– Офигеть можно! – Игорь едва проглотил подступивший к горлу комок. – Скажи кому, не поверят. Вот если бы и были у меня сомнения, шо я тут делаю, то после такого – напрочь! Мы на правильной стороне!
– Эт точно! – только и смог ответить товарищ.
Выходили они с Сашкой из палатки сытые, довольные, разглаживая под ремнём гимнастёрки животы и орудуя в зубах языком, словно удостоверяясь, что все они на месте и ни один не проглочен вместе с краковской. И в это время по Куликову полю прошла незримая волна, что-то изменилось. Гул стал другой тональности.
– Шо случилось? – Игорь остановил Витю Гунна, пожимая его маленькую, но твёрдую как дерево ладонь.
– На Греческой заварушка началась. Стреляют! – Виктор пригладил рукой седой ёжик на голове. – Вроде уже и раненые есть.
– Охренеть можно!..
– Мужики, кто Колю видел? – подошедший незаметно Александр Иванович вопросительно уставился на них из-под ярко-оранжевой строительной каски.
– Он в сквере, меня подменяет в карауле. – Игорь махнул рукой в сторону зарослей, за которыми караулили Коля с Юрой.
– Давай его сюда.
– Есть!
Под отеческой командирской рукой Коля отсутствовал минут сорок, за которые Игорь с напарником измучились в неизвестности и ежеминутном ожидании какой-нибудь гадости из проносящихся мимо машин. Глаза их смотрели вперёд, выискивая врагов, а уши были повёрнуты назад, слушая пульс Куликова поля. Коля прибежал взъерошенный и возбуждённый, рассыпая вокруг себя клубы адреналина.
– Там такое творится! – Он невидящим взглядом окинул прилегающие окрестности. – Стрельба идёт полным ходом, раненых полно! Убитых тоже!..
– Чья берёт? – Юра, как всегда, был немногословен.
– Наших там зажали где-то. Крепко зажали. Они говорят, что долго не продержатся.
– Охренеть можно! – похоже, эта фраза сегодня начинала привыкать к Игорю. – И шо делать?
– А шо делать?! Ничего не делать! Ждать! – Коля с остервенелым отчаянием рубил слова. – Не фиг было вообще туда идти, здесь всем надо было быть! Им говорили, шо это провокация, нет же – попёрлись! И раздробили силы! Вон минут двадцать назад кто-то из «Одесской самообороны» собрал человек семьдесят, самых молодых и крепких, и увёл на помощь. Ни с кем не согласовав, никому ничего не сказав. А только что из их группы позвонил один и сказал, что их перехватили по дороге и отдубасили по самое не горюй! По подворотням расползлись избитые и раненые. Помогли?..
Затянувшуюся паузу прервал автомобильный сигнал и визг тормозов. Дорогу пересекал паренёк лет двадцати пяти. Решительно пересекал, игнорируя правила и матерящихся водителей. И вид он имел такой же решительный, какой имел рыцарь Кихот Ламанчский перед атакой на ветряков-великанов. И уверенность в своей правоте была у него не меньшая, это было видно по всему – по взгляду, по походке. Он перебежал дорогу, перепрыгнул бордюрный забор и устремился на Куликово поле. Но увидев дозорных, не снижая скорости, слегка отклонился от своего курса и подошёл к ним.
– Где тут отряды, которые против правосеков? – Его глаза горели гневом, а ноздри раздувались как у рысака. – Они, твари, на Греческой людей убивают!
– Ты туда собрался? – Игорь переглянулся с друзьями и покачал головой. – Туда не стоит идти. Они скоро здесь будут.
– Тогда я здесь буду с ними драться.
– Иди вон к палатке. Возьмёшь там дубинку. – Игорь, нащупав в кармане клубок георгиевских ленточек, протянул одну парню. – На, возьми.
Парень взял ленту и, не сказав ни слова, побежал сквозь деревья к лагерю, прилаживая на ходу ленту на груди.
– Значит так, мужики, – после прихода незнакомца Коля стал более спокойным. – Площадь нам не удержать. Периметр большой, всё со всех сторон открыто, сметут нас в пять минут. Поэтому принято решение занять Дом профсоюзов и держать оборону в нём.
– Оружие будет? Или как? – Игорь задал всех мучивший вопрос.
– Не знаю! – Коля в упор уставился на друга и по слогам повторил: – Не знаю! Короче! Остаётесь пока ещё здесь. По моему звонку выдвигаетесь к главному входу в Дом профсоюзов. Мы с вами будем штурмовой группой. По приказу Иваныча открываем двери и обеспечиваем заход всем остальным куликовцам. Если потребуется ломать – то ломать. Понятно?
– Без вопросов.
Звонок с приказом пришёл совсем скоро – минут через двадцать. Лагерь за это время опять изменился. Поддонные баррикады переехали к ступеням у главного входа. Пяток мужчин, среди них и Сашка Попандопуло, разматывали невесть откуда взявшуюся бухту колючей проволоки, опутывая эту баррикаду. Женщины уже выносили из палаток первые узлы пожиток – матрасы, одеяла и покрывала. Среди них мелькнули Игоревы покрывало и уголок спального мешка. Мелькнули и пропали, как в мыслях, так и в реальности. Несколько старушек вынесли из походной церкви иконы и крест, и с Ниной во главе, читая вслух молитвы, двинулись крестным ходом вокруг Дома профсоюзов. Жиденькая процессия, жиденькая баррикада, жиденькое колючее ограждение. Игорь осенил себя знамением на крест, который нёс, высоко подняв, какой-то незнакомый мужчина.
– Ждите здесь, у входа. – Коля подскочил к тяжёлым, из дуба и стекла, дверям и подёргал их за массивную бронзовую ручку. – Закрылись, заразы!
– Конечно закрылись. И я бы закрылся. – Игорь подошёл ко второй створке и, приложив ладошки к ушам, заглянул сквозь стекло. В полусумраке холла увидел турникет сразу за дверьми, широкую лестницу и спины не молодых мужчины и женщины, поспешно уходящих из холла куда-то вглубь здания. – Ты шо думал, тебя тут оркестр встречать будет и девки в кокошниках?
– Ладно, будьте здесь, никуда не уходите. Я кувалду притащу, кажется, была у нас где-то…
Игорь тут же бросил своё уставшее тело на широченный, в лучших традициях сталинского неоклассицизма парапет, ограждающий лестницу главного входа. Тёмный полированный камень хранил скупое майское тепло. Игорь вытянул ноги, спиной прижал к колонне свой рюкзак и блаженно вздохнул. Юра, потоптавшись немного, продублировал его у противоположной колонны, и они изображали из себя таких себе атлантов, горизонтально подпирающих задницами восьмигранные колонны одесского Дома профсоюзов. У их ног лагерь одесских федералистов умирал также шумно и бурливо, как и жил. На трибуне, с которой уже куда-то эвакуировали дорогой телевизор, продолжали громким криком и спорами решать, что же делать дальше. Одинокую идею разойтись «по добру, по здорову» так гневно запинали, что больше никто этого не предлагал. Впрочем, таким инициаторам никто и не мешал улизнуть. Каждый решал сам. Кто хотел уйти, тот уже ушёл, кто решил остаться – тот остался. Младший Давидченко, Артём[5], нервно и долго пытался убедить идти на помощь в центр. Кто-то соглашался, кто-то нет.
Все шумели, спорили, и только «офицеры» мало обращали внимания на этот гвалт. Они продолжали готовиться к битве. Колючку, протянув справа налево одну нитку, потянули теперь слева на право. Прямо на ступенях, между колоннами, сооружали вторую линию баррикад. Женщины у подножия колонн уже нанесли приличную кучу всякой мягкой рухляди. Нина с соратницами вышли из-за угла и, произнеся хором: «Господи помилуй!» аккуратно поставили крест, а иконы, согнав Юру, прислонили к колонне. Игорь тоже встал, потянулся, разминая мышцы, оглядел с высоты Куликово поле. Артём, психуя и нервничая, спустился с трибуны и, громко матерясь в телефон, уселся на заднее сиденье припаркованного у туалетов «мерседеса». Из палатки вышел Коля и, переваливаясь как утка, устремился ко входу в здание, держа в одной руке тяжёлую кувалду, а в другой баклагу с вином. «Мерседес» рванул с места и, едва разминувшись с кувалдой, уехал.
Миша, выставив пузо как таран, разрезал толпу с невозмутимым спокойствием, словно не бой его ожидал, а вкусный ужин у телевизора. Отсюда, с высоты, было видно, что на Куликово поле продолжали приходить люди. То с одной стороны, то с другой на площадь выходила одинокая фигурка и вливалась в человеческую массу. Вот слева, от вокзала, вышел из-за елей парень с фанерным щитом, с лыжным шлемом под мышкой и черным рюкзачком за плечами. Он молча взбежал по ступенькам, положил щит и устало уселся на него. Уже минут пять тут находился высокий паренёк лет двадцати пяти в кубанке, прихрамывающий, с неловкими движениями с явными признаками церебрального паралича. Он всем улыбался и рассказывал, что он потомственный казак, не просто кубанский казак, а правнук сотника, что зовут его Витя и что он не смог сидеть спокойно дома. На парапет рядом с Игорем уселся, по-мальчишески свесив ноги, злой старичок. На пиджаке у него рябила красно-жёлто-чёрным небольшая полоска орденских планок, а в руках он нервно перебирал самодельную кожаную нагайку с увесистой гайкой на конце.
– Не смотри, что я старый, – глянув снизу вверх на Игоря, сказал он, – уж хотя бы одного фашиста ухайдакаю. Бегать я не смогу и руками махать тоже, но приёмы знаю, учили нас хорошо. Пусть хотя бы один подойдёт вплотную, живым не уйдёт, вцеплюсь и пусть сдохну, но и его утащу с собой! Этих тварей фашистских только убивать надо, иначе никак! Я знаю!..
Игорь только молча кивнул в ответ.
Людская суета на площади напоминала труд муравьёв. Каждый был занят делом – кто камни таскал или вещи, кто баррикаду укреплял. Вдруг кто-то из этой толпы поднял голову, удивлённо ахнул и, дёрнув соседа за рукав, указал тому на небо. Сосед, придерживая рукой каску, чтобы не свалилась, тоже задрал лицо к зениту и тоже от удивления и изумления рот открыл. И сам поспешил позвать окружающих. Там, высоко в небе, кружились журавли! Они, выстроившись кольцом над Куликовым полем, сделали кругов семь, а потом, разорвав кольцо, потянули один за другим, жалостно курлыкая, куда-то в сторону Пересыпи. Кто-то увидел это, а многие не увидели за суетой.
Коля с грохотом бросил кувалду у дверей, аккуратно поставил вино за колонну и, подёргав безуспешно дверь, посмотрел внутрь.
– Начинаем? – Игорь, спрыгнув с парапета, также подошёл к дверям, но к другим, тем, что справа.