Потом я скинул куртку и пошел на кухню. Вскипятил чаю, выпил. Тут же возникла Воеводина, она о чем-то полушепотом спросила меня, но я ей не ответил, потому что не очень-то понял, о чем она говорила, просто не разобрал слов, а чуть позже она вообще исчезла.
Я поднялся в гостиную, миновал Анатолича, который тоже откуда-то выплыл, внимательно ко мне приглядываясь. Я ему улыбнулся, буркнул, что все, мол, в порядке, и он исчез, кажется, пошел спать. Эх, любил я здравомыслящих людей, жаль, что сам не из их числа.
В гостиной все было очень красиво. Чуть темнее, чем обычно, потому что отражение от стены напротив стало каким-то не таким и свет попадал в комнату непрозрачный, как чай с молоком, но я все равно увидел ее почти сразу.
Странное дело, я сразу заметил, что она смотрит на меня слишком яркими глазами. Сбоку ее тонкое лицо освещал затухающий камин. Волосы свисали чуть вьющимися длинными локонами, она была хороша, как иные миниатюры Греза. Только не было в ней грезовской истомы, а было горе и разочарование.
Подойдя ближе, я с удивлением заметил, что она плачет. Она, кажется, и при моем появлении не могла справиться со слезами, но она их и не вытирала, боясь выдать себя слишком явным жестом.
Я сел в кресло напротив.
– Вам тоже не спится? – Она шмыгнула, вынула платок, снова сунула его в карман.
– Ходил, проверял сигнализацию.
Мой ответ был, конечно, глуп, но она не стала к нему придираться.
– А я вот… – Она все-таки вытерла слезы. – На огонь смотрю.
– И плачешь?
– Да, и плачу.
– Почему?
Казалось, она не услышала меня. Она снова смотрела на огонь, и снова по ее щекам потекли слезы. Теперь в отсветах неверного огня я видел их очень хорошо.
– Чем вызваны слезы? Могу я помочь?
– Что? Ах, помочь? Конечно, вы что-то делали на кухне, принесите, пожалуйста, чаю.
– Это способ остаться в одиночестве?
– Пожалуй, – она согласилась нехотя, но все-таки согласилась. Сильная женщина. – Тогда говорите что-нибудь, мне станет спокойнее от вашего голоса. – Она мельком посмотрела на меня. – Такого не было ни с кем другим, кроме Веточки.
– Так вы ее вспомнили?
Она снова посмотрел на меня.
– Вы или на «вы» со мной, или на «ты». Когда вот так все меняется, довольно трудно это перенести.
Я вздохнул.
– Тогда лучше на «вы». Не могу я иначе… Не понимаю почему, но не получается.
Она кивнула.
– Ну и правильно. Калекам…
– Ерунда! Я каждый день вижу массу людей, духом покалеченных гораздо больше, чем вы.
Мы помолчали.
– Зато, – нашлась она наконец, – это не так бросается в глаза. И у них могут быть… Дети.
Я пожал плечами.
– Ну, с детьми, кажется, и у вас может быть все нормально, есть технологии…
Она со злобой посмотрела на меня.
– Я не дойная корова, чтобы меня искусственно осеменяли.
Я вздохнул.
– Эту проблему каждый решает по-своему.
Но вспышка у нее уже проходила.
– Да, я знаю. – Она попробовала убрать прядь с виска. – К тому же и искусственное оплодотворение – не самое скверное, что может быть. Только у нас за осложненную операцию родов никто не возьмется.
– Нужно в Германию ехать, – подсказал я. – Почему именно в Германию?
– Там наших в Берлине очень много. А диаспора – великая поддержка.
Она поморщилась. Вероятно, я слишком разошелся с ее мыслями или, наоборот, слишком попал.
– Наших, благодаря усилиям политиков и прочих идиотов, везде много.
Я кивнул, соглашаясь. Я чувствовал, она уже в состоянии сказать что-то очень потаенное, к чему у меня потом, может, никогда больше не будет доступа. Но мне не хотелось ее подталкивать, я просто ждал.
– Я уеду, вот решила, что уеду, так и будет. Но у меня здесь еще есть дело.
– Хотите за сестру посчитаться?
– Догадаться, наверное, не стоило труда?
– Ну, как сказать. Мне, может, и не стоило.
– Хорошо, – она положила руки на рукоятки колес. – Спасибо, что разделили ночное одиночество одной полоумной, мстительной старухи. Покойной ночи.
Я промолчал. Опять у меня ничего не получилось.
Задев неловко стол, она выкатила из комнаты. Я подумал, не подбросить ли дров в камин, в комнате все-таки было очень прохладно, непонятно даже, как Аркадия выдерживала это в одном халате… И ничего подбрасывать не стал.
Потом попытался вспомнить ее слова. Но вдруг стал вспоминать ее профиль, ее руки, локоны, превосходный халатик, чуть разошедшийся на груди… Эх, не будь она калекой, у нее мигом появился бы повод сомневаться в неизбежности искусственного оплодотворения. Уж я бы не преминул восполнить почти полугодовую разлуку с Галей.
Впрочем, будь с Аркадией все в порядке, меня бы тут не было, а был бы, наверное, Шеф. Или еще кто-то. Мне редко везет, не повезло бы и на этот раз. Ни до чего не дойдя даже в этих своих предположениях, я отправился спать.
Глава 30
Завтрак был так же изыскан, как вчерашний обед. Салфетки, салаты, блеск фарфора…
Аркадия сидела в своем кресле как королева, гордо выпрямившись, с высоко поднятым подбородком. А ее шея, казалось, выросла не меньше, чем на пять сантиметров. Как это женщины умеют – ума не приложу.
Но, несмотря на эти внешние признаки неприступности, компенсирующие, вероятно, некую неустойчивость, вела себя она вполне достойно. Блеск глаз, твердые движения рук, ласкательные прикосновения к прибору – все говорило, что она не просто спокойна, а еще и получает от своего спокойствия удовольствие.
Мне, что бы там ни случилось ночью, приятно было на нее смотреть. Во-первых, потому что спокойна, во-вторых, потому что я ей не нужен. Сегодняшним утром перспектива быть слишком близким – даже по-дружески – с этой женщиной испугала бы меня до смерти. Думаю, и ее сильно задели бы какие-либо попытки товарищества с моей стороны.
Потом я вдруг отвлекся. Мне пришла в голову мысль, что теперь я могу кому-то показаться знающим слишком много, чтобы надеяться на мягкий, благополучный исход этого дела. И следовало не только зарядить свой «узи», но подготовиться к неприятностям психологически. Я представил, как стою в какой-нибудь комнате, вот хотя бы в этой, расставив банду пацанов, которые вообразили себя крутыми настолько, что ничего не боятся – хотя боятся всего, чего боится человек, и еще, пожалуй, кучу других вещей, например, своего главаря – и держу их на мушке. А потом начинаю стрелять, и гильзы летят, как на ленточном конвейере, и я ору, потому что какой бы я ни был Терминатор, а убивать этих мальчишек и даже, может, нескольких девиц – невозможно без крика…
– Что с вами? – ее глаза смотрели на меня вопросительно, даже слегка осуждающе.
Я вытер пот со лба, откинулся на стуле, вздохнул. Сел прямо, снова стал намазывать масло на кусок хлеба.
– Я что-то произнес?
– У вас сделалось такое лицо, что я поперхнулась.
– Прошу извинить меня, плохо спал. – Она чуть подняла бровь, словно ей самой это было ничуть не знакомо. – Воображение разыгралось.
Она посмотрела с легкой насмешкой.
– Да, воображение – опасный дар. Легко приводит к… ошибкам.
– Мне показалось, вы хотите сказать – к слабости?
– Слабость и есть ошибка. Я хотела сказать – к смерти.
– А смерть – не ошибка?
Она уронила руки на скатерть из голландского полотна с вышивкой из блестящей, люрексовой нити, посмотрела на меня едва ли не гневно.
– Нет, смерть – не ошибка. Это – финал. И вы это знаете.
Я кивнул и поскорее запихнул в рот давно подготовленный кусок хлеба с икрой.
И все-таки, если они убийцы, подумал я, если у каждого из них есть участие в этих жертвоприношениях… Бр, даже думать об этом не хочется. Если они полагают, что им грозит что-то очень неприятное, то стрелять придется. Иначе их не подавить. А взять без подавления – невозможно.
И все-таки, решил я, попробую сделать все, чтобы их задержали менты. На том я и стал успокаиваться.
За окном мела мягкая, как шелковая, метелица, снег летел перед окнами, как на картинке, легкими, стремительными струйками. А редкие морозные разводы на стекле могли по красоте на время заменить даже майские листья.
Внезапно в комнату вошел некто. Это был невысокий лысоватый человечек лет сорока. Ему было скучно жить, это каким-то образом читалось по мешкам под глазами, по барственно оттопыренной нижней губе. Но в его глазах светился ум, а холеные руки некогда могли, наверное, делать сложную и полезную работу.
Он был в костюме, какого у меня никогда не будет, модельных итальянских ботинках. И все-таки, как бы ни был он ухожен, я готов был биться об заклад, что мамаша его зарабатывала на хлеб на скотном дворе какого-нибудь советского колхоза, а папаша считал, что трактор – последнее достижение человеческой мысли. И еще я надеялся, что их сыночек все-таки помогает им, а не забыл, окончив институт в столице и женившись на некрасивой дочери своего начальника.
Нет, не деревенское его происхождение вызывало мою к нему неприязнь. Он был манерным, а это было то, чего я никогда не прощаю мужчинам. Должно быть, это пошло от лагеря.
Тем временем он подскочил к Аркадии, поцеловал ей ручку и, дружелюбно улыбаясь, подошел ко мне.
Подошел-то он с улыбкой, а вот в глазах его была враждебность. Он понял, что я знаю, кто он такой, и решил со мной посчитаться, хотя еще не знал как. Я надеялся, что месть его будет не очень свирепой и я сумею оправиться хотя бы в течение пары-тройки лет.
Он заговорил, усаживаясь:
– Березанский Владлен, можно просто Вадим. Адвокат нашей мадемуазель, которая сегодня великолепно выглядит.
Он чуть наклонился к ней, улыбаясь всеми зубами. Просто удивительно, как от этой улыбки не растаял снег за окнами.
Я тоже представился, но не сказал, кто я. Вместо меня этот труд взяла на себя Аркадия. Она же назвала меня и по кличке. Этого можно было не делать, а то он посмотрел на меня совсем другими глазами, и стало ясно, что месть его откладывается на неопределенный срок. А жаль, было бы интересно посмотреть, на что он способен.