Кабина оказалась открытой: ни потолка, ни окон. Это хорошо: не придется высаживать стекло или вскрывать дверцы.
Летчик, в кожаной куртке, прилегающем шлеме и защитных очках, был неподвижен. Он неестественно изогнулся, привалившись плечом к спинке сиденья, а рука его крепко сжимала рычаг управления.
Жив или мертв?
Сейчас нет времени выяснять это. Главное — разжать его мертвую хватку. Наконец это получилось, хотя и стоило Маше немалого труда.
Скорей, скорей! Возможно, до взрыва остались считанные мгновения. А человек оказался большим и тяжелым, на себе его отсюда, с верхотуры, не вытащить.
Девушка, напрягшись, перевалила тело пилота через дверцу, и оно безжизненно плюхнулось на мокрую землю, точно куль с мукой. Некогда было размышлять о том, больно ему или нет. Пора было спасаться самой.
Пару секунд все же помедлила. Уговаривала себя: «Тут не так уж высоко. Совсем не высоко. Ну же!»
Зажмурившись, прыгнула. Больно ударилась крестцом.
Ухватив летчика под мышки, поволокла его прочь. Настойчиво, метр за метром. Его обмякшее тело оставляло в вязкой почве широкую колею.
Трудно. И спина болит. Но разогнуться нельзя. Нет у нее на это времени. Нет у нее на это права.
Она уже дотащила потерпевшего до конца поля, когда взрыв все-таки раздался. Похоже, он был не таким уж сильным. Или это шум дождя, мощный, как аплодисменты, заглушил его? А может, так громко стучало Машино сердце?..
Глава 4Ребро Адама
Он лежал перед Марией, незнакомый и загадочный, неведомо откуда прилетевший мистер Икс. В защитных летных очках, точно в карнавальной маске. Кто он? Каков он?
А главное — жив ли он?
Дождь струился по его щекам и подбородку, создавая иллюзию мимики. Но кажется, лишь иллюзию.
Маша содрогнулась: а что, если она возится с трупом?
Непослушными руками расстегнула летный шлем, отщелкнула верхние кнопки на куртке. Открылся ворот кипенно-белой футболки, неестественно чистой на фоне глины, по которой они ползли.
«Хорошая, наверно, у него жена, — с горестным одобрением подумала Маша. — Заботится. Стирает, следит. Как же она будет горевать, если он…»
— Эй! Эй! Вы живы или нет? — Понимала, конечно, что вопрос глупейший, однако прикоснуться к телу было страшновато: вдруг оно окажется холодным?
В свои двадцать шесть Маша никогда не видела смерть вблизи. Правда, в детстве ей пришлось однажды похоронить голубя, попавшегося в когти их кошке. Даже это было шоком для нее. А тут — человек.
Но делать нечего. Затаив дыхание, приложила ладонь к основанию его жилистой шеи. Рука окоченела и почти потеряла чувствительность. Хоть и не сразу, но сосредоточиться все же удалось.
Кажется, пульс есть! Есть или кажется?
Есть на самом деле, совершенно точно! Под ладонью теперь уже явственно ощущалось биение. И человеческое тепло. Даже — жар.
Жив!
Маша засмеялась вслух. Обошлось!
Страха как не бывало. Вместо него проснулось любопытство. Девушка сняла стягивавший голову пилота обруч очков, и спасенный преобразился. До этой секунды она возилась просто с «неким человеком». Теперь мистер Икс обрел индивидуальность.
Крупные и в то же время правильные черты лица. Брови вразлет. Немного впалые, идеально выбритые щеки. Бронзовая кожа, но это не природная смуглость, а загар. Наверное, там, на высоте, где он путешествовал на своем погибшем драконе, солнце светит ярче и загореть можно даже до наступления жары. Как на горном курорте.
Впрочем, хорошенький курорт: рискуешь упасть и сломать себе шею.
Маша сдвинула с высокого ровного лба толстый шлем: волосы у незнакомца оказались темными, блестящими и слегка вьющимися. Короткая стрижка, видимо совсем недавняя, открывала уши с ярко выраженной крупной мочкой. Маша почему-то всегда обращала внимание на форму ушной раковины у разных людей. У Антона Белецкого, к примеру, ухо заострялось кверху, как у рыси. Кисточку бы ему еще туда…
Поддавшись внезапному необъяснимому побуждению, она зачем-то тронула ухо незнакомца мизинцем. И сразу же отдернула руку, будто совершила нечто постыдное.
— Потерпи, симпатичный, — сорвалось у нее. Никогда не решилась бы Маша на подобную фамильярность, если б ее могли слышать. — Скоро доберемся с тобой… домой.
Дрова отсырели под дождем, и печку не растопить. Воду приходится греть на примусе. Страшно, что из-за случайной искры в деревянном доме может вспыхнуть пожар.
Но еще страшнее Маше оттого, что она осталась в доме наедине с незнакомым мужчиной, и что этот мужчина лежит на ее диване, и что он, видимо, в критическом состоянии, и еще — что он… так привлекателен.
Девушка сидела на краешке диванчика и держала руки над грудью пострадавшего, не решаясь до него дотронуться. Прямо как какой-нибудь глупый экстрасенс, делающий над пациентом пассы. А тут не пассы нужны, тут требуется оказать реальную первую помощь. Осмотреть, нет ли на теле ран, и по необходимости обработать их.
«Ну почему, почему я не могу себя заставить сделать это? — недоумевала она. — Ведь только что добиралась с ним до дома в обнимку, тащила на себе… Да что же я за недотепа такая, надо решиться наконец…»
Она заставила себя приподнять незнакомца за плечи и снять вымазанную глиной кожаную куртку. Футболка, такая идеально чистая спереди, на боку оказалась насквозь пропитанной кровью. Маша взрезала ее первым, что попалось под руку, — кургузыми садовыми ножницами.
Ожидала увидеть большую открытую рану, а на коже летчика оказалась лишь обширная ссадина посреди лилового кровоподтека. Видимо, пилот ударился при падении о низенькую дверцу или о рычаги своей ненадежной машины.
Зрелище чужого страдания заставило ее позабыть о своих девичьих комплексах. Стала ощупывать, не сломаны ли ребра. Мужское тело было таким поджарым и мускулистым, что ей сложно было понять, натыкаются ли пальцы на упругие мышцы или на кость, тем более что она имела весьма смутное понятие об анатомии.
Вот, кажется, какой-то непорядок. Провела ладонью по другой стороне тела. Да, так и есть, симметрия нарушена. Перелом? Похоже.
Больной приоткрыл глаза и застонал. Маша испуганно отпрянула.
Успела заметить: он черноглазый. В голове всплыло слышанное в детстве от детсадовской няньки: «Упаси меня от недоброго сказа да от черного глаза». Бабка была настолько суеверна, что над нею все смеялись. Тряслась от вида черных кошек, а осколки разбитого зеркала подметала зажмурившись, чтобы случайно не посмотреться в них.
Машенька никогда не была особо трусливой. Чего теперь-то, спрашивается, испугалась? Радоваться надо: человек пришел в сознание.
Но летчик уже снова впал в забытье. И Маша стала промывать ссадину.
Делала она это долго и тщательно, потому что… потому что затем предстояло осмотреть нижнюю половину тела. А для этого — снять с мужчины брюки.
Боже, как это трудно, как это стыдно! Да это же попросту невозможно.
Однако — надо.
«Он не мужчина, он больной. Не мужчина, а больной, — повторяла она как заклинание. — Больной, а вовсе не мужчина».
Пряжка ремня капризничала, не поддавалась. И металлическая пуговка казалась слишком крупной, не хотела пролезать в петлю. И застежку «молнию» заклинивало. Или движения Машиных пальцев были неверными?
Ну вот. Теперь потянуть штаны книзу — не за пояс, а за брючины. Для этого тут же придумалось оправдание: «Вдруг повреждены тазобедренные кости?» Хотя с такой же долей вероятности могла, к примеру, оказаться сломанной лодыжка.
Впалый живот подергивался от неровного дыхания. Узкие бедра прикрыты темно-синими плавками.
Девушка поспешно перевела взгляд ниже, к коленям, к накачанным икрам. Она даже балет ненавидела из-за того, что там танцовщики выступают в таких откровенно обтягивающих трико: подобный наряд казался ей верхом бесстыдства. А тут все «это» — рядом, и можно прикоснуться… Более того, надо бы приспустить плавки и осмотреть, не скрывают ли они еще какой-либо травмы. А самое ужасное то, что возникает низменное, вызывающее тошноту желание проделать это… пока незнакомец без сознания, пока никто не видит…
Хватит! Позорище-то какое!
Маша резко поднялась с дивана, прикрутила пламя примуса, поставила на водяную баню снимающий воспаление травяной отвар: календула, бессмертник, ромашка. Тщательно отмеряла дозы, долго перемешивала все ложечкой, чтобы перестать думать о запретном, постыдном.
Раненый, точно почувствовав, что она отошла, заметался, забормотал что-то невнятное, принялся шарить рукой по краю постели.
Пришлось опять склониться над ним, и Мария с испугом увидала, что его загорелое лицо резко побледнело до безжизненного серого оттенка, внезапно выступили капли пота.
Вспомнились описания смерти из прочитанных книг. Почему-то там часто подчеркивался именно этот момент: как человек в агонии делает судорожные хватательные движения.
— Нет, нет! Ну пожалуйста, нет, — умоляюще произнесла она, как будто больной мог ее услышать.
Надо было срочно вызвать врача. Доморощенное лечение могло оказаться для раненого смертельным. Кто знает, что у него пострадало от удара помимо сломанного ребра?
Почта и телефонный узел находились только возле станции — это через весь поселок, да еще пару остановок на местном автобусе, который и в нормальную-то погоду ходит изредка, нарушая расписание… Сколько времени займет у нее дорога туда и обратно? Часа полтора? Два?
Нет, надолго оставлять пострадавшего в одиночестве нельзя.
Тогда… Антон? У него есть телефон с московским номером. Сосед хвастался в прошлом году, как хорошо сработали его связи в верхах Академии наук: ему по блату проложили кабель.
Неприятно обращаться к Белецкому за помощью, однако другого выхода нет.
Еще раз глянула на больного: теперь тот весь пылал. «Да, надо», — подумала она. Вспомнила, что босоножки остались возле рухнувшего самолета: обратно она добиралась босиком, совсем забыв о них. Сунула ноги в старые резиновые сапоги. Что ж, как раз по погоде. Завернулась с головой в полиэтиленовую пленку для парника, шагнула к порогу. Распахнула дверь.