Чувство это было настолько угнетающим, особенно на виду у народа, что Артём едва переборол острое желание тут же прервать пытку и уйти с помощью Джинна на свободу.
После «флюшки» Артём ещё несколько часов разделял «обезьянник» с другими его обитателями, которых по очереди уводили, приводили обратно после общения со своими следователями, некоторых увезли в наручниках. «На санкцию», – объяснили конвоиры. На санкцию это значит на суд, который определяет дальнейшую судьбу задержанных: кого-то отпускают, кому-то определяют меру пресечения – подписку о невыезде или арест на два месяца, а кому-то просто продлевают арест до десяти суток. В любом случае обратно в райотдел никто из них надолго не возвращался, разве что только на пару часов к следователю на допрос.
Артём своего следователя увидел во второй половине дня. В комнату перед клетками вошёл плотный мужчина лет сорока, в коричневой кожаной куртке, его серые глаза прятались в тени очень густых, «брежневских» бровей, кожаная кепка скрывала под собой солидные и умные залысины.
– Помогайбис кто? – Голос был зычный, командирский.
– Я Помогайбис. – Артём очнулся от дремоты, в которую впал, когда вывоз на санкцию проредил плотность населения «обезьянника». Представилась возможность присесть, привалившись спиной к стене, а ноги вытянуть вдоль скамейки – очень даже комфортные условия после полусуток колготни на ногах.
Судя по трём письменным столам, трём пошарпанным сейфам, одному настенному календарю и электрочайнику с тремя разнокалиберными чашками на подоконнике, Артёмин милиционер делил кабинет ещё с двумя коллегами. Следователь, представившийся как Смирнов Юрий Яковлевич, ознакомил Артёма с кучей всяких процессуальных бумажек, на которых заставил расписаться. Долго допытывался, куда Артём запрятал сабли и не хочет ли он признать себя виновным? Заметил, что Артёму очень не повезло, так как в этом деле замешаны какие-то личные интересы высокого начальства. Он угостил подследственного чаем и сигаретой, посоветовал ему не отказываться всё же от адвоката, и пропал из его поля зрения до самого судного дня, который наступил на третьи сутки.
Суд сам по себе занял не долгое время, а вот поездка в «воронке» оказалась пыткой. Сначала поехали в ИВС – изолятор временного содержания, где в их и без того тесную компанию втиснули ещё троих уркаганов. Оттуда по ухабистым городским улицам, то весело подпевая себе сиреной, то с трудом протискиваясь в таких густых пробках, где никакая милицейская мигалка не помогала, уазик повёз их в своей клетчатой утробе, встряхивая и подбрасывая словно спички в коробке, каждого к своей судьбе.
А слово «суд» имеет один корень со словом «судьба», и суд этот, словно камень на распутье, указывал только два пути – или тюрьма и несвобода, или свобода, но коротенькая, урезанная, на подписке, словно на веревочке. Артёму этот камень придорожный в образе судьи, выслушав доводы следователя, прокурора и самого Артёма, определил два месяца ареста. Решение Артём воспринял спокойно и без удивления. Окунувшись в эту криминально-милицейскую кашу, поварившись в ней недолгое время, наслушавшись разных историй, он вообще перестал удивляться казусам и логике отечественной юриспруденции. Он знал, что в следственном изоляторе – СИЗО, где его теперь должны содержать, люди могут сидеть месяцами, иногда даже годами, дожидаясь суда. Суда, который единственный может назвать человека преступником, а ведь только преступника можно лишать свободы. Вот и выходит, что он ещё не преступник, но в тюрьму уже посажен. И какой же суд после этого признает его невиновным? Куда же девать в таком случае тот срок, который он к тому времени уже отсидит? Зная всё это и понимая, что гнусный сосед, обеспечивая Артёму казённое жилье с пансионом, должен побеспокоиться и о своём будущем. А будущее это могло быть комфортным только в том случае, если Артём как можно дольше, желательно всегда, будет находиться не в пределах своего дачного участка, а за надёжным высоким забором с опушкой из колючей проволоки. Но потакать ему в этом желании Артём не желал. Поэтому, выслушивая судью, скороговоркой читающего решение, он обдумывал, как бы ему красиво уйти – без шума, членовредительства и выламывания решёток.
В комнате, где под присмотром конвоиров все насильно привезённые дожидались окончания процессов, они мурыжились уже несколько часов, не считая долгого томления в «воронке». Поэтому просьба вывести его в туалет подозрений не вызвала и, хотя и с неохотой, но была выполнена. В туалете он тихонько пообщался с Джинном, попросив его об одолжении.
Когда последний на сегодня продукт юриспруденции получил свою порцию правосудия, взбодрившиеся в предвкушении скорого окончания рабочего дня конвоиры, торопливо подняв со скамеек своих подопечных, повели их гуськом через холл в машину, гостеприимно распахнувшую нутро на площадке перед зданием суда. Своим серым видом, надписью по синей полосе на боку: «Дежурна частина Суворівського РВ УВС у м. Одесі» и мигалкою на макушке, она выделялась среди пестроты других машин, припаркованных на площадке, как рабочий индонезийский мул среди скаковых лошадей на ипподроме. В стороне от неё, метрах в тридцати, Артём увидел одинокий мотоцикл, заурчавший тихим шёпотом при его появлении. Вот к нему-то он и прыснул словно заяц, звеня стальными браслетами, оставшимися висеть на левой руке. А освобождённой правой он вытащил из кармана светошумовую гранату – туалетный подарок Джинна, как и ключик от наручников, и, не оглядываясь, кинул её за спину, где уже раздавались всполошенные крики: «стоять!», «стой! стрелять буду!», «лежать! всем лежать, твари!» «заводи машину!». Однако оглушающий хлопок и дикий свет, полыхнувший за спиной Артёма, нивелировал всё это разнообразие желаний и возгласов в одно протяжное и хоровое «А-а-а-а!». Разгоняя мотоцикл против шерсти по улице с односторонним движением, Артём слышал только этот возглас, перемежаемый удаляющимися стонами и матами.
Стоны эти и маты не шли ни в какое сравнение с тем истошным визгом и последовавшей за ним булькающей икотой, с которыми проснулся среди ночи сосед Артёма. Проснулся в своём доме с крепкими и надёжными запорами, видеокамерами, датчиками движения и другими охранными штучками, понатыканными, где только можно. Единственным неприятным моментом, вызвавшим такой дискомфорт, был Артём, наяву сидящий у кровати и острием катаны стянувший с него одеяло.
– Гражданин Бучковский В.П., говорить сможешь? – начал Артём свой допрос.
Бучковский в ответ поперхнулся икотой и пополз спиной вперёд, не сводя глаз с меча, пополз, пока не уперся спиной в ковёр, висящий на стене над кроватью. Этот короткий, в несколько движений путь, показался ему очень длинным, выматывающим, после него в теле, в мышцах не осталось сил. Блеск металла парализовал его, все мысли и образы схлопнулись в один: он, разрубленный пополам, дёргается в судорогах на пропитанных кровью простынях.
– Слушай сюда, сосед, – Артём пощёлкал перед его носом пальцами, пытаясь отвлечь внимание от меча. – Тебя как зовут?
– Ва – Ва-Валер-Валерий Пет-Пет-Пе-Пе… – сосед всхлипывал и никак не мог закончить, а может, даже и вспомнить свое отчество.
– Валеры достаточно. Слушай сюда, Валера, внимательно слушай. – Артём говорил тихим, равномерным голосом, покачивая в такт своим словам перед Валерием, очевидно, Петровичем, указательным пальцем. – Сейчас ты скажешь: «Икота, икота, перейди на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого». Если не сможешь, я тебе этим мечом яйца отрежу и на ухо повешу. Будут звенеть, когда ты икаешь. Краси-и-иво будет! Понял?
Валера понял. Он так хорошо это понял, что выговорил это нехитрое заклятие со второй попытки и почти не икая. Он также с пониманием воспринял предложение Артёма завтра же забрать своё заявление и приложить все силы, энергию и связи, чтобы с того сняли все обвинения, в том числе и в побеге. Он только не понял, куда тот делся после его энергичного, до клацанья зубами, кивания головой. А Артём просто вошел в Джинна, ещё одну особенность которого открыл – способность «просачиваться» сквозь твёрдые предметы. Он проходил сквозь молекулярную структуру тел, как бы раздвигая её, как зубья расчески проходят сквозь прическу или, иголка проходит сквозь ткань. Так что эффектный побег на мотоцикле был излишним, он мог бы спокойно уйти из любого помещения, шокируя зрителей своим исчезновением и прибавляя работы психиатрам.
А сейчас Артём, приняв ванну и выкурив сигару, устраивался спать, наблюдая с высоты десяти метров засаду на своей даче, состоящую из двух человек в машине на улице и двоих в доме. Те, что в доме, прекрасно понимали, что только последний дурак попрётся в день побега к себе домой. Поэтому, нимало не маскируясь, уничтожали не богатые запасы его кофе, сигар и продуктов, представляя себя снобами в каком-нибудь британском элитном клубе. А может, и не представляя, просто ловили момент удовольствия от жизни, где такие моменты выпадают хотя и часто вроде бы, но все же до чёртиков редко.
Всю эту криминальную историю, по крайней мере, официальную её часть, подполковник российской внешней разведки Симоненко Пётр Михайлович узнал через сутки после закрытия уголовного дела гражданина Помогайбиса А.В. или через трое суток с момента его же побега. О том, что Пётр Михайлович служит российской разведке, в городе знало очень мало людей, их можно было бы пересчитать по пальцам одной руки. Для всех остальных он был владельцем и директором крупного агентства недвижимости. Такое прикрытие позволяло ему сколько угодно передвигаться по городу и встречаться с кем угодно. Кроме того, агентство держало свою небольшую, но очень эффективную службу безопасности, возглавлял которую также сотрудник российской разведки. Фамилия его тоже имела украинские корни – Кучмиль Сергей Петрович. Сотрудники его, их было пятеро, не подозревали, что должны получать зарплату в двух конторах, но всё равно работали на совесть, балансируя на грани закона, иногда и нарушая его по мелочам, и получая за свою работу очень даже неплохо.