Тарелка висела, не реагируя ни на пули, безвозвратно канувшие где-то в её брюхе, ни на людскую панику, постепенно угасающую под этим брюхом, ни на разнообразную авиационную технику во всё большем количестве кружащую над ней, вокруг неё и даже, со временем осмелев, пролетавшую под ней.
Многочисленные и разнообразные зонды, сбрасываемые на её поверхность с вертолётов или прилепляемые снизу с помощью воздушных шаров, пропали так же, как и пули дуралея-охранника. Такой же результат дало дистанционное изучение различными приборами. Тарелка поглощала всё: и твёрдые предметы, и излучения и не возвращала ничего, даже отражений. Так продолжалось четыре дня, прибавивших немало седых волос и нервных тиков многим умным и ответственным головам в Вашингтоне, да и в мире тоже.
Надо отдать америкосам должное: они не стали атаковать Тарелку. Именно так, с большой буквы назвала это явление одна известная газета, и новое имя подхватил весь мир. По истечении заданного времени, а именно четырёх суток, имитатор – созданный Джинном приборчик, размером с грецкий орех, успешно морочивший голову и американцам, и кубинцам, и всей мировой общественности, получив команду, схлопнул фантом и вернулся к Джинну. В ту же секунду на головы военных и учёных на базе посыпались все пропавшие зонды, двадцать автоматных пуль, несколько мёртвых птиц и прочий мусор, попавший за это время в Тарелку. «Дождь» этот подлил масла в огонь научных, высокоумных споров и предположений о том, что происходило с вещами в недрах Тарелки. А с ними там ничего не происходило: изделия рук человеческих мирно висели рядом с имитатором, птицы и насекомые тлели, как и положено божьим созданиям после смерти, а пыль и мусор собирались в грязные комки.
Мировые СМИ взахлёб обсуждали Контакт, и не было в эти дни для них других новостей. Учёные всего мира и просто любопытные слетелись на Кубу, вдруг, неожиданно для себя, очутившуюся в центре мирового внимания, как в славные добрые времена Карибского кризиса. Цены на аренду любых, вплоть до корыта, плавсредств на Гаити и Ямайке подскочили до размеров, сопоставимых со стоимостью доставки грузов на околоземную орбиту. А кто не смог донести свои глаза на расстояние прямой видимости до Тарелки, тот сутками висел в Интернете, не столько в поисках ответов на вопросы, сколько в попытках втюхать миру свои варианты ответов.
Разведки всех стран из штанов выскакивали, пытаясь выудить хоть крохи, хоть тень информации о том, что творится на базе, закрытой плотной завесой не только сверху инопланетной, но и по периметру вооруженной человеческой. Послы и дипломаты засыпали госсекретаря США нотами протеста против монополизации США прав на контакт с внеземным разумом, с требованиями допустить мировую общественность и учёных на базу и предоставить им возможность изучать Тарелку. В ответ Америка дипломатично отговаривалась общими, ничего не значащими фразами о мировом сообществе, западной демократии и лидирующей роли США и т. д. и т. п., а тем временем очень быстро стянули в Карибское море парочку авианосных групп и пару десятков кораблей помельче.
Отдохнуть и погостить на Кубе не получилось. Ажиотаж, вызванный Тарелкой, накрыл страну волной возбуждения, споров и предположений. Страха же и паники, как это ни странно, почти не наблюдалось. Привычка жить под дамокловым мечом соседства с Дядей Сэмом закалила характер жизнерадостных кубинцев. Похоже, им было всё равно, от кого ждать неприятностей: от северного соседа или от непонятной штуковины, зависшей как моль над шубой, над их островом. А вот ажиотаж, невиданный наплыв туристов, просто хлынувших на них, радовал и добавлял оптимизма.
Но Артёма и ребят эта суета вовсе не вдохновляла на отдых, поэтому они выбрали себе в качестве резиденции необитаемый и безымянный атолл в Тихом океане под экватором. Купались и загорали до одури, валяясь на белоснежном коралловом песке, питались исключительно полинезийскими блюдами, рыбно-бананово-кокосовыми, плавали по лагуне на каноэ и ныряли за раковинами, пытались лазать на кокосовую пальму.
Занялись так же внутренним благоустройством Джинна. Артём дал ему команду слушаться Светку и Пашу в бытовых вопросах, и те обустроили помещения: общими усилиями сделали обширный холл, обставив его комфортной мебелью, сделав камин и барную стойку. Картины на стены, не отличимые от оригиналов, выбирали, обследуя музейные каталоги.
На это ушла уйма времени, один осмотр Эрмитажа занял полдня. Поняв, что в таком изобилии искусства можно просто утонуть, порешили, что один раз в сутки каждый может менять картины на стене по своему усмотрению, а если замены не будет, то Джинн волен производить обмен, на свой вкус.
Одну стену холла сделали прозрачной, за ней находилась кабина управления с большущим обзорным экраном и тремя креслами. Летать пробовали все, но особенно нравилось это Артёму. Пашина боязнь высоты и полётов сказывалась и тут, поэтому с его стороны проба была одна единственная. Из холла вели двери в личные апартаменты. Паша, не мудрствуя долго, сделал подобие своей двухкомнатной одесской «хрущёвки», зато Светка оторвалась, особенно в ванной, отделав её мрамором, малахитом и хрусталём, не пожалев золота и платины на сантехнику.
Артём не обратил на её явно мещанские замашки внимания, увлёкшись вместе с Пашей созданием спортзала с бассейном и всевозможными тренажёрами. Особое внимание он уделил залу для занятий фехтованием, даже робота спарринг-партнёра придумал. Неплохой вышел робот: орудовал любым холодным оружием, деревянным, конечно, строил зверские рожи и орал благим матом то боевой клич самураев, то галантно матерился по-французски, аки мушкетёр.
Аппетит приходит, как известно, во время еды, поэтому захотелось иметь достойную библиотеку и небольшой арсенал различного оружия, современного и исторического, любимых игрушек всякого мужчины. Получилось весьма неплохо, жаль только, что для собрания всего написанного людьми помещение требовалось размером, наверное, с карликовое государство. Впрочем, для орудий убийств, наверное, не меньше. Поэтому ограничились большим и высоким круглым залом, вымощенным плоскими каменными плитами, с полками и шкафами морёного дуба во всю стену, с лестничками и балюстрадами вдоль полок.
Большой арочный проём вёл в холл. С обеих сторон проёма стояли на страже рыцарские доспехи. Все полки выше уровня груди заняты были разнообразными печатными и рукописными книгами и свитками, бумажными, пергаментными, папирусными и даже шёлковыми. Нижние полки были заполнены оружием: мечами, шашками, саблями, шпагами и кинжалами, а также всевозможными автоматами, винтовками и пистолетами – кремнёвыми, капсульными, фитильными и современными.
Выискивая в справочниках и журналах образцы для заказа у Джинна, Артём вдруг загорелся идеей: как бы «одушевить» каждый клинок или ствол, узнать его историю, из чьих рук он вышел, в чьих побывал, где воевал, кого и как лишил жизни. Просмотр биографии первого же клинка – польской сабли в богатых ножнах, с широким и сильно изогнутым, кое-где зазубренным лезвием, с рукояткой, украшенной серебряной насечкой увлёк их похлеще оскаровской киноленты. Перед ними, затихшими, замершими в коже удобного дивана, открывалась старая, давно забытая жизнь. Жизнь людей, потомки которых в большинстве своём даже не предполагают, кто были их прямые предки в то время и кости которых давно истлели. Жизнь вещей, также давно истлевших, ненадолго переживших своих хозяев. Ведь это для нас, далёких потомков, любая вещь из прошлого представляет большую ценность, как раритет, как память, как дорогостоящий антиквариат наконец. А для ближайших наследников это было в большинстве своём старьё и хлам, место которому в лучшем случае в переплавке, перековке или другой переделке. К тому же многочисленные войны, большие и малые, накатывавшие на каждый клочок земли с постоянством, достойным иного применения, не способствовали долголетию как людскому, так и вещественному.
На экране, заслонившем книжные полки, в полтора часа уложилась более чем четырёхвековая жизнь клинка. От рождения под молотом перемышльского кузнеца в 1591 году от Рождества Христова до водворения в краеведческий музей в 1968 году. Вторую, большую часть своей жизни, сабля провела на чердаке полтавской, крытой соломой хаты. Вначале редко извлекаемая на показ внукам, как гордость и свидетельство боевого задора дедов, былой их свободы и не оставленной надежды, а потом забытая в лихолетье перемен. Зато в начале жизнь была такой же звонкой и весёлой, как жизнь её хозяина – молодого польского шляхтича Анджея Закорского. Озаряемая свечами громких пирушек и католических церковных служб, она слышала разноголосый шум сеймов и сеймиков, звенела, содрогаясь о другую сталь в многочисленных хмельных поединках, вознося гонор шляхетский превыше всего, несмываемо обагрила себя невинной холопьей кровью в погромах под Лубнами, во славу Речи Посполитой, шляхты и короля Сигизмунда Вазы. А через пятнадцать лет после этого позора, в битве под Цукорой, сабля поменяла владельца и перешла в янычарские руки, оставив своего старого хозяина с перерезанным ятаганом горлом удобрять Бессарабскую землю.
Турок верному ятагану не изменил, поэтому продал трофей торговцу, а тот выгодно перепродал саблю татарскому мурзе, ибо Всевышний благословил торговлю. Мурза подарил оружие своему четвёртому сыну Мустафе, подросшему уже для мужской работы, и благословил на поход против неверных, пророча богатую наживу и красивых рабынь. Но сын отцовскую волю не выполнил и, вместо отягощенного добычей возвращения, сложил буйную бритую головушку вместе с немногочисленной ватажкой в скоротечной степной стычке с запорожцами, оставив им коней, саблю с фитильным ружьём и замызганные шаровары, порванные практичными казаками на портянки. Сабля досталась худющему и длинному, как жердь, запорожцу по имени Сэмэн, прозванным за постоянную ненасытность Галушкою. Тот недолго красовался с нею по Сечи, пропил саблю, когда зимовал на хуторе под Полтавой у своего товарища. После этого сабля поменяла ещё несколько рук, продавалась, пропивалась в шинках. В конце концов, была куплена на ярмарке пьяненьким мужичком, мечтавшим уйти от клятой жены за