Следователь уронил ключ, и его звон на мгновение прервал речь соседа Владицы.
На этот раз, начал было сосед Владица, но тут глубоко вздохнул, удерживая под очками слезу. Поскольку слеза была невидимой, то вряд ли без мощной поддержки оратора она смогла бы вырваться на первый план.
Какова была структура этой слезы, каково было в ней соотношение хлорида натрия и лизоцима энзима, и смогла бы она растворить бактерии и предотвратить инфицирование глаза, если бы таковое ему угрожало – вряд ли кто из присутствовавших в поминальном зале мог точно сказать, потому и мы не будем гадать, не станем лгать. И вообще вряд ли кто был готов о станавливать свое внимание на таких мелочах, и вообще мало кто был готов рассуждать на подобные темы, однако все, включая следователя и двух официанток, ожидавших завершения поминального слова, могли показать под присягой, что от слезы у оратора запотели стекла очков.
И вот тогда сосед Владица кончиками когтей ухватил очки за ту перемычку над носом, что соединяла стекла, снял их и протер затуманившиеся линзы льняной поминальной салфеткой. Руку с очками он воздел к небу, не для того, чтобы вернуть утраченное было вдохновение, а просто принялся размахивать ею во все стороны, наблюдая за очками все сильнее мутнеющим взглядом, в результате чего ему пришлось как можно скорее опуститься на стул. Он напомнил присутствующим, насколько хрупко все человеческое, и продолжил поминальную речь сидя.
На этот раз, возвышенная речь ничуть не пострадала от перехода оратора в более низкую позицию (потому что сквозь очки он устремлял взгляд к высотам), на этот раз увяла наша соседка, которая, правда, неофициально, помутневшим взглядом оратор отыскал следователя, успешно сопротивлялась многим векам, но вот теперь не устояла.
Правда, с покойницей меня, не опуская руку с очками, оратор приближался к финишу, связывала не просто вертикаль (как старый строитель, он считал, что вертикаль недвусмысленно указывала на более высокую степень соседской близости, чем, скажем, диагональ). Не так, как с иными, сосед Владица подмигнул тем глазом, в котором дольше задержались следы человеческой хрупкости, соседу Боби (который все время вертелся, потому что у него под гипсом зверски чесалась рука), меня не связывал с ней постоянный засор канализационных труб, и потому не могу сказать, иначе бы солгал (как ни за что бы не солгал связанный с ней на высшем уровне этот золотой юноша), что и теперь время от времени слышу над головой мелкое постукивание костылей нашей дорогой покойницы. Может, я ошибаюсь, сосед? слышишь ли ты этот стук? Оратор заморгал так, словно ему надо было произвести два литра хлорида. Сосед Боби – забыв о свербеже и приготовившись внимательно выслушать – весь словно окоченел, хотя на самом деле просто перестал вертеться. И видимо, демонстрируя, что услышал оратора, усиленно закивал головой.
Сосед Владица смежил очи и умолк, словно именно в это мгновение ему удалось уловить прощальное эхо стучащих костылей – тук, тук, тук.
Вернув, наконец, очки на нос, он начал, как бы опираясь на невидимые костыли, подниматься со стула, одновременно поворачиваясь к мемориальному изображению во главе сдвинутых столов: такую речь в неминуемо наступившей тишине можно было произносить только стоя. Поэтому все мы тоже поднялись. И стояли, пока официантки не принесли на подносах изысканные блюда из дичи, конкретно – оленину (за счет немецко-венгерского охотничьего союза).
На обратном пути сосед Владица не произнес ни единого слова. Только еще раз просигналил.
К нам с соседом Владицей под козырьком, в зависимости от силы ветра и несколько искаженной перспективы, поворачивается то название улочки, то скорректированный мелом совет, жирно начертанный масляной краской. Пялимся на это так, как не смотрел бы самый въедливый судья-буквоед, получивший задание дать оценку выраженной креативности и степени внимания, которой заслуживает подвешенная к слишком высокому козырьку двусторонняя табличка. Со стороны мини рынка, или еще откуда-то, доносится запах дичи.
В этот момент из микролитражки, стоящей на парковке, слышится писк сигнализации. Не прошло и двух минут, как сосед Владица установил ее. Смотрю на часы. Кто знает, что перенес механизм во время капитального ремонта. А может, кукольное нутро разошлось от моих рассыпавшихся искр. Уа-уа-уа. К его воплям присоединяется и сосед Владица.
С двухчасовым запозданием здесь, под козырьком, на застекленной верхней половине вспомогательной створки входной двери опять начинается демонстрация, как на лобовом стекле микролитражки соседа Владицы. Сосед Раджа опять навязывает мне предложение дня. В последний момент я понимаю: ВОТ ОНО!
Предложение дня, картина, так сказать, героическая, приносит свежесть апрельской субботней ночи: клиент (я) на своем велосипеде, женском, голубом, с добротно натянутой цепью, неприметный, катит по вантовому мосту, подвешенному между двумя пилонами[24], а вокруг него всюду лунные мотыльки, чистое звездное небо, отраженное и зафиксированное в красных и оранжевых тонах на мрачной поверхности Дуная. Чтобы раз и навсегда осталась картина недосягаемого видения жизни, и ключ ко всему. Сквозь решетчатую ограду моста где-то внизу можно рассмотреть очертания канавокопателя, гусеницы которого, словно в танце, заливают мерцающие волны реки. Мирная картина указывает на то, что сирены противовоздушной обороны этой ночью об опасности не возвещали. С другой стороны, в картине присутствует и необходимая динамика, которой способствует – наряду с двумя дырами тоннеля (как бы продолжающего мост) перед клиентом: сквозь одну едут в отроги гор, из другой оттуда возвращаются – прежде всего матерински разверстая дыра над клиентом, дыра, оставшаяся, возможно, после звезды, всосанной кривизной космоса, и дыра эта находится примерно под прямым углом по отношению к тому месту, где обочина должна пересечься в недостижимой точке с двумя односторонними полосами движения по мосту – а поскольку милосердный ангел растормошил слепого путника (привыкшего только к тончайшим вибрациям), скукоженного под сердцем клиента, откуда этот путник всю жизнь тормозил и мучил велосипедиста (потому что нет такого человека, не смог по-соседски не заметить презентатор Раджа, который не был бы вынужден, кроме собственного веса и продуктов с рынка, всю жизнь таскать где-то под сердцем некоего слепого путника, который время от времени начинает стонать так, что у нас каждый орган начинает болеть, и стонет этот чертов слепец, который за время существования выглодал изнутри своего хозяина, решив, что на дороге, которую ему предстоит пройти до бессмертия, с того момента, как хозяин окончательно избавится от него, ждут его неодолимые препятствия. Опять-таки, кого из нас не приколачивали к месту невидимыми гвоздями, именно тогда, когда нам хотелось развернуться в соответствии с размахом своих крылышек, чтобы внезапно очутиться на незнакомом лугу, подобно бабочке, но без символических устрашающих пятен на крыльях, защищающих от преследователей, бабочке, которой не остается ничего иного, как, раненой, привлечь врага своей поврежденной моторикой, без друга или подруги, и ожидать, как лучше всего прекратить оставшиеся до судного часа трусливые мгновения. И третье – кого из нас ночью, потных, не будила страшная мука, и не вызывала из холодных глубин далеких морей потерянные куски, или хотя бы видения всех тех селедок и их судеб, позволяющих им познакомиться только в обработанном виде, неотделимым от плоских или овальных консервных банок) – в результате чего (после точки пересечения) создавались необходимые предпосылки для того, чтобы клиент продолжил езду без какого бы то ни было сопротивления.
Для пущей убедительности (сознавая, что у него, кроме модулированного голоса, волосы, расчесанные с лазерной точностью, и те чужие) сосед Раджа, уменьшаясь и окончательно исчезая с застекленной верхней половины подвижной створки дверей с механизмом для автоматического торможения при самозакрытии, безуспешно пытаясь растрепать свои лазерные волосы, еще раз обратил мое внимание, что не стоит забивать болт на это дело.
И на половину часа воцарилось молчание. Я лежал, отделившись душою от своих тапочек и велосипеда.
Лицо зарылось в волглый, хладный дунайский песок. Я вдыхал запахи рыбы и гари, и вслушивался в глухой шум волн, угнетенных тучами. Команда спасателей окружила меня с суши и с воды, лодочник спросил: Откуда он такой синий? Санитар ответил: Только не из Дуная. Я едва не сказал обоим, откуда. А они сделали вид, что не слышат меня. Схватили за ноги и подмышки, подняли с песка, погрузили в лодку и перевезли на другой берег.
И на половину часа воцарилось молчание. Босой отрок стоял в хладном, волглом дунайском песке. Вдыхал запахи рыбы и гари, и вслушивался в глухой шум волн, угнетенных тучами. Взирал на реку, не выпуская из рук палку, коей сей момент начертал на песке. На реке появился сверкающий в ночи внеземной смарагдовый подводный челн, направившийся к берегу из глубины вод. Вот он и пристал. И открылся покров челна, и явилась дщерь человеческая, и ступила на облако. На ногах у нее были плоские злаченые подошвы со злачеными гайтанами, косо оплетающими ее нагие ноги аж до колена. Шлеп-шлеп-шлеп. Сбоку, за поясом с большим сверкающим аграфом с язычком в форме змеи, висит хрустальный клинок. (Чтобы оценить галантерею, позументы и сочетание воротничка с высоко вздернутым подбородком, отмеченным едва заметной ямкой, не было необходимости привлекать ни въедливых судей, ни ученых грамматиков). И не было на явившейся дщери человеческой ни одной лишней детали, ничего не выделялось в ее одеянии. А если бы случилось, что перышки, выросшие из светлой полоски на лбу вроде рожек и предваряемые голым носиком, если бы, скажем, случилось, что они устремятся вперед, то жилетка с серебряным шитьем, поддержанная воздушными прослойками из шелковых слоев двойных сорочек и парадных поясов, моментально бы настигла перышки и носик, и даже обогнала бы их. Неразумно чувственному, который поверил бы, что нагие ноги дщери человеческой обвивает шнуром смертная часть ее души, обещающая заслуживающее внимания наслаждение, оставалось бы только понять, в чем причина такого противоречия, и после этого поостеречься, потому что запросто могла сверкнуть, опередив клинок с пояса дщери человеческой, игла в форме змеи и смертельно ранить его.