
Информация засекречивается на основе её способности причинить вред Соединённым Штатам в случае раскрытия. Информация, помеченная низшим уровнем секретности «Конфиденциально», относится к информации, способной в случае опубликования причинить некоторый ущерб безопасности Соединённых Штатов. Информация, помеченная «Секретно», относится к материалам, которые, как ожидается, способны нанести «серьёзный» ущерб национальной безопасности. «Совершенно секретная» информация — это материалы, которые в случае обнаружения, как ожидается, нанесут «исключительно тяжёлый» ущерб безопасности Соединённых Штатов. Эта система обеспечивается целым рядом возможных административных наказаний, включая возможную потерю человеком доступа к секретной информации или работы. В наиболее серьёзных случаях возможно уголовное преследование. Целый ряд законов о шпионаже делают тяжким уголовным преступлением похищение или раскрытие информации, касающейся национальной безопасности, людям, не допущенным к ней. Эти законы чаще всего применяются, когда кто-то оказывается шпионом, или передаёт секретную информацию для публикации журналистам. Чаще используется закон, рассматривающий неправильное обращение с секретной информацией путём изъятия её из надлежащих условий или систем как мисдиминор[33], наказываемый до года тюрьмы. Даже в случае мисдиминора Министерство юстиции давно требует, чтобы следователи предъявляли убедительные доказательства того, что государственные служащие знали, что делают нечто противозаконное при обращении с секретной информацией.
В случае с госсекретарём Клинтон ответом на первый вопрос — обращались ли с секретной информацией не должным образом? — было очевидное «да». Всего было тридцать шесть цепочек электронных писем, в которых обсуждались темы, относившиеся в то время к категории «Секретно». Восемь раз в тех тысячах обменов электронными письмами на протяжении четырёх лет Клинтон со своей командой говорили на темы, считавшиеся «Совершенно секретными», иногда неявно, иногда прямо. Они не посылали друг другу секретные документы, но это не имело значения. Даже если у всех, вовлечённых в эту электронную переписку людей был соответствующий допуск и потребность знать, любой обладатель допуска к секретной информации должен также был знать, что говорить о совершенно секретной информации по незащищённым системам являлось нарушением правил обращения с секретными материалами. Будучи лишь малой частью электронной переписки Клинтон, эти обмены на совершенно секретные темы, судя по всему, были незаконными. Иными словами, были шестьдесят три цепочки электронных писем на темы, которые могли причинить «серьёзный» ущерб национальной безопасности, и ещё восемь, которые могли рассматриваться, как способные причинить «исключительно тяжёлый» ущерб безопасности Соединённых Штатов в случае раскрытия. Тогда центральным вопросом всего дела становился: о чём она думала, когда это делала? Была ли это небрежность, или преступный умысел? Могли мы доказать, что она знала, что делала нечто, чего не должна была делать?
Знание и доказывание того, что находится в чьей-то в голове, всегда трудная задача. С самого начала этого расследования из моей головы не выходило закрытое лишь несколькими месяцами ранее недавнее дело бывшего директора ЦРУ Дэвида Петреуса. В 2011 году Петреус передал многочисленные дневники с кладезем весьма деликатной совершенно секретной информации автору, с которым у него был роман. В отличие от тех, с кем переписывалась Хиллари Клинтон, у того автора не было соответствующего допуска или