— Андрей Львович! — вскричал Костя. — Откуда это у вас?!
— Тебе знакома эта вещь? — насторожился Морокин. — А ну-ка, милый друг, влезай, рассказывай! Да поживее! Всю правду, как на исповеди!
И Кричевский с огромным облегчением без утайки поведал советнику юстиции все свои преступные похождения и все, что знал про господина Белавина.
— Вот так все оно и было, клянусь вам! — трепеща от сознания своей вины, закончил он краткий рассказ. — Про бумаги и чертежи, что в портфеле, я понятия не имел! Вот «вещица» эта, что я Белавину отдал… Может, это кусок секретной брони с завода?! Я преступник, да? Вы меня теперь арестуете?
Лицо советника, гладкое, бритое, со следами недавней борьбы и страдания, было непроницаемо.
— Вы меня простите за грубость, молодой человек, дурак вы круглый, и больше ничего! — сказал он эмоционально и тотчас схватился за горло. — Мы тут третий день на ногах, жандармов подняли, Министерство иностранных дел задействовали, резидентуру в Лондоне, а он!.. Эх, как дал бы по сусалам, будь вы мой сын! Я, как полный идиот, ползаю в этом дерьме, людей своих засвечиваю, ищу хоть кого-нибудь, кто с этим портфелем в городе появлялся, а ему для милки Отечества не жалко! Я, разумеется, все проверю, каждое ваше слово, да только похоже, что вы правду говорите. Портфель действительно нашел дворник поутру, на Большом проспекте, и принес тотчас в полицию, а этого вы никак знать не могли! Эх, ну и чудна бывает жизнь!..
Вернулись ни с чем, как и следовало ожидать, городовые, посланные в погоню за исчезнувшим чудовищем Падалкой. Морокин спросил фамилии, поблагодарил за службу и обещал исхлопотать награды, после чего отпустил полицейских и сам поспешно тронул лошадь.
— Куда вы меня везете, Андрей Львович? — уныло спросил Костя. — В тюрьму?! Чего вы молчите? Разговаривать со мною вам зазорно?
— Да уймись ты, дурачок, — без церемоний ответил ему советник сипло. — В какую тюрьму… Ты мне жизнь спас! Без тебя валялся бы я сейчас в этой подворотне до самого утра, а потом в газетках бы напечатали эти борзописцы, что, мол, пьяный советник юстиции упал мордой в лужу, да и утонул! Что смеешься? Так уж было с одним моим знакомцем, ему меньше повезло! В Бармалеевскую улицу мы едем, на твоего господина Белавина смотреть! А молчу я, потому что думаю… И горло болит!
Они выбрались уже к Николаевскому мосту, минуя памятник Николаю Первому перед Мариинским дворцом, при открытии которого какой-то оставшийся полиции неизвестным шутник прицепил к бронзовому коню императора картонку с надписью «Не догонишь!», намекая, должно быть, на скачущего впереди Медного всадника.
— А как же броненосцы, секретная броня, морское сражение? Я же предатель! — со слезами в голосе вскричал Костя.
— Ну, только застрелиться не вздумай, — хмыкнул Андрей Львович, задумчиво пошевеливая вожжами. — Тут уже вовсе другая петрушка получается… Чертежи-то и в самом деле ни при чем! Радуйся, княжна твоя — не шпионка, хотя проходимка порядочная… Пахло от «вещицы», говоришь, краской типографской?
— Да, как свежая газетка! — снова радуясь жизни и играя рыбкой, сказал Костя, только сейчас почувствовав, как тяготила его эта невысказанная история.
— А этот господин Белавин — он каков? Такой рослый, кряжистый, голова квадратная?
— Да! — охотно подтвердил Костя. — А вы и его знаете?!
— Ты правду говори, а не мне удовольствие доставляй! — оборвал его советник.
— Да истинный крест, Андрей Львович! Все, как вы сказали! Борода еще с сединой, папироски курит!
— Папироски! — ударил по колену Морокин, да так звонко, что гнедая его оглянулась и на всякий случай прибавила рыси. — Точно, он! Ну, брат, коли возьмем его сейчас — тебе крестик не грех будет выхлопотать! А милка-то твоя какова! Послала тебя в осиное гнездо!
— Она не знала, — упорно ответил Кричевский. — Не вините ее. Лучше расскажите, что это за люди.
— Думаю, это изготовители фальшивых ассигнаций! — весело сказал советник юстиции. — Были у нас сведения, что собираются они перебраться в Петербург из Варшавы, исторического своего гнезда! Чтобы поближе быть к Монетному двору и в дни выпуска новых купюр обтяпывать, стало быть, свои делишки… По-польски при вас не разговаривали? А «вещица» эта таинственная, полагаю, была типографической матрицей банковского билета в сто рублей достоинством… И по размеру как раз подходит!
— Ага! — свирепо вскричал Костя, пугая лошадь. — Он и ее подставил, подлец! Понятно теперь, почему ему предпочтительнее было хранить «вещицу» на стороне!
— Может быть, княжна и не знала поначалу, что хранит, — согласился Морокин. — Но потом Лейхфельд, очевидно, нашел вещицу и полюбопытствовал, коли печати были нарушены… Не может быть, чтобы он ей не рассказал!
— Не сказывал, я уверен! — горячо сказал Костя. — Ему было достаточно, что сама вещь у него! Может, он домогался свидания с Белавиным? Может, шантажировать его хотел?
— Может, он за это хотел ее бросить, а она его убила, боясь разоблачения! — грубо сказал советник. — А ты, молодой влюбленный дурачок, все ее выгораживаешь! Как бы там оно ни было, разберемся во всем, раз уж начали… Вот она, Бармалеева улица! Сворачиваем!
Тотчас за поворотом в лицо пахнуло им свежим запахом гари.
— Опоздали! — с горечью заключил Морокин. — Улетела птичка! И следы замела!
На месте дома купца Слепожонкина на высоком почерневшем фундаменте красовалось пепелище.
II
— Итак, Филат, — гулко и представительно велел пристав Станевич дворнику Феоктистову, робко жмущему заячий треух в больших крестьянских руках, — расскажи нам подробно, что было после того, как господин Лейхфельд двадцать первого февраля вечером велел тебе подняться в его квартиру и побыть там?
— Их светлость, девица Александра, изволили с револьвером забавляться, — торопливо выпалил дворник. — Целились то в печку, то в свечку, а когда я вошел, так, прости господи, в меня!
— И что ты сделал? — поинтересовался Леопольд Евграфович, подождав, пока Костя запишет слова дворника.
— Я им со всею почтительностью сказал, что занятие это вздорное и опасное! — прежней скороговоркой отвечал Феоктистов. — А они мне ответили, что, дескать, «все сама знаю, пистолет разряжен и бояться нечего». И даже курком пощелкали!
— И в каком барышня была настроении? — спросил дотошный пристав.
— Не могу знать! — угодливо отвечал дворник. — В барском, как обычно… Песни пела и смеялась сама над собою! Дурой себя изволили ругать!
— Надобно спросить ее, отчего это она за револьвер уже с вечера схватилась! — сказал унылый, точно в воду опущенный Розенберг. — Может, она думала, что это Евгений идет, и собиралась уже тогда с ним покончить?!
— Спрашивали уж! — отрицательно покачал головой пристав. — Чего попусту воду в ступе толочь?! Отлистни-ка, Кричевский, назад, на сорок девятую страницу! Вот, видите: «Намеревалась покончить с собой, да пистолет дважды дал осечку… Я разрядила барабан, чтобы заменить негодные патроны, да тут некстати появился дворник Филат, и это помешало мне привести свое намерение в исполнение…»
— Ну да! — раздраженно хмыкнул Розенберг. — С вечера хотела себя убить, да вот не смогла, а поутру никого не хотела убивать, да вот, поди ж ты, убила! Вздор один! Надобно еще спросить!
— Она отказывается идти на допрос! — сказал Станевич. — Ты, Филат, подпиши вот здесь и ступай! Все пока с тобою… Грамоте-то разумеешь? Ну тогда крест проставь, а господин Кричевский распишется.
— Как так отказывается? — изумился Розенберг, но становой пристав сделал ему глазами знак погодить, пока дворник выйдет из комнаты. — Как отказывается?! — прошептал снова Михаил Карлович, делая страшные глаза, едва Феоктистов, кланяясь, вышел задом вперед и закрыл за собою дверь. — Привести с городовыми! Немедля!
— Ссылается на нездоровье и на то, что уже все по многу раз повторила! — пожал плечами Станевич. — Большой нужды в еще одном ее допросе не вижу, а до экзекуций над женщинами я и вообще не охотник. Пускай себе сидит взаперти, коли ей так хочется! Коли ей наше общество немило!
— Возмутительно! — вскочил с кресел Розенберг, хлопая себя по ляжкам. — Преступники уже начинают нам диктовать, когда и как вести следствие! Вот так нравы! Куда мы катимся?! Да посмела бы она так сказать при покойном императоре Николае Павловиче! Вмиг была бы кнутами драна!
— Она дворянка, не забывайте… — рассеянно напомнил Станевич, с улыбкою в усах наблюдая, как бесится Михаил Карлович, прочитавший уже вторую статейку про себя в газетах.
— Это еще надо доказать-с!
За дверью раздались шаги, и сиплый, нездоровый еще голос советника юстиции Морокина натужно прокричал, обращаясь на двор:
— Гнедой моей овса дать! Овса хорошего, а не трухи гнилой!.. Я сам проверю! Добрый день, господа! — советник решительно, без стука вошел в комнату станового пристава, как в свой кабинет. — Как продвигается следствие?! Всех допросили?!
— Только что изволили закончить, Андрей Львович! — радушно поприветствовал его Станевич. — А что это с горлом у вас? Водицы изволили холодной испить?! Нынче надо быть осторожнее: не ровен час лихоманка какая прикинется! Давайте я вас чаем с травкою вылечу! Прошка! Самовар, быстро!
— Да уж… — усмехнулся Морокин, ощупывая посинелое горло с кровоподтеками. — Коли бы не ваш герой, — кивнул он Косте, — так уж меня бы ангелы небесные от всех хворей лечили! Потом он вам сам все расскажет! Кстати, я проверил ваши слова, Кричевский! Все сошлось: и ночные городовые на Фурштатской вас припомнили, и гусарского поручика вашего я нашел! В госпитале нашел! Они таки подрались в ту ночь, и улан ему руку прострелил! Охота людям забавляться! Тут не знаешь иной раз, как голову уберечь… В общем, дело о портфеле инженера полагаю закрытым. Еще один анекдот-с в мою коллекцию — в мемуары! Осталось нам разобраться с личностью этой загадочной особы… Для спокойствия души моей, как прокурорского товарища, да и для того, чтобы в суд дело подавать. Нельзя же судить неизвестно кого!