Не простой делец. Судя по манерам – из приличной семьи.
– Вы москвич? – спросил Николай Львович.
– Да, поскольку живу в Москве. Но родился я в Воронежской губернии, мой отец управлял конными заводами графа Орлова.
Прозвучало так, будто отец Валентина Валентиновича был не управляющим чьими-то заводами, а их владельцем.
Чем он нравится Люде? Ведь умная, проницательная девочка.
…Впрочем, он, кажется, впадает в обычную родительскую ошибку. Разве можно определить, почему этот субъект нравится дочери? Можно только определить, почему он не нравится ему самому. Чем же? Лакированными штиблетами? Конечно, нет, не штиблетами. Все дело, безусловно, в фабрике, в эпизоде с тем вагоном, который он велел задержать и который не задержали. Возможно, Навроцкий ни при чем, ему погрузили вагон, и он его отправил, и все же… Красавцев нечист на руку, и все это, вероятно, не случайно. Короче: проходимец он или нет?
Ольга Дмитриевна посмотрела на часы:
– Андрею пора быть дома. Где он, Люда?
– Во дворе, наверно.
– Надо его позвать.
Люда подошла к окну:
– Андрюшка! До о мой!
– Тянет его во двор, – сказала Ольга Дмитриевна, – а у нас ужасный двор, один Витька Буров чего стоит.
– Двор… – улыбнулся Валентин Валентинович. – Это естественно в его возрасте. И даже, если хотите, необходимо. Двор лучше подготовит его к жизни реальной и весьма жестокой, чем… Поймите меня правильно, у меня тоже была хорошая мама, даже, может быть, чересчур хорошая, так что говорю это по собственному нелегкому опыту.
– Ваша мама жива? – спросила Ольга Дмитриевна.
– Мои родители погибли в железнодорожной катастрофе…
Наступило короткое неловкое молчание, потом Ольга Дмитриевна сказала:
– Может быть, двор и лучше подготовит его к будущей жизни, но пока не было двора, он был гораздо послушнее.
– Андрей дружит не с Витькой Буровым, а с Леней Панфиловым, тот его защищает, – сказала Люда. – Все это нормально, мамочка. Но дети не цветы жизни…
– Как представитель деткомиссии, я так не думаю, – сказал Валентин Валентинович. – Как представитель деткомиссии, я просто не имею права так думать.
Все засмеялись, кроме Люды. Она была раздосадована. Зачем затеяла все это? Он был терпим там, в ресторане, но здесь, у них в доме, этот чужой человек неестествен, банален. Этот намек на знатное происхождение – какая дешевка! Родители погибли в железнодорожной катастрофе – вранье.
А Николай Львович думал о том, что сказал ему Миша Поляков. Он все же не допускал, что его Андрей, толстый, неуклюжий, добрый и, между прочим, довольно способный мальчик, растет бандитом. Вот и Люда подтверждает, что он дружит не с Витькой, а с Леней Панфиловым, сыном кладовщика.
– Все же в чем дело с Витькой Буровым? – спросил он осторожно, стараясь не обеспокоить Ольгу Дмитриевну – она так нервничала по этому поводу.
Люда молчала.
Ответила Ольга Дмитриевна:
– Дети его боятся. Если бы можно было уехать из этого дома, я бы уехала.
– Наверно, он плохо влияет на детей, – сказал Валентин Валентинович. – Мы в деткомиссии часто сталкиваемся с такими ситуациями: один великовозрастный болван портит хороших подростков. Я со своей стороны могу вам пообещать навести там порядок. Мне, как бывшему дворовому мальчику, это не будет особенно трудно.
Опять фальшь! Граф превращается в дворового мальчика. Что за чушь?!
– Витька безобидный парень, – сказала Люда, – я его знаю тысячу лет. Просто он тщится изображать из себя грозу Арбата, вожака и атамана. И у нас очень хороший двор, мы в нем выросли, и никакого особенного порядка наводить нет нужды.
Валентин Валентинович с удивлением посмотрел на нее; ее вызывающий тон был для него неожидан, что-то он упустил, что-то ускользнуло от него, где-то дал промашку? А может быть, все это относится не к нему, а к матери, к отцу… Нет, она прямо и неприязненно смотрит на него…
Валентин Валентинович даже на мгновение растерялся, не зная, что сказать. Выручило появление Андрея в запачканной мелом рубашке.
– Я тебе велела быть дома! – строго проговорила Ольга Дмитриевна.
– Я дома, – ответил Андрей простодушно.
– Каждый раз тебя приходится звать – так нельзя, Андрюша. Ты очень грязный. Умойся, поужинай – ужин на кухне, – сделай уроки и ложись спать. Дверь на цепочку не бери, чтобы не было, как в прошлый раз…
– Я догадываюсь, что было в прошлый раз, – улыбнулся Валентин Валентинович – он уже овладел собой. – Богатыри именно так и должны спать.
Ольга Дмитриевна подняла с пола портфель мужа, поставила на письменный стол.
– Пора, наверно? Трамвай довезет нас только до Охотного.
– У нас еще достаточно времени, – ответил Навроцкий.
Его неторопливость объяснилась, когда они вышли на улицу.
У тротуара стоял открытый легковой автомобиль. За рулем сидел шофер в кожаной куртке и кожаных крагах.
Валентин Валентинович открыл дверку:
– Прошу!
– Зачем это? – поморщился Николай Львович.
– Не хотелось, чтобы наших дам толкали в трамвае.
19
Дети еще спали. Николай Львович и Ольга Дмитриевна пили утренний кофе. Ольга Дмитриевна в халате, Николай Львович в домашней куртке.
Вчерашний спектакль ему понравился, давал повод для размышлений. И перед ним в свое время стояли те же вопросы: сотрудничество с новой властью, признание новых хозяев страны. Были годы разрухи, казалось, все пошло прахом. Но восстановлено хозяйство, заводы и фабрики работают, как работали раньше, отчуждение между властью и технической интеллигенцией сглаживается. И надо работать. Для блага России.
Ольга Дмитриевна чувствовала его настроение, улыбалась и молчала…
Бог послал ему хорошую красивую жену, верную спутницу жизни. Она училась пению, ее даже приглашали в оперетту (опять оперетта, везет ему на оперетты), но сама не пожелала для себя такой судьбы. Они дважды ездили за границу, в Париж и Лондон, но и эти поездки она никогда почти не вспоминала, наделенная редкостным даром радоваться тому, что у нее есть, любить то, чем обладает, и не говорить о том, чего нет; даже тогда, когда было трудно, она выкручивалась, как могла, что-то продавала, тянула семью и сумела сохранить веселый характер, как-будто прожила легкие, беспечные годы, не знала голода и лишений, страха детских болезней и всего, что она знала и пережила.
– Налить еще кофе? – спросила она шепотом, чтобы не разбудить Андрюшу, спавшего на диване.
– Налей. Вкусный кофе сегодня.
Она кивнула кудрявой головой. И эту черту она сохранила – любила, когда ее хвалили. Но ей не терпелось обсудить вчерашний поход…
– Ну, как он тебе?
– Обходительный чересчур, – ответил Николай Львович.
– Но без лакейства…
– И еще: чересчур собран, чересчур начеку… Мне кажется, что Люда не слишком им очарована.
– Да, мне это тоже показалось… Мне кажется, он просто ей неинтересен, так же, как тебе и мне. Но он ей почему-то нужен… Хочет иметь при себе постоянного поклонника? Это льстит ее детскому самолюбию? Непонятно. Желание кружить голову? На нее это не похоже. Она и не кокетничает вовсе. С мальчишками из ее класса, если ты помнишь, она кокетничала гораздо смелее. Выйти замуж за него? Нет, она не собирается выходить за него замуж. Перед тем, как он пришел к нам, я спросила ее: зачем он тебе? Она напустила таинственности, сказала: значит, нужен. Но вид был чересчур таинственный, и ничего за этим, я думаю, нет.
– Тогда остается понять, зачем это нужно ему?
– Ну вот, это типично мужская постановка вопроса. Посмотри на Люду, я думаю, что этот Валентин Валентинович не последнее разбитое сердце.
– Что-то не похоже на разбитое сердце.
– Похоже, похоже, – сказала Ольга Дмитриевна безапелляционно. – Возможно, поэтому он и был так ненатурален – от смущения… А в общем я думаю, все скоро пройдет.
– И чем быстрее, тем лучше, – добавил Николай Львович, – ей в этом году поступать в вуз. И не надо забывать, какой конкурс – ей придется все лето готовиться; тут, я думаю, не до молодых людей.
– Конечно, как только кончится школа, уедем на дачу, и пусть сидит и занимается до самых экзаменов… Кстати, надо бы нам с тобой съездить на дачу, помочь маме. Дачей пользуемся, а все на маме – и дом и сад.
У тещи была дача на Клязьме по Ярославской дороге; теща жила там круглый год, они выезжали летом.
– Не знаю, сумею ли я выбраться. Поезжай с Людой. Весеннее солнце, загар вам будет к лицу.
– Мне хотелось с тобой, тебе тоже загар идет, – пошутила Ольга Дмитриевна.
Николай Львович пересел к письменному столу, закурил, решил посмотреть документы, отданные ему вчера Красавцевым, поискал глазами портфель. Портфеля на столе не было. Наклонился, посмотрел, нет ли портфеля возле стола, – там его тоже не оказалось.
Ольга Дмитриевна кончила пить кофе, ушла в спальню, присела к трельяжу, начала причесываться.
– Оля, ты не видела моего портфеля?
– Портфеля? Сегодня не видела.
Николай Львович вышел в переднюю, зажег свет, посмотрел под вешалкой – портфеля не было.
Он вернулся в столовую, еще раз посмотрел вокруг письменного стола, осмотрел диван, за диваном. Портфеля не было.
Он прошел в спальню, посмотрел и там.
– Что ты ищешь? – по прежнему шепотом спросила Ольга Дмитриевна.
– Все тот же портфель. Куда я мог его засунуть?
– Может быть, ты оставил его на работе?
– Ты сама вчера, перед театром, переставила его на стол.
– Да, верно, вспоминаю. Тогда он на столе.
– Его нет на столе.
– Почему ты так обеспокоен? Там что-нибудь важное?
– Служебные бумаги.
– Но он никуда не мог деваться. Давай искать вместе.
– Я все обыскал.
– Хорошо, ты садись, я сама буду искать. Я найду, что мне за это будет? Оставайся здесь.
Ольга Дмитриевна вышла из спальни, скоро вернулась.
– Нигде нет. Я разбужу Андрея?
– Разбуди, – попросил Николай Львович.
– Господи, значит, это так важно! – воскликнула она и подошла к дивану, тихонько позвала сына: – Андрюша, проснись! Проснись, малыш! Проснись и вспомни, что было. Ты выходил во двор?