Ровная вначале, как стол, степь стала волнистой, и видно было, как дорога, сворачивая влево, поднималась с бугра на бугор.
Они шли уже часа три и никого еще не встретили на дороге, когда наконец Мише показалось, что далеко впереди и влево движутся люди. Во всяком случае, на далеком увале, почти на горизонте, ползли черные точки, которые можно было принять за людей. Товарищи прибавили шагу, и хотя они никак не приближались к этим далеким точкам, им казалось, что они различают и лошадей и телеги обоза. Ковалев все присматривался, щуря глаза и будто вымеряя расстояние, а потом остановился. Остановились и остальные трое.
— Вот что, хлопцы-рыболовцы, — сказал он, — а чи не дунуть нам прямиком до этого обоза? По этой скаженной дороге нам и до завтра не догнать.
— Не собьемся? — осторожно спросил Прокошип. Он чувствовал себя виноватым и всю дорогу молчал; впрочем, молчали и остальные. — Да и снегу навалило вон сколько...
Ковалев свернул с дороги и прошел несколько шагов по полю. Снег был не очень глубок.
— Ну, потопали, ваше благородие! — крикнул Ковалев. — Близко, рукой достать. Двинули...
И он пошел по полю наперерез. Миша и Виктор глядели на Прокошина. Тот поскреб в затылке, покрутил головой и, пробормотав что-то себе под нос, двинулся вслед за Ковалевым. Миша и Виктор пошли за ним.
Идти было нетрудно. Под неглубоким рыхлым снегом была кочковатая, но крепкая земля. Они прошли с километр гуськом: впереди Ковалев, сзади всех Виктор. Снег был неглубокий, пока они шли по гребню, с которого снег сдувало, но высокое место кончилось, они спустились чуть пониже, и здесь снег был глубок. Впрочем, скоро они опять поднялись, снова увидели исчезнувший было обоз и с полкилометра шли межой, разделявшей два больших поля.
Потом путь неожиданно пересекла неглубокая балка. Здесь снегу было по пояс, а пока они перебирались через нее, точки на горизонте исчезли. По их расчетам, до увала, по которому шла оставленная ими дорога, осталось километра три — четыре.
Еще когда они шли по меже, поднялся ветер. Теперь он усилился, и поле уже курилось легкой снежной пылью. С горизонта надвинулись темные тучи, и в воздухе помутнело, как перед вечером. Ветер засвистел в ушах, шла позёмка. Прокошин надвинул глубже на уши свою папаху.
— Эй, браток, — крикнул он Ковалеву, — обожди!
Ковалев остановился:
— Ну, чего? Сдрейфил или что?
— Погоди, герой, куда спешишь? Не видишь, человек отстал!
Они подождали Виктора, который ковылял сзади, проваливаясь в снег.
— По дороге оно, видать, было бы лучше, — сказал Прокошин, пока подходили Миша с Виктором.
— Не бухти! — резко оборвал его Ковалев.
Они снова пошли. Между тем ветер усилился. Начиналась метель. Ветер, который, казалось, дул отовсюду, смешивал снежную пыль со снегом, летевшим сверху, и кидал сначала пригоршнями, потом охапками в лицо идущим, засыпал за шиворот, наваливал под ногами сугробы так, что было трудно вытаскивать ноги из этого тяжелого, мягкого снега.
Стало жарко. Пот лил из-под глубоко надвинутых на лоб шапок, и снежинки, садившиеся на горячую кожу, таяли. Вода, смешиваясь с потом, текла по лицу. Миша облизал губы, и на языке у него остался солоноватый вкус.
Товарищи шли, сбившись тесной кучкой. Стоило отойти друг от друга на несколько шагов, и уже ничего не было видно.
Уж лучше было идти не останавливаясь. Миша хотел было передохнуть; он встал и выпрямился, но ветер со снегом чуть не сбил его с ног. Он должен был пригнуться и пойти, пробивая себе дорогу плечами и лбом, сквозь эту крутящуюся и воющую массу воздуха и снега.
Миша настолько устал в борьбе с метелью, что даже плохо сознавал, какая им грозила опасность. Они шли уже несколько часов, а дороги все не было, да теперь уж и надежды не осталось набрести на эту дорогу. Ковалев старался вести их в том же направлении, в каком они свернули с дороги, но он и сам не верил, что оно осталось прежним.
Но идти нужно было, и Ковалев с насупленным, хмурым лицом упрямо пробивался вперед, за ним молча шли остальные.
Сумерки густели. Наступала ночь. Если бы не Ковалев, Миша, пожалуй, сел бы в снег, да так бы и остался... Ко гда уже казалось, что сил совсем-совсем уже нет, Прокошин опять остановил Ковалева.
— Видишь, — сказал он ему, протягивая былинку, мокрую от растаявшего на ней снега. — Да и сеном пахнет — либо деревня, либо стога близко.
Теперь он стал во главе и повел товарищей, свернув чуть влево. Пройдя шагов двадцать, он остановился перед большим стогом сена. Он был облеплен снегом. Прокошин стал разгребать сено.
Миша уж и не помнил, как врылся в плотно слежавшееся сено и как »аспул.
Он проснулся оттого, что холодно стало ногам. Было уже светло. Он старался согреть ноги, поджимая их к телу, но отяжелевшие ботинки были мокры, и все внутри было сыро. Очень хотелось есть. Если бы не мокрые ноги, Миша и не вставал бы: ломило тело, и все мускулы болели. Рядом под одной шинелью лежали Прокошин и Виктор. Ковалева рядом с ними не было. Осторожно, чтобы не разбудить спящих, Миша вылез из стога и стал топтаться в снегу, осматриваясь по сторонам. Стог стоял одиноко посреди поля, и кругом не было видно ни деревьев, ни следа человеческого жилья.
Однако, отряхивая с себя приставшую былинку, Миша с удивлением заметил на ней какое-то шевелящееся насекомое, похожее на комара, но меньше и тоньше. Казалось чудесным, что среди этой снежной пустыни, после метели, в которой чуть не погибло четверо сильных и здоровых людей, остался жить маленький голый комар, такое беспомощное и слабое существо. Это было поразительно. Миша осторожно сунул комара с его былинкой в стог и подумал, что они четверо, наверно, не погибли бы в этой метели.
Он продолжал топтаться, и ногам понемногу становилось теплее. Топчась, он заметил еще одно живое существо — по снегу резво бежал черненький жучок на тонких ножках. Миша зачерпнул ладонью снег — жучок свернулся. Миша опустил его на снег, и он побежал. Жизни, оказывается, кругом было много.
Он опять осмотрелся. С увала к нему приближался человек с винтовкой. Миша собирался было вскинуть свою винтовку, но человек оказался похожим на Ковалева. Это и был Ковалев.
— Хоть бы одна собака, — сказал он. — Ни черта кругом нет.
Проснулись и Прокошин с Виктором. Виктор моргал глазами, прежде чем окончательно проснуться, а потом вылез весь в сене.
Прокошин долго осматривался, ходил вокруг стога. Он был озабочен больше, чем хотел показать. Они с Ковалевым отошли шагов на сто от стога, там осматривались и советовались о чем-то, не обращая внимания ни на Виктора, ни на Мишу, как будто те были детьми. Между тем Ковалев был ровесник Виктору, если не моложе его.
Миша не очень беспокоился, все это казалось ему приключением, одним из тех приключений, которые он и ожидал встретить, уходя добровольцем в Красную Армию. Он верил опытности Прокошина и был убежден, что все кончится благополучно, только есть так хотелось, что он чувствовал, как у него сжимается желудок. Миша уж порылся в карманах шинели и штанов, но нашел там только клочки слежавшейся пыли да какие-то соринки. Он спросил у Виктора, нет ли у него какой-нибудь завалящей корки, но и у Виктора не было. Виктор, казалось, даже есть не хотел и с любопытством смотрел по сторонам.
— Неужели ты есть не хочешь? — спросил у него Миша.
— Нет, почему же... хочу, — ответил Виктор, — только вот видишь, нету.
Подошли Прокошин с Ковалевым. Прокошин сел переобуваться, потом развязал свой мешок и вытащил краюху хлеба фунта в два. Он разделил ее на четыре части.
— Запас человеку всегда надо иметь, — сказал он. — Авось и набредем на добрых людей — тут как будто де-ревни-то должны быть.
Поев, двинулись в путь. Теперь впереди шел Проко шин. Миша и не спрашивал, почему они идут именно в эту сторону. Что до него — он и представления не имел, куда можно было идти, и один пошел бы просто куда глаза глядят.
Шли они, не встречая жилья, довольно долго, пок? Виктор, зацепившись за что-то торчавшее в снегу, чуть н< упал. Подойдя к нему, Миша увидел конец штыка, о который споткнулся Виктор. Миша потащил за штык, но тот не поддавался. Миша стал раскидывать снег ногами и-вдруг увидел торчащую из снега руку со сведенными пальцами.
Сердце у него будто упало. Он хотел крикнуть, но голос сорвался. Прокошин и Ковалев обернулись. Он замахал им рукой, и они подошли.
Прокошин передал свою винтовку Мише, а сам руками стал разгребать снег. Показалось серое сукно шинели, а потом и человек, лежащий ничком. На шинели были солдатские погоны с номером.
— Мобилизованный, видать, — сказал Прокошин, повернув убитого и посмотрев ему в лицо. — Ну-ка, ребята, походите-ка вокруг да пошарьте по снегу!
Миша посмотрел на поле. Оно лежало перед ним, ровное и чистое. Странно и неправдоподобно было, что под этой белизной и чистотой могут лежать еще десятки или сотни мертвецов, что совсем недавно, может быть даже вчера, на этом поле люди убивали друг друга. Странно было, что вот сейчас он пойдет и наткнется еще на трупы.
Ребята пошли вразброд по полю. Не пройдя и двадцати шагов, Миша наткнулся еще на одно тело, потом на другое... Робко ходил по полю Виктор — и он натыкался на убитых. Это поле было как кладбище, на котором лежали непогребенные мертвецы.
— Было дело, — сказал Прокошин, когда товарищи снова сошлись. -— Оно похоже, будто наши пулеметы работали: все беляки лежат.
— А где же могут быть наши? — спросил Миша. Только теперь он начинал понимать опасность положения, в которое они попали.
— Где наши? Кто его знаег, — ответил Прокошин. — Недалеко должны быть. Бой, видать, вчера начался — метель помешала. Вишь, убитых-то не убрали, так в шинелях и лежат.
— А мы-то где?
— Вот кабы мы знали... Может, на нашей стороне, может, на белой, а и то может быть, что и посередке. А уж где бы ни были, куда ни то надо подаваться. Того и гляди, к кадетам в плен попадешь.
— Что это за разговор идиотский — про плен! — вдруг огрызнулся Ковалев. — Последнюю пулю в голову, а в плен не пойду!