, пачки патронов, умащивая поплотнее камуфляжную штанину, набитую песком – мешочек для упора винтовки. Укладывался и философствовал про себя, глядя на линолеумный орнамент и выдавленную квадратную выемку, в которую так удобно при стрельбе упирать правый локоть: «Интересная штука – жизнь. Шо у людей, шо у вещей. Такие завороты, бывает, делает, шо любое кино отдыхает! Вот взять этот линолеум… На каком заводе его сделали? В каком году? Может, ещё при Брежневе. Лежал себе на полу в какой-нибудь квартире, шлёпали по нему детские пяточки и хозяйские тапочки… Сколько б он мог рассказать! Вот, например, эта выемка, наверняка от кровати. Какие женские стоны он помнит, когда делали на этой кровати детей? И как потом ножки этих детей шлёпали по нему, когда малыши бежали к родителям под одеяло». Игорь с улыбкой вспомнил, как приучали младшую дочь, ей тогда три годика было, спать отдельно, в детской комнате. И как она бегала к родителям в постель по несколько раз за вечер, причём каждый раз несла перед собой свою подушку, прижимая её к груди ручонками. «Шесть лет прошло уже. И три года, как Алёнку не видел, – мысли Игоря текли дальше. – Кто бы мне тогда сказал, шо у нас будет война, да ещё такая дурная, братоубийственная, шо я в свои пятьдесят лет буду иметь позывной Одесса и буду бегать наравне с молодыми, стрелять из СВДэшки, которую до этого и в руках не держал?! Вот и получается, шо у нас с этим линолеумом судьбы похожи».
– По четыре патрона заряжай! Работаем на неизвестную дальность, – вырвал Игоря из раздумий голос Руслана. – Марс, мишень номер пять, Геолог – девять, Одесса – три… Стрельба по готовности!
Привычными движениями заполнив четвёркой латунных молодцов магазин и вщёлкнув его в винтовку, Игорь приник к оптическому прицелу, выискивая среди группы щитов, рассыпанных на различной дальности, мишень с крупной цифрой «3». Определить до неё дальность было плёвым делом – третий месяц уже на этом полигоне как-никак, наизусть всё помнится. «Тройка» была на трёхстах восьмидесяти метрах. Взявшись двумя пальцами за верхний маховичок, на секунду задумался и выставил его на дальность «400». Передёрнул затвор, опять приник к окуляру прицела и слился, наконец, с винтовкой в единый снайперский комплекс. Поёрзал слегка, устраиваясь поудобнее, нащупал правым локтем выемку и замер, успокаивая дыхание. Четырёхкратная оптика ПСО[13] сделала все предметы чёткими, фанерный щит и мишень были отлично видимы, даже скотч, которым листы бумаги примотали к фанере, слегка отблёскивал. Сетка у прицела была очень удобной.
«Дистанция триста восемьдесят, а прицел на четыреста, значит, берём чуть ниже… – Игорь подвёл стрелочку уголка на сетке прицела в кружок мишени, потом опустил её вниз, сравняв с нижним обрезом листа. – Ветер слева, четыре метра в секунду, значит, поправка влево, 0.23 умножаем на четыре, получается 0.92, почти одна тысячная. Добавим сюда деривацию, она на этой дистанции будет 0.1 тысячной. Итого, одна тысячная влево».
Вычисления заняли секунд пять, не больше. И как только компьютер в голове Игоря выдал результат, он увёл вершинку уголка влево, так чтобы прицеливаться ближайшей к уголку вертикальной риской, плотнее вжал приклад, очень медленно выдохнул из лёгких воздух и задержал дыхание. Сетка прицела почти перестала танцевать. Сквозь кожу перчатки чувствовался изгиб спускового крючка. Теперь главным в этом механизме, состоящем из человека, винтовки и оптики, выступал правый указательный палец. Он должен плавно, без рывка, нажать на спуск. Надави чуть резче или не тем местом и ствол винтовки слегка, незаметно для глаза, колыхнётся, и пуля уйдёт на малую долю градуса в сторону. Вся работа будет испорчена и выстрел будет зряшным. В этот раз палец свою работу сделал правильно, грохот выстрела слился с лязгом затвора, стреляная гильза улетела куда-то вправо. Справа и слева забабахали соратники. Игорь, не меняя позы, в несколько вдохов восстановил дыхание и ещё трижды повторил действия по продырявливанию бумажки № 3.
После четвёртого выстрела затвор, выкинув последнюю гильзу и не получив подпитку из магазина, замер в крайнем заднем положении, открыв широкую щель, требуя, словно птенец с открытым ртом, новой пищи. Игорь, не торопясь, отстегнул пустой магазин, закрыл затвор, укрыл винтовку плащ-палаткой. Слева грохнул выстрел. Гильза не больно стукнула Игоря в плечо и упала на линолеум, исходя горячим дымком.
– Одесса стрельбу окончил! – крикнул куда-то через плечо Игорь, щелчком пальцев отправил гильзу к подножию бруствера и перевернулся на спину, блаженно потянувшись.
– Марс стрельбу окончил!
– Геолог стрельбу окончил!
– …стрельбу окончил!
– К мишеням бегом марш! – Руслан сорвался с бруствера едва ли не первым.
Так до обеда и занимались – постреляли, побежали посмотреть, опять постреляли. Да и после того, как плотно набили животы борщом и макаронами с тушёнкой. и слегка отдохнули в кубрике, ничего не поменялось. А в 15.30 прибежал посыльный от дежурного по полигону со словами: «Одессу вызывают. Группа Двойки на БЗ[14] выезжает».
Передняя часть кузова под самую крышу была забита рюкзаками. А на полу толстым слоем уложили остальное имущество группы – ящики с бэка[15], коробки с сухпаем, тушёнку, крупу, масло, пару сковородок с кастрюлей, даже ПТРС[16] 1943 года выпуска, которое, сколько помнил Игорь, группа только возила с собой и которое ни разу ещё не стреляло по укропам. Ну а бойцы заполнили оставшийся объём, и армейский «Урал», как обычно, забили так плотно, что, казалось, сунь туда ещё одну эрдэшку, и тёмно-зелёный, прорезиненный брезент треснет как штаны на жирной заднице. Но опыт говорил, что если последует команда, сюда, под возмущённые крики и трёхэтажные маты, ещё поместятся АГС[17] с расчётом и полудюжиной улиток[18].
Такие выезды случаются часто, поэтому бойцы давно уже определились с местами в кузове. Двойка, как командир группы, занимал место для VIP-персон – в кабине. Игорь удобно развалился на эрдэшках, подперев своей винтовкой, словно палкой, капризно не желающий лежать на вершине пирамиды и постоянно сваливающийся рюкзак. Самые козырные места у заднего борта по уставу предназначались для пулемётчиков, но их занимали санитар Леон и замок[19] Овал. Леон был ровесником Игоря, только худым и жилистым. Да и то сказать – какой жир нарастишь, всю жизнь проработав в шахте забойщиком? Имея характер, всегда готовый к скандалу и очень матерный лексикон, показывающий, что хозяин запросто перейдёт от скандала к драке, Леон легко отжал это козырное место для себя. А Овал его занимал на правах замка. Лет тридцати пяти, очень полный, он был коренным дончанином, в молодости, совпавшей с лихими девяностыми, бандитствовал, за что получил срок, а с приходом войны взял в руки автомат.
– Все на месте, гоблины? – над задним бортом «Урала» показался кевларовый шлем, под ним голубые глаза Двойки, а ещё ниже – его широкая улыбка.
– Мули нету, побежал в кубрик, за сигаретами, – ответил Рус. – Куда едем, Двоечка?
– В Докуч[20] едем, – ответил за Двойку появившийся Муля, который всегда всё знал, везде успевал и всюду вставлял свои пять копеек. Он выскочил над бортом, как чёрт из табакерки, и перебросил две пачки сока (наверняка успел в столовую заскочить и выклянчить у поварих), свой автомат, а потом и себя, любимого.
– О! Докуч! – воодушевился Овал. – Класс! Каких-то полгода назад он служил в другом подразделении и как раз в Докучаевске. Игорь, кстати, также служил в той роте разведки, но не долго и в этом городе не был ни разу. Машина дёрнулась и поехала, а по рукам пошли пакеты с соком, сигареты и зажигалки, передаваемые от одного бойца к другому.
Двухэтажное здание из силикатного кирпича, бывшее ГАИ славного города Докучаевска, встречало их в сумерках. Перед крыльцом была гравийная площадка, окантованная невысоким и ажурным бетонным заборчиком. Наверняка до войны на этом гравии докучаевцы выставляли свои авто, а важные, неторопливые гаишники заглядывали под капоты машин и в карманы их владельцев. А теперь армейский «Урал» бесцеремонно сдал задом к самому крыльцу, едва не раздавив твердой чёрной резиной нижнюю ступеньку. Будь это два года назад, бывшие хозяева от такой наглости наверняка бы онемели.
С крыльца вели две двери. И левая, в которую бойцы стали таскать свои вещи, оказалась не «гаишной». По крайней мере, плакаты на стенах, показывающие схемы строповки различных грузов и металлические столы, более похожие на верстаки, привинченные к полу и стоящие в ряд, говорили, что здесь кого-то раньше обучали. Местные разведчики занимали две комнаты на первом этаже, а приезжим достался второй. Там было холодно и темно. Холодно потому, что на улице был март, а здание не отапливалось всю войну. А темно потому, что все лампочки давно унесли вместе с патронами, только козьи рожки обрезанных проводов торчали в потолке. Но… Группа была «не первый день замужем», где только не приходилось ночевать! И в полуразрушенных сельских домах, и просто на улице, и в шикарной даче какого-то прокурора, сбежавшего в Мариуполь, и в настоящем, хотя и запущенном бомбоубежище. Самая тяжёлая ночёвка на памяти Игоря была под Широкино, недельки четыре назад. Тогда, по «гениальной» задумке командования, они двумя группами оказались в трёхстах метрах от укроповских позиций. Холодно было, дождь мелкий и мерзкий моросил, укропы в тепловизор посматривали! А они передвигались на четвереньках или ползком, грызли сухой паёк, по трое набивались под сырые плащ-палатки и даже туалетные надобности справляли лёжа на боку. Тело тогда пропиталось промозглым холодом до самого хребта. Надрожались от сырости, да и от страха тоже. Мёрзли, дрожали, но