бесконечное путешествие (потому что радости Владицы не было конца и края), к новому полюсу неоткрытого еще мира, вопреки миру этому, а не к местному кладбищу на похороны бабки с защищенной печатью историей жизни.
Что есть жизнь, дорогой мой, понесло Владицу. В свободное время, дергаясь и мотаясь, он изображал шофера. (Каждый, кто не желал наутро оказаться в черной хронике вместе с типом вроде Владицы Перца, отказался бы от всего своего имущества, только бы тот, кружа по улицам, больше надеялся на баранку и меньше на высшую силу). И никак невозможно было установить, собирался ли он развернуть микролитражку назад, потому что проскочил поворот, или же внезапно напрягся, чтобы вытолкнуть с проезжей части какую-то девчонку на свиноматке, которая, следуя всем правилам и к тому же выделяясь красным бантом в волосах, ехала по предназначенной ей, обозначенной желтой линией, узкой полосе, которую в тот момент делил с девчонкой полупрофессиональный велосипедист в серебристо-сером комбинезоне, из которого торчали голые сильные икры и обнаженные до середины такие же сильные и блестящие бедра, руки и шея, прикрытая сверху защитным аэродинамическим шлемом.
Помню, словно это вчера было, но в какой-то иной жизни, щелкнули челюсти. Как мало было надо, чтобы ощутить радость, да еще если было с кем ею поделиться.
Тогда тетки только что женили его.
Только я попытался представить теток соседа Владицы, как тут же в правом верхнем углу лобового стекла предо мной явилось, как на экране, их изображение. Краешком глаза я безуспешно пытался проследить, куда ведет провод, которым новый аккумулятор, поставленный после капиталки, соединяется с пассажирским сиденьем и прочим, и где расположена катушка зажигания, под сиденьем или в другом месте. Значит, так сейчас капитально ремонтируют. Но тут сосед Владица, заметив линялого пса, отчаянно засигналил, и я окончательно запутался. Непонятно, то ли клаксон прервал относительно спокойное движение, или же дело было в моей полупроводимости, но только тетки исчезли с лобового стекла, а я переключил внимание на саркастический образец автокосметики – побледневшую и выдохшуюся елочку, которую забыли заменить во время генералки: она свисала передо мной с внутреннего зеркальца заднего вида на длинной лохматой бечевке.
Венчание прошло без особой помпы, особенно в сравнении с современными свадьбами на дельтапланах. Владица поклялся соблюдать принцип супружеского ложа! И не только это! Там его, к Евице, брат, что-то влекло, там (думал он) край света, якорная стоянка, тихая пристань, центр Земли, мир, покоящийся на трех китах, квинтэссенция блинчиков, жирных пирогов, вечернего чаепития, тихих воздыханий и теплых кофт, разогретых лежанок у печи, словом, как будто ты умер, а на самом деле – живой, двойное счастье! Чего еще мог пожелать от жизни он, непоправимо развинченное создание, каковым был с самого рождения. Им с Евицей исполнилось по двадцать, и для них важнее всего было забраться куда-нибудь и начать совместную жизнь, пусть даже там, куда других посылают в наказание до скончания века, несмотря на то что это место прошло техническую комиссию, которая прикрыла на него один или даже оба глаза.
О, как он умел радоваться, глядя на незавершенное пространство по ту сторону сухого канала, на воробьишку с треугольным пятнышком на крыле, гордиться доверием, оказанным ему со стороны господина Живковича, доверившего ему недвижимость (кв. № 5), беречь и проветривать ее, пока он не вернется с чужбины, и превыше всего восхищался – ранним залеганием в брачную постель, где они с Евицей (по инициативе Евицы) упражнялись, начиная с первого дня совместной жизни. Ты смотри, каковы мы, словно куры, поддразнивал Владица жену, испытывая каждый раз судьбу, трепыхаясь как обезглавленный петушок, пока это трепыхание не начинало невыносимо раздражать Евицу, а раздражать ее начало уже в первую зиму совместной жизни, так что она в один прекрасный зимний вечер пригрозила, что лично свернет ему шею, если он не обуздает себя (а ее физическая сила в то время еще не вызывала никаких сомнений, она могла часами месить на кухне тесто, раскатывать его, выпекая про запас на многие недели мелкое печенье, или шила и строчила на швейной машинке), на что он только тихонечко вздохнул и смирился, но сердце его, по-прежнему исполненное радости, продолжало колотиться, отказывалось отказываться, и он считал, что путь от свертывания шеи до хорошего стояка не так уж и далек и вполне возможен, и потому подпрыгивал с новой надеждой.
В этот момент они с микролитражкой на неподходящей скорости проскочили «лежачего полицейского». Когда я отгонял ее на капиталку, то на каждом ухабе под капотом что-то стучало, сказал Владица, отыскивая сквозь очки на дороге еще какой-нибудь ухаб, чтобы въехать в него и продемонстрировать, что теперь под капотом ничего не стучит.
Чего только, дорогой мой, не сотворит с тобой жизнь.
Напрасно Владица подпрыгивал с новой и новейшей надеждой и с крутым стояком. Завтра, душа моя, завтра, радовался он. Не будем стаскивать эту чертову ночнушку (которую, как известно, стаскивать надо мгновенно), и забудем про завтра, примиряющее шептал Владица во мраке, в то время как Евица уже давно похрапывала. Но даже тогда, когда зимняя идиллия выродилась во что-то такое, названия которому он даже придумать не мог, оба они были далеки от мысли разыгрывать из себя современную, спящую врозь супружескую пару. Им и в голову такое не могло прийти. О, а как бы он тогда согревал ноги? Как бы он тогда развлекал ее? Как бы читал ей (он и до этого додумался) на ушко, под лампой, до глубокой ночи Федора Михайловича из подаренного на свадьбу собрания сочинений? Иной раз, правда, при упоминании Столярного переулка или Кокушкина моста Евица всхрапывала, но оживала, когда откуда-то с Елагина острова доносился аромат булочки с мармеладом, и ей хотелось чего-нибудь сладенького. Все для тебя, все что угодно, вскакивал он, падал, спотыкался по дороге на кухню, она смеялась, он приносил ей миску, полную домашних булочек, она уминала их, оставляя ему только крошки. Можешь склевать их, пока я добрая, сотрясалась от смеха Евица, и кровать все сильнее скрипела под ее тяжестью. Трясся и он в той же кровати.
И что теперь делать, когда он остался в одиночестве? Ни тебе мертвый, ни тебе живой. Он не знал, где находится – там или здесь. Здесь? Отгородился Владица от молодиц живой изгородью. Молодицы тихо вздыхают.
Стопы Владицы, при его росте в 16о см (кроме всего прочего, в заключении медицинской комиссии было записано, что на основании этого он был освобожден от призыва на срочную и от участия в сборах, и вообще от любого вида военной службы) имели невероятный 46-й размер, так что он натягивал поливиниловые в дырочку сандалии с превеликими муками! но и со своеобразным пиететом перед священными воспоминаниями о Евице и с чувством долга (сандалии ему купила по каталогу Евица весной этого года в честь тридцатой годовщины брака), а подергивание его стоп, нажатие на все педали заставляли любого пассажира, независимо от того, был он подключен к аккумулятору или нет, задумываться о недостаточной подготовленности к очной ставке с загробным миром.
А потом (черт не дремлет) первой же осенью – и это стало для них настоящим маленьким шоком – они с Евицей родили дочку. Тогда он, стуча по рулю, сообщил, что купил это чудо на автомобильной выставке. С хорошей скидкой. Вот здесь вот у нее была небольшая трещинка, вытянул он руку и ковырнул когтем правый верхний угол ветрового стекла, на который минуту назад проецировалась диаскопическая картинка. Но они сумели всего лишь раз выехать на своей микролитражке за город, к ближайшим горным отрогам. После этой экскурсии Евица сильно изменилась. Стала останавливаться на полпути к кухне, высовывала язык, молоко у нее пропало, дитя в колыбельке верещало. Владица вынужден был подменить ее на кухне, а швейную машинку пришлось законсервировать. (В одиночку ему не хотелось ездить в своей микролитражке. Да и куда ехать? Пока он не вышел досрочно на пенсию, ему выдавали ежемесячный проездной). Но что еще удивительнее, малышка росла и без молока, вроде как сама по себе. Папа Владица в эти дела не особо вмешивался, да и мама Евица занималась ей больше по женской, нежели по материнской линии. Евица и сдружилась с подросшей дочкой, не особо ее расспрашивая, по-женски – против мужчин вообще. Чтобы пить его кровь. Но отец и муж Владица миллион раз доказал, что он и это может вынести, его ничем нельзя было задавить, потому что он никогда не требовал от жизни больше, чем мог вынести, а выносил он, э-хе-хей, мне бы только чуточку полегче, продолжил Владица Перц изображать шофера, рулить, мотаться и тормозить, дыша радостью.
Некто в униформе выскочил из засады, размахивая руками и ногами в попытках остановить их. Они проигнорировали. Об этом мы подумаем завтра, врубил Владица четвертую.
И строгость, с которой к нему относились дома жена Евица в постели и единственная дочка, рвущаяся вон из квартиры (подвергая сомнению утверждение, что строгость наиболее действенна в постели) изо дня в день, вплоть до последних трех с половиной месяцев, когда меньшая поймала свой шанс, подцепив мужа, из которого будет пить кровь, он бы легче переносил удары по спине толстой фанерной дверью от кладовки, правда, небольшого размера, примерно 200 на 6о см, которую их единственная, обретя полную силу в родительском доме, шутя снимала с петель благодаря сбалансированному соотношению молодой силы и тренированности, и бесилась то из-за плачущей куклы (она давно перестала быть игрушкой и служила просто украшением), у которой Владица изъял кишочки, чтобы достать механизм, необходимый для создания хендмэйд сигнализации (попытка Владицы однажды вечером ответить дочке на издевательства – схватил ее когтями за ногу и укусил голыми деснами, поскольку челюсти он уже убрал в стакан с водой – оказалась для него весьма нездоровой, хрясь, бац, и от дальнейших укусов дочки он отказался на всю дальнейшую жизнь), то из-за ночного крема, который он тайком таскал из дочкиного несессера, чтобы этим кремом, полным благотворного глицерина, смазывать резиновые детали микролитражки – все это он переносил бы легче, тем более что со временем он научился весьма хорошо подставляться под удар,