— Кис, кис, кис! — позвал он,
Маруська выгнула спину и обернулась не сразу, но. когда обернулась, Муромцев увидел ее удивленную морду.
— Кис, кис! — позвал он опять. — Иди сюда, дура...
Но кошка, сделав несколько шагов по направлению к нему, фыркнула, отскочила и, подняв хвост трубой, осторожно стала уходить.
Тогда он быстро стащил варежки и вдруг появился — весь как есть. Он стоял на тропинке и увидел всего себя: ноги в валенках, и руки, и всю свою небольшую, ловкую и крепкую фигуру. И кошка тоже увидела его, потому что подбежала и стала тереться об его ноги.
Муромцев осмотрел варежки, даже вывернул их. Ну положительно ничего в них особенного не было: ни кнопок, ни пружин. Он даже понюхал их, но они ничем не пахли. Шерсть как шерсть, деревенские варежки.
На тропинке вдали с двумя котелками показался Ма-имбет Махатов, командир отделения.
«Ну вот, сейчас проверю», — решил Муромцев.
Он надел варежки и стал ждать. Котелки были полные. Махатов торопился, потому что бежал по морозцу без шинели. Он шел прямо на Муромцева, как будто его и не видел. Сержант посторонился, но Махатов все-таки задел его и, как только что сделала это кошка, удивленно оглянулся. Он было растерялся. Он даже поставил один из котелков на снег, да так неловко, что тот чуть было не опрокинулся. Муромцев, который не любил, чтобы щи зря проливались на землю, невольно подхватил его, и котелок вдруг исчез.
— Что за штука! — пробормотал Маимбет. — Котелок на снег поставил — пропал! Шайтанский штука!
Маимбет был лучшим наблюдателем в батальоне. Если уж он пе видел сержанта и котелка — значит, бабушкины варежки и в самом деле невидимки.
Муромцеву вдруг стало смешно. Особенно смешно было глядеть на Маимбета Махатова. Сержант еле удержался, чтобы не расхохотаться, и, зажав рот рукой, только фыркнул. Маимбет попятился, и Муромцев со всех ног бросился в землянку, оставив Маимбета на тропинке с одним котелком.
Осторожно, чтобы не расплескать, Муромцев поставил на стол котелок, и тот стал видимым, пар поднимался над щами.
Значит, вот еще каково свойство этих варежек. Он взял кружку со стола — она пропала; поставил — появилась. Он взял ложку — и та пропала.
Тут вошел в землянку Маимбет.
— Ай-яй-яй! — сказал он, увидев котелок со щами на столе. — Маимбет с ума сошел, совсем дурак стал, все забыл. Нехорошо, Маимбет! Сегодня суп принес — забыл когда, завтра винтовку забыл почистить, послезавтра совсем старик стал, зубы потерял, глаза потерял!
Маимбет был славный парень, только очень разговорчивый. Его недавно назначили командиром отделения, и, когда ему некого было поучать, он отчитывал и поучал самого себя.
Так он долго разговаривал сам с собой, но, однако, заметив, что суп стынет, стал искать сержанта; вышел из землянки, вернулся и принялся есть.
— Сам виноват, — сказал он, — холодный будет. Кушать надо. Ему половину оставлю.
Он присел к столу, нарезал хлеб и стал есть. Тут Муромцев и сам почувствовал голод. Оказывается, невидимость не мешала аппетиту. Он подсел к Маимбету и стал ему помогать. Маимбет и сам с увлечением работал ложкой и вдруг, выпучив глаза, увидел, что в котелке осталось только на донышке.
— Плохой ты человек, Маимбет, — сказал оп,— не товарищ! Чужое скушал. Совсем испортился, Маимбет! Доложу командиру роты — оп тебе два наряда даст...
У него было очень огорченное лицо.
На Муромцева напало озорство. Он поднял оба котелка, потом поставил их на стол, потом опять поднял. Снял шапку с головы Маимбета и стал ее подбрасывать. Поднял стол — так, что он исчез и опять появился. Погладил Маимбета по голове, потянул за нос. У бедного Маимбета глаза выскочили на лоб, и он схватился за голову.
— Температура сорок пять! — сказал он с огорчением и страхом. — Маимбет заболел, с ума сошел, в санчасть ложился...
Он поднял свою шапку и, осторожно оглядываясь, боком пробрался к выходу, открыл дверь и побежал.
Сержант Муромцев почесал в затылке.
— Ну и дела! — сказал он. — Надо идти к комбату.
Сержант постучал в дверь блиндажа капитана Беркутова.
— Войдите, — сказал капитан.
Муромцев вошел. Капитан Беркутов сидел боком к двери и не видел, как она открывалась.
— Разрешите обратиться, товарищ капитан, — сказал сержант.
— Муромцев? — спросил капитан, не оборачиваясь. — Ну что?
— Не знаю, как и доложить, товарищ капитан... — запинаясь, сказал Л1уромцев. — Дело в том, что... проще сказать... вид я потерял.
— То есть как это — вид потерял? — строго спросил капитан. — Этого я от вас не ожидал. Надо следить за собой. И вместо того чтобы приходить ко мне докладывать, нужно просто привести себя в порядок: побриться, почиститься и принять тот вид, какой полагается младшему командиру. Идите и исполняйте.
— Разрешите, товарищ капитан, объяснить. Вид у меня есть, но вроде как бы исчез по причине варежек из посылки...
Муромцев был в отчаянии. Ну как объяснить такую непонятную вещь?
Капитан обернулся и, не видя Муромцева — тот так и забыл снять свои чудесные варежки, — удивленно сказал:
— Ушел?! Что с ним такое?
— Никак я не ушел, товарищ капитан, — произнес сержант.
Капитан протер глаза.
— Черт знает, как темно у нас в блиндаже! — сказал оп. — Где вы?
— Здесь я, перед вами.
И тут капитан заметил, что голос идет из пустоты. Он протянул руку по направлению к нему и наткнулся на шинель сержанта.
— Что-то у меня с глазами, Муромцев, — взволновался капитан, — я вас не вижу.
Тут наконец Муромцев получил способность говорить и как мог объяснил комбату, что с ним случилось.
— А ну-ка, снимите варежки, — сказал капитан недоверчиво.
Муромцев снял варежки — и появился.
Капитан обошел его кругом, осмотрел и даже ощупал.
— Да, — сказал он, — история! Такого на свете не бывает. И вижу сам, а поверить этому не могу.
— И я не могу, товарищ капитан. И техники тут никакой нет — одна шерсть. Я бы так подумал, что это предрассудок, да ведь сами видите...
— Это не предрассудок, — усмехнувшись, сказал капитан. — Это, Муромцев, мечта! Сказка! И не будем мы гадать, отчего да почему, будем действовать. Ладно?
— Ладно, товарищ капитан, — согласился Муромцев. — А как вы думаете, по начальству-то надо доложить?
Капитан засмеялся и покачал головой:
— В уставе не упоминается.
— Так разрешите, товарищ капитан, действовать.
— Действуйте, вот карта, — сказал капитан, подходя к столу.
Часа через полтора Муромцев в своем виде, с варежками в кармане, выходил из блиндажа комбата.
Уже стемнело, и первая звезда, большая и яркая, как маленькая луна, появилась в темно-синем небе.
Сержант произносит речь
Муромцев шел по знакомой тропинке, по какой он ходил обычно, отправляясь к гитлеровцам на разведку. Звезда осталась впереди и чуть левее. Она стояла над белым лесом, а тоненькие лучи ее, падая на снежные ветви, заставляли сверкать и светиться то одну, то другую снежинку из миллиардов, покрывших этот лес. Идти было хорошо. Снег поскрипывал под валенками, и морозный воздух был прозрачен до самых звезд. Муромцев дошел до чистого, белого озера. На том берегу был враг. Сержант вынул варежки и минуту помедлил. Что-то вдруг не захотелось ему расставаться даже на время со своим привычным видом. Не такой уж он был красавец, а все-таки кто ни посмотрит на эти крепкие плечи, на открытое лицо, скажет, что на парня можно положиться.
Но делать было нечего. Такое уж дело война: если нужно, и верблюдом станешь, не то что невидимкой.
Он надел варежки и вышел на озеро. Фашисты трево-
жились, как всегда. Пускали ракеты. Снежная гладь рефлектором отражала их мерцающее сияние, и на озере становилось ослепительно светло. Муромцев хотел было, по привычке, свернуть туда, где потемнее, но, вспомнив, что он невидимка, плюнул и пошел на самый свет.
Как обычно, фашисты время от времени стреляли короткими очередями вслепую. Светящиеся пули то там, то здесь прошивали пространство над озером. Одна очередь легла почти у самых ног сержанта. Но к этому было не привыкать, и он продолжал свой путь.
Немецкие блиндажи были уже близко. Сержант подошел к самому окопу, где на краю его чернела фигура часового.
Муромцеву очень захотелось снять его ловким ударом приклада, но тут он вспомнил твердый приказ командира:
«Мелочами не отвлекаться». И Муромцев оставил гитлеровцу жизнь. Однако интересно было посмотреть поближе, что это за фашист такой. Муромцев подошел так близко к часовому, что слышал даже его хриплое, простуженное дыхание. При свете ракеты он разглядел и лицо, заросшее бородой, рваную шинель, замотанные полотенцем уши.
Сержанту вдруг вздумалось поговорить с фашистом. Но как это сделать? По-русски, подлец, не поймет, а по-немецки и сам сержант был не очень умудрен. Какие немецкие слова он знал? Гитлер, Геббельс, Геринг, еще два — три таких же ругательных слова. Речи из них не составишь.
И вдруг он вспомнил: капут! Очень хорошее слово. Оно и по-немецки многое означает — погибло, пропало, кончено, безнадежно, в гроб, в могилу... Речь была готова.
— Гитлер капут, — дождавшись порыва ветра, сказал он шепотом в самое ухо фашиста.
Тот заморгал глазами и попятился.
— Капут Гитлеру, — сказал сержант уже погромче в другое ухо.
Фашист замотал перед собой рукой, как бы отмахиваясь.
— Не любишь, гадина? — сказал Муромцев по-русски и продолжал: — Гитлер капут, Геббельс капут, Геринг капут, Гиммлер капут, фашизм капут...
Это он говорил ему прямо в лицо. При свете ракеты видно было, как физиономия фашиста перекосилась, глаза расширились. Ему казалось, что сам ветер с востока кричит ему в лицо эти погибельные слова.
Сержант еще немного поговорил по-немецки в этом же духе. Тут он вдруг заметил на руке у фашиста овчинные рукавицы, которые тот, очевидно, отнял у какой-нибудь русской женщины.