Я лежал в кровати, обдумывая это запоздалое открытие. Я мог оставить всё как есть и надеяться, что руководство ФБР увидит то, что увидел я в твите Трампа о записях, и что они начнут давить на Министерство юстиции, чтобы получить эти записи. Возможно, ФБР даже подтолкнёт Минюст к тому, чтобы назначить независимого прокурора, чтобы добиться этого. Возможно, я мог бы довериться тому, что система сработает. Но я доверился системе несколькими годами ранее в вопросе о пытках. Тогда я доверил генеральному прокурору донести до Белого дома озабоченность нашего министерства политикой в отношении пыток на встрече, на которую меня не пустили, но ничего не случилось. Теперь я не собирался снова сделать ту же ошибку. На этот раз я мог и собирался что-то сделать, потому что, по иронии, благодаря Дональду Трампу теперь я был частным гражданином.
Я доверял ФБР, но я не доверял тому, что руководство Министерства юстиции при нынешних генеральном прокуроре и заместителе генерального прокурора будет поступать правильно. Было нужно что-то, что может заставить их поступать правильно. Теперь, когда я был частным гражданином, я мог что-то сделать. Я решил, что подниму эту историю в СМИ, предав гласности указание президента от 14 февраля, чтобы я прекратил расследование в отношении Флинна. Это могло заставить Министерство юстиции назначить специального прокурора, который мог бы тогда отправиться за записями, о которых сделал твит Трамп. И хотя мне был запрещён доступ в здание ФБР, у меня дома надёжно хранилась копия моей несекретной заметки о его просьбе.
На рассвете утра вторника я связался со своим хорошим другом Дэном Ричманом, бывшим прокурором, а ныне профессором юридического факультета Колумбийского университета. Дэн с момента моего увольнения давал мне юридические консультации. Я сказал, что собираюсь послать ему одну несекретную заметку и хотел бы, чтобы он поделился содержанием этой заметки — но не самой заметкой — с репортёром. Я считал, что если сам сделаю это, то вызову безумство прессы — как минимум у моей подъездной дорожки — и мне будет трудно отказаться от последующих комментариев. Я бы, конечно, сказал правду, если бы меня спросили, сыграл ли я в этом какую-то роль. Сыграл. Мне пришлось. Чтобы было понятно, это не было «утечкой» секретной информации, неважно, сколько раз политики, политологи или президент назвали это так. Частный гражданин может легально делиться с прессой несекретными подробностями разговора с президентом, или включать эту информацию в книгу. Я верю в силу прессы и знаю, что Томас Джефферсон был прав, когда писал: «Наша свобода зависит от свободы прессы, и та не может быть ограничена без риска быть потерянной».
Я не знаю, разразившаяся ли вслед за раскрытием мною разговора от 14 февраля об «оставить в покое» буря в СМИ вынудила руководство Министерства юстиции назначить специального юрисконсульта. ФБР уже могло требовать назначения специального юрисконсульта, увидев твит Трампа о записях. Я лишь знаю, что Министерство юстиции вскоре сделало это, предоставив Роберту Мюллеру полномочия расследовать согласованность между российским правительством и кампанией Трампа, а также все связанные с этим вопросы.
Я также не знаю, найдёт ли этот специальный юрисконсульт уголовные правонарушения в действиях президента или других лиц, которым на момент написания этих строк не было предъявлено обвинения. Один из ключевых вопросов, который, как я полагаю, изучает команда Боба Мюллера, это являлись или нет настоятельная просьба ко мне свернуть наше расследование в отношении его советника по национальной безопасности и моё увольнение попыткой Президента Трампа воспрепятствовать правосудию, что является федеральным преступлением. Это, безусловно, возможно. В отношении этого есть по меньшей мере одно косвенное доказательство, а команда Мюллера может собрать больше. Я возбуждал и осуществлял надзор над многими делами, связанными с воспрепятствованием правосудию, но в данном случае я не являюсь прокурором. Я — свидетель. У меня есть одна точка зрения на поведение, которое я наблюдал, и которое, пусть и нарушая основные нормы этичного руководства, может не являться нелегальным. Например, центральное место в вопросе воспрепятствования занимает информация о намерениях президента Трампа. Есть ли исчерпывающие доказательства того, что он намеревался с коррупционным умыслом предпринять те или иные действия с целью воспрепятствования уголовному расследованию? Так как я не знаю всех фактов, то не могу с какой-либо долей уверенности ответить на этот вопрос. Я лишь знаю, что на момент написания этих строк специальный юрисконсульт Мюллер со своей командой напряжённо работают, и американцы могут быть уверены, что, если их расследование каким-либо образом не будет заблокировано, они доберутся до истины, какой бы она ни была.
* * *
8 июня 2017 года я публично давал показания специальному комитету Сената по разведке, который хотел услышать о моих взаимодействиях с Президентом Трампом. По какой-то причине президент лишь поднял интерес людей к моей точке зрения. Я решил написать отчёт о некоторых из своих деловых отношений с ним, и заранее предоставить его комитету, чтобы мне не пришлось долго говорить в начале дачи свидетельских показаний, и чтобы дать сенаторам шанс переварить то, что я написал, и задать дополнительные вопросы.
Я хотел воспользоваться своим коротким вступительным заявлением, чтобы сделать одну вещь — попрощаться с людьми из ФБР, то, на что у Президента Трампа не хватило приличия или милосердия позволить мне сделать. Это также давало мне возможность опровергнуть, от их и моего имени, ту ложь, которую рассказывала администрация о том, что ФБР находится в замешательстве. Я знал, что они будут смотреть, и я мог обращаться прямо к ним.
Я репетировал то, что хотел сказать, перед Патрис и одной из наших дочерей. Они были шокированы тем, что я собирался говорить без записей, но я сказал им, что это должно идти от сердца, и что если я принесу текст, то это закончится тем, что я уставлюсь в него. Как бы ни действовало на нервы говорить без записей перед миллионами людей, это был тот способ, который бы многое значил для людей из ФБР. Патрис также беспокоилась, что в своей нервозности я стану улыбаться как дурак или хмуриться, словно кто-то умер. Мне пришлось найти промежуточное положение между этими двумя.
Я засомневался в своём решении прийти без записей, стоя в конференц-зале и ожидая приглашения в зал сенатских слушаний. Что если я застыну? Что если у меня перепутаются все слова? Обычно я не нервничаю на публике, но это было сумасшествие. Но было слишком поздно. Я прошёл вместе с руководителями комитета по длинному закрытому коридору позади помоста, повернул влево и шагул во что-то сюрреалистичное. Я в своё время повидал много камер и выслушал свою долю щелчков затвора. Ничто не шло ни в какое сравнение с этой сценой.
Когда я сел за свидетельский стол в центре урагана, у меня в голове звучал голос Патрис: «Думай о людях из ФБР; это зажжёт свет в твоих глазах». Так я и сделал. Я слегка запинался, и практически потерял контроль над своими эмоциями ближе к концу, когда говорил о людях из ФБР, но я говорил от чистого сердца:
Когда я в 2013 году был назначен директором ФБР, то понимал, что служу по воле Президента. Пусть я и был назначен на десятилетний срок, установленный Конгрессом, чтобы подчеркнуть важность того, чтобы ФБР находилось вне политики и было независимым, я понимал, что могу быть уволен Президентом по любой причине или вовсе без таковой.
И 9 мая, когда я узнал, что уволен, то по этой причине немедленно вернулся домой как частный гражданин. Но затем некие разъяснения, извращённые разъяснения, привели меня в замешательство, и всё больше беспокоили меня. Они привели меня в замешательство, потому что у нас с Президентом было много разговоров о моей работе, как до, так и после того, как он вступил в должность, и он постоянно твердил мне, что я отлично справляюсь с работой, и он надеется, что я останусь. И я неизменно заверял его, что собираюсь остаться и отслужить оставшиеся шесть лет своего срока.
Он постоянно твердил мне, что говорил обо мне с многими людьми, включая нашего настоящего генерального прокурора, и узнал, что я отлично справляюсь с работой, и что меня чрезвычайно любит персонал ФБР.
Так что меня привело в замешательство, когда я увидел по телевизору, как Президент говорит, что на самом деле он уволил меня из-за российского расследования, и узнал, опять же из СМИ, что он в частном порядке рассказывает другим, что моё увольнение сняло огромное давление на российское расследование.
Меня также привело в замешательство озвученное публично первоначальное объяснение, что я был уволен из-за решений, которые принимал в год выборов. Для меня это не имело смысла по целому ряду причин, включая время и воду, что утекла с времён тех трудных решений, которые нужно было принять. Для меня это было полной бессмыслицей.
И хотя закон не требует совершенно никаких причин для увольнения директора ФБР, администрация тогда решила опорочить меня и, что более важно, ФБР, сказав, что организация находилась в замешательстве, что она плохо управлялась, что персонал утратил уверенность в своём руководительстве.
Это являлось ложью, простой и откровенной, и мне так жаль, что персоналу ФБР пришлось её слушать, и мне так жаль, что её сказали американскому народу. Я каждый день трудился в ФБР, чтобы помочь сделать лучше эту великую организацию. И я говорю «помочь», потому что ничего не делал в ФБР в одиночку. В ФБР нет незаменимых людей. Огромная сила этой организации состоит в том, что её ценности и возможности распространяются глубоко и широко. ФБР без меня будет в порядке. Миссия ФБР будет неустанно выполняться его людьми, и эта миссия — защищать американский народ и Конституцию Соединённых Штатов.
Мне будет очень не хватать являться частью этой миссии, но эта организация и её миссия будут дальше и после меня, и дальше после какой-то конкретной администрации.