По мере приближения к последней неделе перед выборами, я каждый день проверял, как дела у «Полугодовой команды». Они постоянно трудились, читая сотни новых электронных писем Клинтон, которых мы никогда прежде не видели. В огромном прорыве, который, как меня заверяли, был невозможен, волшебники из Оперативного технологического отдела нашли способ убрать электронным способом дубликаты, чтобы агентам и аналитикам не пришлось читать сотни тысяч электронных писем. Коммерческое программное обеспечение нам бы не помогло. Но специально написанная компьютерная программа урезала их число всего до нескольких тысяч, которые они читали ночь за ночью. Несмотря на то, что команда сказала мне 27 октября, в конце концов существовала возможность закончить просмотр до выборов.
5 ноября, в субботу перед выборами, команда сказала мне, что они к утру закончат просмотр электронных писем и будут готовы встретиться со мной, чтобы изложить свою точку зрения. Мы встретились воскресным утром, за два дня до выборов. Там и в самом деле были тысячи новых электронных писем Клинтон с домена BlackBerry, но ни одно из них не относилось к соответствующему периоду времени. Были новые рабочие электронные письма, к и от госсекретаря Клинтон. Были электронные письма с секретным содержанием, но ни одно из них не было для нас новым. Ни одно из новых электронных писем не изменило их точку зрения на дело. Я нажимал и нажимал, желая убедиться, что в них не говорила усталость. «Нет», — упирались они, — «мы устали, но тем не менее уверены, что это правильный ответ».
Тогда мы начали обсуждать, что теперь делать. Общая точка зрения группы заключалась в том, что написав в Конгресс 28 октября, я был обязан снова написать в Конгресс. Был один человек, придерживавшийся иного мнения. Глава Сектора национальной безопасности ФБР утверждал, что было уже слишком поздно снова говорить. Он не выдвигал сильных аргументов, лишь, что просто считает, что выборы слишком близко. Я думаю, он реагировал на ту боль, что вызвало наше первое письмо. Мы выслушали, какое-то время попинали эту идею и решили, что нам снова нужно написать в Конгресс. Если нашим правилом в этих уникальных условиях — «Скажи или Утаи» — являлось быть настолько прозрачными, насколько это возможно, в отношении действий Бюро, тогда не имело смысла поступить по-другому 6 ноября, чем мы поступили 28 октября. Как и раньше, мы дали возможность старшим руководителям Министерства юстиции отредактировать проект моего письма, и они дали нам несколько советов.
В воскресенье 6 ноября мы направили короткое письмо в Конгресс, информируя их, что расследование в отношении Клинтон закончено, и наша точка зрения не изменилась. Мы не рассматривали дополнительного публичного заявления, потому что если бы я за два дня до выборов стал перед камерами, чтобы рассказать, что мы нашли на лэптопе Энтони Винера, это могло лишь внести ещё больше путаницы. По причинам, которые я не мог ещё объяснить, ФБР установило, что на лэптопе Винера хранилось большое число новых рабочих электронных писем Клинтон (после того, как она перед этим заявила, что передала Государственному Департаменту все рабочие электронные письма), а также виденные нами ранее многочисленные электронные письма на секретные темы. Команде пришлось проделать дополнительную следственную работу в отношении Хумы Абедин и Энтони Винера, чтобы установить, как у них оказались секретные электронные письма. Лучше, решили мы, продублировать первоначальное уведомление Конгрессу со столь же коротким уведомлением о закрытии. Не было времени отправить электронное письмо работникам ФБР; они обо всём услышат из новостей ещё до того, как включат свои компьютеры в понедельник утром. ФБР решило не утаивать от Конгресса и американского народа важную информацию, и мы невероятно упорно трудились, чтобы компетентно закончить дело до Дня выборов. Я поблагодарил «Полугодовую команду», сказав им, что никогда прежде не работал с более прекрасной группой людей, и что они помогли мне достойно справиться с по-настоящему сложными проблемами.
Тем вечером мы с Патрис и одной из наших дочерей отправились в местный ресторан “Tex-Mex”. Новости о вновь закрывающем дело втором письме были повсюду. Один из посетителей, проходя мимо моего столика, прошептал: «Хиллари, вперёд!». Я слишком устал, чтобы обращать на это внимание. Я не собирался идти на выборы. Я больше не хотел иметь к этому никакого отношения. Я глубоко сожалел, что мы оказались втянуты в это. Я хотел выпить, так что заказал восхитительную маргариту со льдом и солью, и даже из этого сделали новость: «Вашингтон Пост» написала, что меня заметили пьющим «гигантскую» маргариту.
* * *
Я провёл немало времени, оглядываясь назад в 2016 год. И пусть даже взгляд в прошлое не всегда открывает идеальный вид, он предлагает уникальный и ценный ракурс.
Как и многие другие, я был удивлён, когда Дональд Трамп стал избранным президентом. Из опросов общественного мнения в СМИ я полагал, что победу одержит Хиллари Клинтон. С тех пор я множество раз задавал себе вопрос, не повлияло ли на меня то предположение. Не знаю. Безусловно, не осознанно, но было бы глупо сказать, что оно не могло на меня повлиять. Вполне возможно, что так как я принимал решения в обстановке, когда Хиллари Клинтон была уверена, что станет следующим президентом, моя обеспокоенность по поводу возможность сделать её нелегитимным президентом, утаив возобновлённое расследование, была весомее, чем если бы выборы оказались ближе, или если бы по всем опросам впереди был Дональд Трамп. Но я не знаю.
Я видел и читал сообщения, что Хиллари Клинтон винит меня, по крайней мере, отчасти, в своём удивительном поражении на выборах. Я знаю, что в одном месте своей книги она написала, что чувствовала, словно я «пырнул» её. Она много трудилась в своей профессиональной жизни, чтобы стать первой женщиной-президентом Соединённых Штатов, и вполне понятно, что тот проигрыш, столь неожиданный и непредсказуемый, сильно ранил её. Я читал, что она чувствовала гнев по отношению ко мне лично, и сожалею об этом. Я сожалею, что не постарался лучше объяснить ей и её сторонникам, почему я принял те решения, которые принял. Я также знаю, что многие демократы схожим образом были сбиты с толку — даже разъярены — моими действиями.
После выборов я принял участие в секретном совещании с группой сенаторов из обеих партий. Ближе к концу совещания, не имевшего отношения к электронной почте Хиллари Клинтон, один из демократов, тогдашний сенатор Эл Франкен выпалил то, о чём, скорее всего, думали многие. Он сказал, что хочет обратиться к «слону в посудной лавке», которым «ты был для Хиллари Клинтон». Я спросил лидера Сената Митча Макконнелла, который тоже присутствовал, могу ли я воспользоваться возможностью ответить на это. Макконнелл сел и тоном, казавшимся близким к довольному, сказал: «Конечно. Бери столько времени, сколько нужно».
Я сказал собравшимся сенаторам, что хотел бы, чтобы они вместе со мной вернулись назад во времени и взглянули на произошедшее с моей точки зрения — с точки зрения ФБР. «Отправьтесь со мной в 28 октября», — сказал я. Даже если я не мог убедить их, что принял правильное решение, я надеялся, что по крайней мере смогу пояснить, о чём я думал, про двери, которые видел, и почему я выбрал ту, что была с табличкой «Скажи» вместо той, что была с табличкой «Утаи». Я не со всем в расследовании справился идеально, но сделал всё возможное с имевшимися у меня фактами. Это был ключевой момент, который я пытался донести в тот день, и по крайней мере одного из присутствовавших я убедил. Когда я закончил говорить, сенатор Чак Шумер подошёл ко мне. Со слезами на глазах он одной рукой взял меня за руку, а другой потянулся, чтобы несколько раз похлопать меня по центру груди. «Я знаю тебя», — сказал он. — «Я знаю тебя. Ты был в невыносимом положении».
Я очень надеюсь, что то, что мы сделали — что я сделал — не стало решающим фактором на выборах. Я сказал это с женой и дочерями, голосовавшими за Хиллари Клинтон и прошедшими с Женским маршем 2017 года в Вашингтоне на следующий день после инаугурации Дональда Трампа. Как я сказал в показаниях, сама идея о том, что моё решение повлияло на исход, заставляет меня чувствовать себя слегка тошнотворно (или, как позже меня поправила одна из моих грамотных дочерей, «тошно»). И не потому, что Дональд Трамп такой весьма плохой человек и руководитель (настолько плохой, что скорее всего не понял, что я имел в виду, когда сказал в показаниях, что мысль о влиянии на выборы заставила меня чувствовать себя «слегка тошнотворно»). Она вызывала у меня тошноту, потому что я посвятил свою жизнь служению институтам, которые люблю именно за то, что они не играют роли в политике, потому что они действуют независимо от страстей вокруг электорального процесса. Но выборы 2016 года были как никакие другие. Один из моих детей показал мне твит, по-видимому отражавший чувства в то время. В нём говорилось: «Этот Коми такой полит-хакер. Лишь не могу понять, какой партии».
Я не люблю, когда меня критикуют, но мне нужно обращать внимание на критику, потому что все люди иногда могут ошибаться. Всё же, чтобы не оказаться парализованным и раздавленным сомнениями, я пользуюсь эмпирическим правилом: если критика исходит от человека, которого я знаю, как вдумчивого, я обращаю на неё пристальное внимание. Я даже обращаю внимание на анонимную критику, и даже со стороны яростных сторонников партий, если их логика или фактологическая информация говорят мне, что они могут видеть что-то, что я пропустил. Остальных психов, а психов всегда хватало, я игнорирую.
Больше всего меня достают утверждения, что я влюблён в свою собственную праведность, свою собственную добродетель. Я давно беспокоюсь о своём эго. Я горжусь тем, что стараюсь поступать правильно. Я горжусь тем, что стараюсь быть честным и откровенным. Я думаю, что мой путь лучше, чем у наводнивших нашу общественную жизнь лживых партийцев. Но существует опасность, что вся эта гордость может меня ослепить и закрыть для других точек зрения на то, что есть правильно.