законной потребности обладать этой информацией, включавшей записи обсуждений весьма деликатных программ с Президентом Обамой. Ради всего святого, Петреус был директором ЦРУ — ответственным за секреты государства. Как и любой в правительстве, он знал, что то, что он делал, было неправильным. Он даже позволял той женщине фотографировать ключевые страницы секретных документов. А затем, словно подчёркивая, что знал, что ему не следовало делать то, что он сделал, солгал агентам ФБР о том, что сделал. Несмотря на все эти чёткие и убедительные доказательства, по фактам, намного худшим для него, чем для госсекретаря Клинтон, и после того, как он демонстративно солгал ФБР, Министерство юстиции обвинило его лишь в мисдиминоре, после того как он заключил сделку о признании вины. В апреле 2015 года его признали виновным и приговорили к штрафу в сорок тысяч долларов и испытательному сроку на два года.
Обвинение в мисдиминоре, полученное Петреусом за неправильное обращение с секретными материалами было справедливым, и согласовывалось с предыдущими делами, но я решительно спорил с генеральным прокурором Холдером, что Петреуса также следовало обвинить в тяжком уголовном преступлении за ложь Бюро. Прокручивая в голове дела Марты Стюарт, Леонидаса Янга и Скутера Либби, я утверждал, что если мы не собирались привлекать отставных генералов и директоров ЦРУ к ответственности за откровенную ложь во время расследований, то как могли оправдывать тюремное заключение за то же самое тысяч других? Я считал, и по-прежнему считаю, что к Петреусу отнеслись на основе двойных стандартов по признаку классовой принадлежности. Бедного человека, неизвестного человека — скажем, молодого чернокожего баптистского священника из Ричмонда — обвинили бы в тяжком уголовном преступлении и отправили в тюрьму.
Несмотря на не стихавший барабанный бой в консервативных СМИ, полный раздутых скандалов и захватывающих дух откровений, имевших мало практического смысла, дело Хиллари Клинтон, по крайней мере, насколько мы знали вначале, казалось, и близко не приведёт к чему-то, стоящему в один ряд с делом генерала Петреуса по объёму и уровню секретности материалов, с которыми обращались не должным образом. Хотя было похоже, что она пользовалась незащищённой системой для некоторых секретных тем, все, кому она писала, судя по всему, обладали и соответствующим допуском, и законной потребностью в обладании этой информацией. Так что, хотя мы не собирались предрешать результат, мы начали расследование в отношении Клинтон с осознанием, что вряд ли это будет дело, которым займутся профессиональные прокуроры из Министерства юстиции. Конечно же, всё могло измениться, если бы мы смогли обнаружить вещественное доказательство в виде электронного письма, в котором кто-нибудь из правительства говорил бы госсекретарю Клинтон не делать то, что она делала, или если бы мы смогли доказать, что она препятствовала правосудию, или если бы она, как Петреус, солгала нам во время опроса. Всё это включало бы в себя то, что мы смогли бы доказать вне разумных сомнений, совершенно отличный от словесных выпадов в телевизионных ток-шоу или в Конгрессе стандарт.
Вашингтон — город фракций, и видные республиканцы предсказуемо тотчас же завели песнь, что администрации Обамы нельзя доверять при расследовании в отношении вероятного претендента на президентство от Демократической партии и бывшего должностного лица администрации Обамы. Многие республиканцы, подталкиваемые самозванными экспертами по правовым вопросам и вопросам расследования в своих любимых средствах массовой информации, и зачастую реагировавшие на неточные или вводящие в заблуждение новостные репортажи, казалось, были уверены, что бывший госсекретарь совершила преступления, худшие с тех времён, как Розенберги передали русским наши ядерные секреты в 1950-х годах, и были казнены за это. Демократы, в свою очередь, с самого начала отмахивались от этого дела, заявляя, что проверка электронных писем не являлась даже «расследованием», а всего лишь «обзором», или каким-либо другим подобным вымученным эвфемизмом.
Под сильным давлением президентской кампании Клинтон, «Нью-Йорк Таймс» вернулась к опубликованной 23 июля 2015 года истории, в которой сообщалось, что Министерство юстиции рассматривает возможность открыть уголовное расследование обращения Клинтон со своей электронной почтой. Вследствие настойчивого сопротивления команды Клинтон, «Таймс» внесла две отдельные правки в свою оригинальную статью — первую, утверждавшую, что сама миссис Клинтон не являлась целью какого-либо расследования, и затем, днём позже, меняющую описание переданного генеральным инспектором в ФБР обращения с «уголовного расследования» на «нарушение режима безопасности». Хотя, может «Таймс» и считала необходимыми эти пояснения, их оригинальная история была намного ближе к истине. Это было правдой, что в обращении в ФБР генерального инспектора не использовалось слово «уголовный», но ко времени истории в новостях у нас уже было открыто полное уголовное расследование, сосредоточенное на поведении госсекретаря. Мы не стали поправлять «Таймс» и возражать кампании Клинтон, так как — следуя нашей практике — ещё не находились на подходящем этапе для подтверждения расследования. И всё же, этот эпизод ожесточённой борьбы, подробный разбор используемых слов, являлся лишь крупицей того, что будет дальше, и многие в ФБР знали это.
* * *
— Ты ведь знаешь, что подставляешься по полной?
Летом 2015 года заместителем директора ФБР был прямой, умный, обладающий мрачным чувством юмора профессиональный специальный агент по имени Марк Джулиано.
Я натянуто улыбнулся. «Ага», — сказал я. — «Живым никто не уйдёт».
Конечно, не впервые я оказался в самом центре чего-то, гарантирующего восстановление против себя, и даже ярость, кого-то из очень могущественных людей. В некотором смысле, я тогда даже представить не мог, что Марта Стюарт, Скутер Либби, «Звёздный Ветер» и политика в отношении пыток администрации Буша были подготовкой к тому, что лежало впереди. Во всех тех ситуациях мы под огромным давлением старались отодвинуть голоса со всех сторон, и следовать закону и фактам. Даже сейчас, оценивая прошедшие события, я по-прежнему считаю, что мы поступали правильно.
Расследование в отношении Клинтон, или изучение, или рассмотрение, или как бы ещё люди по обеим сторонам политического спектра не называли это, уже являлось основной темой шедшей президентской кампании. Я ясно понимал, что Джулиано намекал на то, что для ФБР это был проигрышный сценарий. У Марка в основе юмора висельника лежала виселица. Неважно, сколь честным будет итог, доверие к учреждению — и ко мне — пострадает; вопрос лишь в том, насколько сильно. Как бы странно это ни звучало, есть определённая свобода в том, чтобы быть совершенно спятившим, в осознании того, что подвергнешься нападкам вне зависимости от того, как поступишь. В любом случае, половина страны будет завывать, так что перестаём обращать на критиков внимание, и позволим лишь фактам и закону диктовать, какая это будет половина. Конечно же, в то время мне как-то в голову не приходило, что наши решения приведут в ярость обе половины.
Для помощи в деле Отдел контрразведки ФБР собрал группу из примерно двадцати экспертов — агентов, аналитиков и вспомогательного персонала. Как обычно и поступает этот отдел, они дали делу кодовое название: «Полугодовой экзамен». Эта группа, с которой я регулярно имел дело по поводу «Полугодового экзамена», варьировалась от руководителей высшего звена ФБР до старших спецагентов и аналитиков, совместно день за днём осуществлявших надзор за этим делом, и включала в себя юристов из трёх различных уровней офиса главного юрисконсульта. Я часто упоминал это собрание из двенадцати человек как «Полугодовую команду». Я не встречался с «линейными» агентами, аналитиками и парнями из поддержки, за исключением того, что периодически благодарил за их тяжёлый труд.
На протяжении последующих восемнадцати месяцев я полагался на эту «Полугодовую команду» из двенадцати членов в помощи в принятии решений по этому делу — хотя окончательные решения всегда были моими. Отдельные члены появлялись и исчезали, когда уходили в отставку некоторые старшие руководители, но группа оставалась собранием очень талантливых людей с сильной индивидуальностью, которые зачастую вступали в схватки друг с другом, как могут только родные братья и сёстры. Мне это нравилось. Одна из младших юристов имела привычку выказывать отвращение к заявлениям, которые ей не нравились, а затем агрессивно перебивать, неважно, кто говорил. Это раздражало многих её коллег. Мне же это нравилось. Я хотел, чтобы она была в команде, потому что знал, что ей совсем было плевать на должности. Её прямота вносила полезный вклад, даже когда она ошибалась. Я хотел услышать её точку зрения, и знал, что для этого не нужна будет чья-либо подсказка, даже если ей придётся перебить старшее должностное лицо, чтобы высказать её. Это перебивание обычно стимулировало прекрасную беседу.
Вне всякого сомнения, у каждого из моих советников были свои собственные политические убеждения и взгляды. В конце концов, они были людьми. К тому же, у них были супруги, друзья или члены семьи со своими собственными точками зрения. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из нашей команды — ни единый — занимал позицию, которая выглядела бы движимой их собственными политическими мотивами. И более того: я никогда не слышал аргумента или высказывания, которые посчитал бы исходящими из политической предвзятости. Никогда. Вместо этого мы дискутировали, спорили, слушали, размышляли, переживали, играли адвоката дьявола, и даже находили возможность смеяться, когда обсуждали наши основные решения. Я приказал команде подробно меня информировать, чтобы я мог быть уверен, что у следователей были все требуемые ресурсы и вся возможная защита от давления извне. И таким образом я мог принять основные решения, что, в конечном счёте, и являлось моей работой.
Первым решением, которое требовалось принять, это говорить ли о деле публично. Как обычно, ФБР отказывалось подтверждать существование какого-либо расследования в отношении пользования электронной почты госсекретарём Клинтон после того, как мы открыли его тем июлем. Но к концу сентября 2015 года, спустя почти три месяца ведения расследования, это «без комментариев» всё больше и больше выглядело глупо. В конце концов, расследование началось с публичного обращения генерального инспектора. Сами кампании и обе партии в Конгрессе говорили о нашей работе. Агенты опрашивали связанных с этим делом людей, а также взаимодействовали с людьми, которые имели возможность, и пользовались ей, говорить о нём прессе. Конгресс также хотел неких запротоколированных гарантий, что мы изучаем этот вопрос, особенно потому, что в прессе стоял шум.