Посреди комнаты стоял большой ломберный стол зеленого сукна, за которым в креслах, в непринужденных позах расселись несколько мужчин, всем видом своим гармонировавших с видом залы, поскольку они сочетали в себе явные черты изрядного достатка с неряшливостью и нерадением к вещам, им же принадлежащим. Был среди них молодой франт, наряженный по последней моде во фрак с фалдами и белоснежную рубашку со стоячим воротником, но фрак он немилосердно засыпал пеплом своей толстой сигары. Был некто средних лет, в дорогой поддевке с вышивкой, мятой и вида весьма несвежего, к тому же небритый. Были еще люди с толстыми золотыми цепями, свешивавшимися из жилетных карманов, с бриллиантовыми табакерками, с пальцами, унизанными перстнями под стать Белавинским, только лица их Константин Кричевский, оробевший при виде такого собрания народу, не разглядел. Все это честное общество мирно играло в лото, вошедшее тогда в моду: перед каждым лежало по нескольку карточек, в разной степени закрытых разноцветными кусочками картона, а изрядный банчок состоял из толстой стопки ассигнаций, придавленных посреди стола малахитовой пепельницей. Видно, играли долго: над столом висел густой синий табачный дым. По запаху было ясно: табак дорогой, английский.
При виде вошедшего в полицейской шинели все общество застыло в оцепенении. У франта изо рта выпал окурок сигары и задымился на скатерти. Пожилой господин в поддевке так и замер, протянув коротенькую волосатую руку к своим карточкам, а другой — согнувшись, заглядывая в карточки соседа. Глаза всех устремились почему-то не на Костю, а к двери за его спиной, в которую, однако, так никто более и не вошел.
VI
— Простите, господа, что помешал вашему приятному времяпрепровождению… — помявшись от неловкости, сказал Константин, смущаясь среди стольких незнакомых ему взрослых мужчин и чувствуя, что теряет свой представительный вид. — Я имею частное поручение к господину Белавину и оттого вынужден потревожить вас в столь неурочный час.
— Я слушаю вас, господин… э-э… не упомню! — раздался звучный знакомый голос. — Это ко мне, господа, из Обуховки, помощник станового пристава. Частным образом, господа!..
Симон Павлович Белавин сидел во главе стола, на месте банкомета, с мешком бочоночков на коленях. Он один из всех одет был по-домашнему, в мягкий костюм и вышитую сорочку. Признав Костю в лицо, он сохранил спокойствие духа, и его немало забавляло смятение прочих гостей.
— Княжна Омар-бек просила вам передать вот это, — Костя решительно шагнул к столу, со стуком выложил перед Белавиным его «вещицу» в мешковине, — а на словах просили более ее не беспокоить!
Наступила пауза, во время которой все сидящие за столом устремили взоры на неизвестный Косте предмет. Окинув беглым взглядом их лица, Константин понял, что попал в некий иной мир, в котором прежде не бывал. Представилось ему, будто он, находясь на бойком зимнем торжище на льду Невы, вдруг посреди шума и гама людского заглянул в прорубь, под лед, и в кромешной тьме и подводной тиши увидал всяких загадочных тварей подводной стихии, тоже прислушивающихся с любопытством к тому, что происходит наверху…
— Вот как… Княжна! Скажите на милость… — раздалось чье-то недоброе, ироническое.
Константин нервически дернул щекой. Белавин предупредительно цыкнул, оглаживая окладистую бороду.
— Печати сломаны! — визгливо сказал господин в поддевке, тыча пальцем в мешковину. — Печати сломаны, господа!
— Печати сломаны! Печати сломаны!.. — загомонили все, приподнимаясь, обращаясь почему-то к Белавину и избегая взглядывать на Константина, стоявшего в дверях с опустевшим саквояжем в руках.
— Действительно, — медленно и веско произнес Симон Павлович, сильною рукою подняв поближе к глазам «вещицу», оглядывая ее со всех сторон, колупая ногтем раскрошившийся сургуч. — Вы видели, что там? — поднял он взгляд на Константина.
Тут все присутствующие воззрились на молодого человека с неким неприятным любопытством — точно подводные зубастые создания, внезапно узревшие посреди себе подобных существо из верхнего мира. Косте стало не по себе.
— Излишним любопытством не страдаю-с! — с достоинством ответил он, звонко пустив петуха в конце фразы. — Каковым нашел в указанном мне месте, таковым и принес. Засим позвольте откланяться!
Он попятился к двери, не решаясь повернуться к честному собранию спиной.
— Куда же вы, господин помощник станового пристава! — подскочил к нему сбоку франт во фраке, с преувеличенною вежливостью обнимая за плечи, дыша в ухо винными парами. — Дорога от Обуховки, я полагаю, неблизкая… Испейте в нашей компании чаю, или глинтвейну, или вот, осмелюсь рекомендовать, превосходный кюммель, — он указал Косте пальцем на пузатую темно-вишневую бутыль. — Не побрезгуйте, господин полицейский!..
— Просим! Просим! — дружно загудели прочие, переглядываясь, точно забавляясь. — Не обижайте, ваша милость!.. Ваше превосходительство!..
Уже Костю, не слушая слабых возражений его, волокли к столу, на ходу стягивая шинель, когда Белавин громко объявил:
— Пусть идет! Ступайте себе, господин Кричевский! Время позднее… Полагаю, вас родные ждут!
— Да, матушка заждалась, поди, — растерянно промямлил Константин Афанасьевич, не чая уже вырваться из цепких пальцев обступивших его гостей. — Я бы рад, господа, задержаться, да не могу. Я не сказывал, куда пойду… Премного благодарен за гостеприимство. Заглядывайте к нам в Обуховку.
Предложение его вызвало неожиданное оживление и смех.
— Непременно! — вскричал франт, который едва ли был старше Кричевского. — Мы с добрейшим Симоном Павловичем непременно скоро навестим вас, коли так дальше дело пойдет! Это отступление от наших правил!
Последние слова он произнес с непонятным Косте раздражением противу Белавина. Прочие тоже обступили Симона Павловича, бородатого, сидящего подобно патриарху посреди паствы, высказывая недовольство тем, что Кричевский уже уходит, и все твердя «против правил, против правил». Воспользовавшись тем, что на минуту его оставили в покое, Костя поспешно выскочил из комнаты, кубарем скатился по лестнице, грохоча сапогами, едва не упал, сбив какое-то ведро, которое бестолковая чухонка выставила прямо в проходе темных сеней, и вылетел пулей на крыльцо, вдохнув с облегчением холодного воздуху.
— Ф-фу!.. Ну и вертеп! Ну и рожи! Не дай бог, во сне привидится!..
Поспешно, уже ничего не боясь, прошел он недоброй Бармалеевой улицей назад, к Большому проспекту, и повернул направо, широко зашагал к Тучкову мосту, надеясь поймать по пути извозчика. Был он весьма доволен, что так легко отделался и поручение успешно выполнил, мечтал о скором свидании с милой Сашенькой и напрочь позабыл обо всем, что было у него с Анюткой. Через некоторое время и впрямь за спиной послышался стук запоздалой пролетки и дребезжание кованой подножки.
— Стой! — зычно крикнул Костя, весело болтая саквояжем, когда экипаж с поднятым кожаным верхом, обсыпанным снегом, приблизился. — Почем возьмешь до Обуховки?!
Кучер, замотанный по самые глаза шарфом, ответил нечто хриплое и невразумительное. Константин привстал на подножку, чтобы лучше расслышать его, и неожиданно увидел во тьме пролетки тихо сидевших с поджатыми ногами нескольких человек. «Э! Да у тебя уже седоков полон кузовок!» — разочарованно хотел воскликнуть он — и не успел. Чем-то тяжелым ударили его по голове, звезды брызнули из глаз, заснеженная земля и черное небо с огромной луной в дымке крутанулись — и все померкло…
Он не слышал и не чувствовал, как втянули его в пролетку, бросили на пол, как били каблуками, везли куда-то, как прикручивали, немилосердно выламывая ступни, к ногам что-то тяжелое. Очнулся только, когда за ноги поволокли его по кочковатому, обжигающе холодному льду. Шинель на нем задралась, и голая спина ощущением невыносимого холода и шершавого снега вернула его в сознание.
Проку, впрочем, от этого пробуждения не было никакого, только страх один. Понял Костик, что волокут его с невского берега по льду к темной дымящейся проруби, куда через минуту и опустят тихо, вперед ногами, с обрезком рельсы на них — только круги по воде пойдут. Не на доброе привиделись ему в Белавинском притоне подводные невские хляби! Ужас исказил ему лицо, перехватил горло так, что даже закричать силы не было!
— А-а… м-ма-а… — жалко замычал юноша. — Не на-адо-о… господа, не на-а-до-о… пожалуйста-а… люди-и добрые-е-е!..
Трое неизвестных, не озираясь и не слушая его, продолжали бежать спорой рысью, сопя от натуги, держа на весу проклятый рельс, волокли Кричевского за прикрученные к нему ноги. Он попытался цепляться пальцами за быстро ускользающий назад лед — тщетно! Только ноготь сломал!
Жить ему оставалось считанные мгновения, как вдруг откуда ни возьмись на пустынной в эту пору Неве послышался громкий командирский возглас:
— Эт-та еще что такое?! Стоять, канальи! Стоять, стреляю!
Тут же гулко грянул недалекий выстрел, и пуля шмелем прожужжала над пригнувшимися головами резвой смертоносной тройки. Кричевский задергался, заизвивался что есть силы, ища руками во что вцепиться, чувствуя близкое нечаянное спасение.
— Стреляй же, корнет! Видишь же, что я выстрелил! — закричал тот же зычный голос, и грянул второй выстрел, тоже мимо. — Хреново у вас в полку стреляют! А теперь — сабли наголо! В атаку-у-у!.. За мной, соколики! За святую Ру-усь! За царя-батюшку-у! Ур-ра-а!.. В капусту порублю-у!..
Костины могильщики не выдержали натиска, бросили молодого полицейского на лед, не добежав до мрачной проруби с плещущейся невской водицей буквально полдюжины шагов, развернулись и молча, быстро, точно волки, серыми тенями дунули назад, к далекому уже берегу, где ждала их пролетка. Костя сел кое-как, качаясь, и сквозь слезы отчаяния на глазах увидал невероятное зрелище. Под лунным светом по черному гладкому льду Невы, исполосованному длинными снеговыми языками, то бежал галопом, подскакивая, то катился, звеня шпорами, размахивая длинной саблей над головой и отчаянно вопя, гусарский поручик, невысокий и коренастый, с копной черных кудрявых волос, с длинными усами, в роскошном красном ментике с золотыми «разговорами». За ним трусил рослый худой улан в голубом мундире, с мягкими длинными светлыми волосами до плеч, тоже с саблей в руках, опущенной долу. Вояки двигались сбоку, наперерез убегавшим негодяям, но явно запаздывали и, в конце концов, остановились, тяжело дыша, воинственно погрозили блестящими при луне саблями вслед далеким уже злодеям.