– Ну и что со всем этим делать прикажете?
– Я не приказываю. Я выполняю приказы, – прозвучал ответ голосом не совсем приятным, то ли мужским, то ли женским, каким-то усреднённым.
– Мои приказы?
– Да, теперь твои.
– А у тебя есть имя?
– Есть.
Артём ждал, что корабль произнесет своё имя, но тот молчал.
– Ну так назовись! – громче, чем надо было бы, сказал Артём и шёпотом добавил: – Железяка тупая.
– Аофферрорррикссоппп, – одновременно с этим скрежетом опять возник экран и фигура на нём, но не старого владельца, а другая, дёрнулась несколько раз, изобразив жестами и мимикой что-то весьма сложное.
– Да-а! Язык у вас очень сложный, это если мягко говоря. Я, наверное, не освою. А перевести своё имя можешь на русский?
– Да могу. – И опять тишина.
– Ну так переведи, если можешь!
– В твоём языке нет одного слова, чтобы это перевести. Это будет – Корабль-дом-жилище-Тот, Кто кормит.
– А можно я тебя буду называть другим именем? Мне твоё имя сложно повторить и на моём-то языке, а на твоём уж и подавно?
– Можно.
– Это хорошо. – Артём встал и прошёлся по кораблю-дому-жилищу. – Вот только на ум ничего не идёт. А давай сделаем так: я тебя буду звать Корабль, а когда я тебя получше узнаю, может, дам другое имя.
– Железяка тупая?
– О-о-о! У тебя хороший слух. Извини, пожалуйста, я не хотел тебя обидеть.
– Я не обижаюсь.
– Спасибо.
– Пожалуйста. Можно не благодарить, потому что я вообще не могу обижаться на хозяина, это не заложено в моей программе.
– Понятно. То есть ты хочешь сказать, что ты компьютер?
– Нет, не компьютер. В твоём языке нет обозначений, способных объяснить, как я функционирую.
– Ясно… А кстати, откуда ты так хорошо знаешь русский?
– Я имею доступ к Единому, Который Знает Всё и был в Начале Всего.
– А что это – Единый, Который Знает Всё, и был в Начале Всего?
– Это информационное поле, где есть абсолютно вся информация обо всей Вселенной, в том числе и о планете Земля.
Потрясение, которое испытал Артём после этих слов, было гораздо больше, чем от всего ранее испытанного. Вся напускная невозмутимость и ирония убежали от него, слова исчезли, как исчезают суслики в норах от мелькнувшей по земле тени. Вместе с ними куда-то юркнула и возможность адекватно реагировать на окружающую действительность. Артёма хватило только на то, чтобы глупо переспросить:
– Абсолютно-абсолютно всё?
И, подойдя на ватных ногах к креслу, он упал в него под короткий ответ «да», словно вбивший его в удобное ложе.
Несколько минут из кресла доносились только сопение и тихие протяжные возгласы: «Вот это да-а…» Но суслики не собирались остаток дней проводить в норе, вот только выскочило их больше, чем заскочило.
– И что мне со всем этим делать? Слушай, а ты и про меня всё-всё знаешь? И про Вику? А про Ирку? Слушай, а где я потерял… А почему Ирка тогда не захотела? Так, стоп! Ничего не отвечай! Это истерика, сейчас пройдёт. Уже прошла.
Артём глубоко вздохнул, задержал дыхание и снова заговорил:
– То есть ты хочешь сказать, что у тебя есть ответ на любой вопрос?
– Нет.
– Почему нет?
– У меня ограниченный доступ к Единому, Который Знает Всё и Был в Начале Всего.
– Почему? Кто тебя ограничил?
– Развитие цивилизации Кхрро-о-оупррх дошло до определённого уровня, и это определяет степень моего доступа. – Ответ опять сопровождался возникновением отчаянно жестикулирующего изображения.
– Итальянцы произошли от вас?
– Нет.
– Странно. Они тоже любят говорить руками. Ты можешь не сопровождать слова своего языка этими изображениями, они так внезапно появляются, что я всё время шарахаюсь.
– Да.
– Спасибо. А наша цивилизация, земная, дошла до какого-то уровня, позволяющего черпать из этого Единого? Кстати, он кто, Бог?
– Ваша цивилизация в самом начале этого пути. У вас только отдельные индивидуумы имеют очень ограниченный доступ. Ваше понятие «Бог» только очень приближённо объясняет суть Единого, Который Знает Всё, и Был в Начале Всего.
– Хорошо, об этом позже поговорим. – Артём в сомнении почесал макушку. – Скажи, ты выдашь всю информацию, до которой имеешь доступ?
– Да.
– Почему? Я что, особенный?
– Я запрограммирован повиноваться первому разумному существу, приблизившемуся ко мне. Это существо – ты.
У Артёма аж дух захватило.
– Ты хочешь сказать, что я могу пользоваться всем, что ты можешь и чем обладаешь?
– Да.
– А другие люди?
– Я запрограммирован подчиняться тебе.
– Корабль! Отныне твое имя – Джинн, – почти торжественно объявил Артём.
– Слушаю и повинуюсь, мой Алладин.
– Ха, ты что, знаешь эту сказку?
– Я знаю всё, что написали люди за всю свою историю.
– Да-а?! А библиотеку Ивана Грозного мне покажешь?
– Покажу, но молекулярную копию, а не оригинал.
Артём присвистнул.
– А ты что, можешь делать такие копии с чего угодно?
– Да. Исключение составляет только всё, имеющее в своей структуре ДНК, это живые организмы и вообще любая органика, содержащая в себе генетический материал.
– Это понятно. Создатель охраняет свою монополию. – Артём снова почувствовал затруднение. – А как же с этим согласуется та часть твоего имени, которая «Тот, Кто Кормит»? Как ты справляешься с кормёжкой, не создавая органики? Или твой старый хозяин питался как растение?
– Представители цивилизации Кхрро-о-оупррх прошли эволюционный путь от хищников до Ттыци-и-икхрро-о-оупррх.
– А это кто такие?
– В переводе на твой язык это означает: «Тот, кто может пить чистую энергию, живущий правильно и мудро, уходящий, когда захочет».
– Что значит «пить чистую энергию»?
– Они отказались от питания плотью и научились использовать для поддержания жизни энергию А-а-аррхо-оупррх, разлитую во Вселенной. Хотя многие представители цивилизации Кхрро-о-оупррх иногда продолжали питаться традиционно. Я временами поставлял своему старому хозяину такую пищу.
– Как же ты её поставлял, если ты не можешь её копировать?
– Я не создавал молекулярные копии органики, я её перемещал из других районов Вселенной.
Артём потряс отяжелевшей от переживаний и умственных усилий головой.
– Устал я что-то… Столько информации свалилось на мою несчастную голову. Надо всё переварить, переспать. Вопросов – море, и жизни не хватит, чтоб все задать… Надо перекурить. Теперь можно и не торопиться, отпуск продлевается на неопределённое время. Кстати, а сколько жил твой старый хозяин?
– Двести сорок семь тысяч триста двадцать три года, восемь месяцев и пять дней по системе отчёта времени, принятой на твоей планете в настоящее время.
– Я не удивляюсь даже тому, что я ничему не удивляюсь. – Артём душераздирающе зевнул. – А может, я вообще свихнулся и сейчас нахожусь в какой-нибудь палате номер шесть?.. Всё! Эту бесконечную череду вопросов надо рвать. Я иду в дом. Ты закрывайся и никого не пускай кроме меня, даже Приблуду. Понял?
– Да, мой господин.
Артём, бормоча себе под нос: «Хорошо быть хозяином лампы», пошёл было к выходу, но пройдя несколько шагов, вдруг повернулся и сказал:
– А смолекулируй-ка мне, пожалуйста, Джинн, на сон грядущий бутылочку рома «Бакарди», плитку шоколада и парочку кубинских сигар.
Взяв всё это с возникшей из воздуха подставки и подтвердив: «Да, хорошо» – он вышел на песок котлована.
Небо начинало сереть, в воздухе пахло ночной свежестью, а впереди была долгая и интересная жизнь!..
– Светка! Светка! Ну что ты делаешь, я же управляю, мы же грохнемся с такой высоты.
– Это я грохнусь, если не получу тебя. – Светка говорила тихо, с придыханием, она упрямо устраивалась на Артёме, сидящем в кресле перед пультом управления, целуя его лицо, шею, грудь, прижимаясь к нему всем телом, стягивая с него и с себя одежду. Наконец она примостилась там, где надо, и её небольшие, ладные груди ритмично закачались перед Артёмом.
– Джинн, стань прозрачным и лети куда летели, а я… Ох! – успел он простонать и полностью переключился на Светку. Стены, пульт, кресло, вся обстановка вокруг исчезли, остались только их сомкнувшиеся, вливающиеся одно в другое тела, и небо сверху, снизу, вокруг, и море далеко внизу. Вытатуированная обезьянка на Светкиной попке радостно прыгала вверх-вниз, вверх-вниз, и непонятно было, чему она радуется – невиданным просторам, неожиданно открывшимся ей, зеленеющему далеко впереди и внизу Крыму или истребителю, догоняющему их слева? А скорее всего, она всегда радовалась, когда хозяйка заставляла её прыгать вверх-вниз, ведь хозяйке это нравилось ещё больше.
Потом были четыре упоительных дня в Крыму – солнце, море, прогулки на «смолекулированном» «Чероки» по Крымским горам. Парковка самого Джинна решилась очень просто – он зависал на высоте 10–15 метров в безлюдном месте и становился прозрачным. Прозрачность и невидимость были для него обычным состоянием.
Артём, по своему характеру волк-одиночка, решил не делиться с миром не только находкой, но и самим фактом её существования. Он решил пока наслаждаться неожиданно свалившимся счастьем обладания такими, почти божественными, возможностями. Чувство безграничной, никем из живущих на Земле людей не испытанной свободы пьянило и сводило с ума. Мир открылся перед Артёмом, как супермаркет перед нищим, неожиданно выигравшем миллион.
Джинн выполнял любое его желание, доставлял его в любую точку Земли, делал ему любые предметы – от кожаных кроссовок до автомобилей, которые он после поездок по ближайшим окрестностям не без жалости каждый раз оставлял с ключами, но без номеров, где-нибудь в укромном месте. Джинн делал необходимые документы, деньги, предоставлял любую запрашиваемую информацию, он, непонятно как, мог войти в любую телефонную или компьютерную сеть.
После Крыма их понесло по всему белому свету, и этой бешенной, ненасытной гонке за впечатлениями, казалось, не будет конца. Дни, недели слились в сплошной калейдоскоп: кубинский пляж, пиво в лондонском пабе, «Свадьба Фигаро» в Ла Скала, влажная духота амазонских джунглей, а потом белый медведь на льдине в Карском море, двухдневное подводное путешествие вдоль Большого барьерного рифа, шашлыки с изумительным вином на берегу грузинского озера Табацкури и ночная кража бананов на филиппинском острове Панай. Иногда, особенно поначалу, они заказывали номера в шикарных отелях, но чаще спали в Джинне, который мог принимать любую форму – от деревянного бунгало до Зимнего дворца со всем Эрмитажем внутри. И который был не только средством передвижения с неограниченной автономностью, но и безграничной по объёму, просто неисчерпаемой энциклопедией. Вот только собеседник из него был аховый, он никогда не говорил, если его не спрашивали, и отвечал лишь на поставленные вопросы. Машина есть машина, даже такая умная, а сплетничать, как и философствовать, могут, наверное, только имеющие душу.