эх, нам бы еще пару шкивов!
Не прошло и часа, как братья выскочили из дома. И все так же бегом скрылись на заднем дворе. На мостике следователь и его помощница с небольшими перерывами освежались мандаринами. Чистила их она. А корки бросала в заросшее под мостом дно канала.
Хорошо им там вдвоем, вознеслась санитарка на малой платформе к крыше дома-двойника, доставляя мужу термос с кофе.
Сыновья появились с заднего двора с носилками на плечах, отдуваясь сквозь носы под тяжким грузом. Поднялся ветер, и они, как могли и чем придется – в основном зубами – затягивали края черного покрова. Владица встретил их с растопыренными руками. Он так молотил ими, будто направлял братьев в игольное ушко, а не в пурпурную пасть длинной автомашины, стоящей перед входом. И тогда Евица подскочила на носилках, и тому сыну, что был со стороны ног покойницы на нижнюю губу попала какая-то белесая слизь, и он выпустил из зубов черный покров, и тут порыв ветра вырвал покров из зубов второго брата и бросил его прямо на руки Владицы.
Сосед Раджа сплюнул через плечо фасолину, по ошибке затесавшуюся в миндаль, и защекотал своей прядью мое ухо. Не так уж и заметно, что она вверх дном лежит. Несколько оставшихся миндалин прирожденный боец запихал в газыри.
Владица, стараясь не порвать когтями покров, попытался выбраться из-под него, одновременно намереваясь взять ситуацию под контроль. Пока он выкарабкивался, сыновья загрузили Евицу в автомобиль, а когда Владица, наконец, выпутался, сыновья отобрали у него покров и накрыли им покойницу. Все трое некоторое время стояли молча, после чего обнялись в знак успешно завершенного дела.
Затарахтел дизельный движок. И когда дым рассеялся, Владица заметил, что траурное объявление о смерти Евицы уже приклеено. Повернулся к скамеечке и подмигнул – соседу Радже, а постучав когтем по бумажке над объявлением о визитах – и мне. Он будет ждать меня.
Мы с соседом Раджей сидели на скамеечке, пока не начало смеркаться, я посмотрел на часы – было уже довольно поздно, пора было идти наверх помочь нашему вдовцу с печеньем.
Я заглянул в свою квартиру, чтобы слегка подровнять волосы машинкой. Не раздумывая, выбрал самый короткий уровень. Прежде чем, наконец, отправиться к соседу Владице, проверил, не осталось ли на площадке второго этажа каких-нибудь утренних следов. Ведь сегодня утром, часа в четыре, сосед Владица стучался в мою дверь.
Мы привлечем ваше внимание к этому событию (начавшемуся со стука в дверь) чуть позже, так что не волнуйтесь.
Мое внимание после того, как я убедился в отсутствии следов, привлекли целых две вещи: наследие деда Октавиана в виде валяющейся белой резинки для волос, на которую я наступил, и голос соседа Раджи, раздавшийся внизу, на первом этаже. Я поднял резинку, свернул ее в импровизированный монокль и посмотрел за перила лестницы.
Следователя и ее помощницу, напичканных мандаринами, порыв ветра загнал с мостика (между делом они сходили в следственный комитет, после чего вернулись на мостик) в парадную. Вслед за ними там объявился Раджа, опустил свой универсальный сундучок и экспекторально закашлялся, скрестив руки на своем новом охотничьем жилете. Перебирая кончиками пальцев миндаль, набитый в газыри, Раджа доложил им обоим, что теперь обо всем этом деле, после еще одного неприятного события, погрузившись в философскую проблему, руководствуясь эвристическими началами, у него составилось определенное мнение о том, что неприятные события, вне всякого сомнения, являются всего лишь следствием попыток нашего домика остановить свое, так сказать, Раджа поперхнулся кусочком миндаля и откашливался примерно полминуты, движение к термодинамическому равновесию, какового состояния – признайтесь, господин следователь! – все мы, кровоточащие и некровоточащие, стараемся избежать, или же любой ценой отложить на более поздний срок, Раджа протянул ладони вперед, как бы вручая судьбу своих скромных размышлений в более соответствующие руки. Уперся – не сдается (домик).
О чем это ты? обратился следователь скорее к своей помощнице, скорее к ее прическе, а не к Радже. Уперся – не сдается, повторила помощница слова Раджи, хотя это было последнее, чего она бы желала, совсем как однажды, давно – во время коллективного пикника на задунайских отрогах, перед тем, как разжечь мангал для шашлыков, она уединилась с этим вот следователем, чтобы подняться по козьей тропе на плоскогорье – последнее, чего она бы желала, было так сжать ноги, чтобы коллега потерял всякую охоту, и чтобы она к этому никогда не возвращалась.
Я сунул резинку в карман и поднялся на третий этаж.
Там я застал гостеприимно распахнутые двери в квартиру нашего вдовца Владицы Перца.
Внутри хозяин в каком-то обрядном, макабрически замедленном темпе, воздев руки к потолку, ходил вокруг обеденного стола. В одной ладони двумя когтями он придерживал печенюшку в форме устрицы, в другой – в форме наутилуса. Тебя будто сам бог послал, вздрогнул он, как только увидел в дверном проеме того, которого ожидал (как будто я тебя не сам позвал), облитого электрическим светом. (Точно такая же дрожь пронизывала и мальчика с фломастером, ожидающего первого посетителя его выставки бабочек, кузнечиков и пауков, нарисованных на чистых стенах кухни). Брачное ложе было идеально заправлено белым покрывалом, которое под воздействием сквозняка чуть-чуть встрепенулось на яме, продавленной Евицыным телом.
Как ты себя чувствуешь, сосед? такой вопрос, заданный посланным богом в кризисный момент, был бы вполне уместным, вопреки дистанции, которую посланный богом выдерживал между собой и хозяином. (И нет того, кто бы не стал выдерживать такую дистанцию, если бы ему, как и посланному богом, всего за четырнадцать часов до этого Владица кулаком постучал в двери, подвергнув в неурочный час испытанию идею, в соответствии с которой брутальность может породить симпатию, и нарушил бы его глубокий сон).
Если кому-то интересно, то спящий в тот момент гнался по пустоши за сороконожкой, змеевидной расческой. И никак не мог ее поймать. Все время расческа в последний миг уворачивалась от него. Неисчислимые пары ног (каждая в разной обуви) мчались по пустоши. Ближе всего к спящему была пара ног, обутая в сандалии с подошвой из конопляной веревки и ромбиками обвернутая шнуром до колена. После всех неудачных попыток, примерно в 3.55, спящий исхитрился схватить кончик одного шнура, и встал как вкопанный, но шнур моментально развязался, утащив за собой и подметку, а змеевидная расческа, почуяв опасность сзади, свилась в золотую спираль и продолжила мчаться, убегая от него навсегда. Спящий рассмотрел свой ничем не примечательный трофей. Изучив получше этот темно-зеленый кожистый, вытянутый в эллипс и заостренный кверху непарный сандалий, он понял, что это вовсе никакая не обувь, но обычный лавровый лист. А когда одна из пружин матраса вдруг высунулась и начала упрямо воздействовать на область паха, подреберья и поясницы, то во сне он не успел соорудить никаких остроконечных надолбов, которые смогли бы отогнать от него шляйфбрехеров[20] и защитить, как какую-то натуральную драгоценность.
Поскольку силы Владицы провели рекогносцировку, поставив во главу атакующий кулак, похожий на баранью голову с крутыми рогами в оконечности длинного тарана, которым некогда воины расшибали ворота, после чего захватывали укрепленные города, согласимся, что Владицу не удержали бы никакие надолбы, насколько бы остроконечными они не были.
Открой, заклинаю тебя, скулил сосед Владица из какого-то мрачного, адского далека, но в то же время совсем не боялся разбудить весь подъезд, потому что и стук, и скулеж почему-то доносился только до моих ушей, словно он в этом своем предприятии использовал какой-то общий электрический счетчик, который щелкал где-то там, внутри.
В электрическом свете удаление Владицы от дверей, сравнимое с амплитудой размаха тарана с бараньей головой, недвусмысленно намекало на то, что последует, если не открыть ему дверь. Итак, он перестал стучать и скулить, отступил к дверям без таблички с фамилией и прижался к ним задницей. Но вместо того, чтобы броситься оттуда в атаку, поднес кулаки ко рту, глубоко вздохнул и затаил дыхание, изготовившись вновь заскулить, но в этот раз так, как не сумела бы заскулить никакая Азорка[21].
Я открыл. Именно в этот момент выбило предохранитель, и общий счетчик прекратил щелкать. Теперь ближайшую ко мне половину площадки освещал только лунный свет. И пока я пялился в другую, темную половину площадки, сосед Владица повис у меня на шее и воспользовался необработанными обрывками моего первого сна. Почувствовал интенсивный запах лаврового листа? Он высасывал меня с помощью какого-то многоцелевого приборчика, который забил в мой затылок. Видимо, насосавшись, использует приборчик для того, чтобы привить мне вечное воспоминание об этом моменте. Или же прибочик был просто ответом на надолб в моих штанах? Что же теперь с нами будет? Что же теперь с нами будет? причитал он, причмокивая.
Пришел, чтобы сообщить мне первому. Пришел, чтобы сообщить тебе первому о потере, постигшей нас. Мы потеряли – крепись, мой дорогой соседушка – Евицу! Он был сломлен болью, однако это ничуть не мешало ему упорно колоть меня чем-то в затылок.
Вот и ключ от твоей кладовки в подвале, который ты мне тогда любезно и без всяких условий предоставил, я принес его, хотя понимаю, что давно следовало это сделать, как только я вывел на улицу кран. Вот чем он меня колол. Я и хранил, ожидая подходящего случая, чтобы вернуть тебе его, он обращался ко мне как на заседании домкома. Кто мог бы сказать, что с тех пор прошло одиннадцать с половиной лет?
Кстати, мы вовсе не уверены в том, что бы сказали вы, если бы Владица Перц в четыре утра принялся колотить в вашу дверь, прервав очень важный для вас сон, а потом бы, если вы, предположим, открыли ему, бросился вам на шею, припал бы к вашим дремлющим в тепле жизненным сокам, обслюнявил вашу пижаму под завывания: