– Он влюбился в нее и женился. Несколько лет они жили счастливо, хотя я никогда не думала, что мама хорошо относилась к нашей жизни в Англии. Она была очень молода, когда вышла замуж; ей было всего восемнадцать. А мой отец, который был на десять лет старше, из-за своей работы вел довольно уединенную жизнь. Он был абсолютно поглощен своими книгами, и даже во время еды он часто молчал, размышляя об оставленных на письменном столе трудах.
Моя мать была вовсе не книжным человеком, и, думаю, она чувствовала это. Но отец страстно любил ее.
Затем пришло время, когда я, несмотря на юность (мне было около пятнадцати, и я была единственным ребенком), не могла не заметить беспокойство матери. Часто она уезжала на день в Лондон. Постепенно день превратился в несколько дней, а затем, когда мне было шестнадцать (это был последний год моего обучения в школе, и это было чуть больше восьми лет назад), она попросила папу отпустить ее в Испанию на время отпуска. Должна сказать, что хоть ей и было тридцать пять лет, но она была чрезвычайно красивой женщиной.
Отец не мог присоединиться к ней. Он занимался написанием книги, которую пообещал закончить в назначенный срок, и которая даже рекламировалась. Но он уступил ее просьбе и отпустил ее навестить родные края. Думаю, отсюда и начались несчастья. Если бы я не училась в школе, думаю, она взяла бы меня с собой, и этого могло бы не случиться.
Когда она вернулась, ее беспокойство возросло. Но даже тогда отец не замечал этого. Он замкнулся еще больше – он заканчивал книгу. Тогда наступил день, когда… когда…
На какое-то время девушка умолкла, а затем продолжила, прикладывая явные усилия, чтобы держать себя в руках.
– Понимаете, мы потеряли ее. Затем я закончила школу. Два дня мы ничего не слышали о ней. Отец думал, что она отправилась к лондонским друзьям и не волновался. Но я была испугана. В том, как она поцеловала меня в последний раз, было что-то пугающее. Потом пришло письмо из Кале, в нем она писала отцу, что больше не может жить с ним, и теперь она поселилась у другого мужчины, а он должен забыть ее. А если он хочет развестись с ней, то он может сделать это.
Это ужасно поразило отца, так как это было совершенно неожиданно, а также потому, что он очень любил ее. Мы, то есть я и сестра отца, думали, что он может умереть. Он лежал больным много недель, а когда пошел на поправку, он потерял зрение. Доктора сказали, что это от стресса.
Когда отец достаточно окреп, к нему пришел его адвокат и сказал, что получил не одно письмо от моей матери – она предлагала начать развод. Но отец не хотел и слушать об этом. Он не стал даже слушать о том, кто соблазнил ее. Когда адвокат говорил с ним, отец остановил его: «Я не хочу этого знать. Можете написать ей, что я прощу ее, если она вернется. А если она откажется, то никогда не напоминайте мне об этом», – сказал он.
Он так никогда и не узнал. А я узнала. Мне сказали. Но отцу я не сказала об этом ни слова. Он не узнал, что тем человеком был Джозеф Блейк, и что моя мать жила с ним за границей.
Отец был сломленным человеком. Он продал дом в Гилфорде – он не мог там больше жить. Несколько лет мы ездили с места на место, снимая тихие комнаты в разных местах. Конечно, я была с отцом. Я пыталась посвятить ему свою жизнь.
Два года он не пытался ничем заниматься, хоть я и побуждала его. Затем, постепенно, к нему вернулась старая тяга к литературе. Я была рада. Я обучилась стенографии и машинописи, чтобы стать его глазами. Он сменил имя или, скорее, разделил его надвое, и теперь называл себя Джеймсом Фентоном. Он был очень чувствительным человеком и ненавидел саму мысль о том, что кто-либо может узнать, что он был тем самым Майлзом Септоном, вокруг которого разразился тот ужасный скандал, ведь та история попала в газеты. Но писать он продолжал под старым именем, и, конечно, его издатель обо всем знал.
Затем, с ростом интереса к работе, он выразил желание где-нибудь поселиться. Он сказал, что хочет жить в уединенном месте где-то за городом, в небольшом домике, где мы смогли бы обойтись без слуг. Он упросил меня найти такое место.
Я его и нашла. Я случайно услышала, что мистер Дрюитт, фермер из Литтл Митфорда, сдает домик в холмах. Я посмотрела на него, описала его отцу, и он снял его.
Здесь мы были счастливы, – вздохнула девушка, – настолько счастливы, насколько могли после всего произошедшего. Я все больше и больше помогала отцу в литературной работе. Он любил бродить со мной по холмам, а я описывала ему все, что он не мог видеть. Сюда почти никто не приходил, разве только забредали путешественники, которым нужно было спросить дорогу. Единственный, кто работал у нас, это бедняга Чудик, вскапывавший сад да иногда выполнявший поручения. Чудик был предан мне, и думаю, болтать со мной ему было проще, чем с кем-либо еще.
Затем, девять или десять месяцев назад, в «Утес» прибыл Джозеф Блейк. Купить дом мог кто угодно, но это оказался как раз он. О, да, я узнала об этом. Конечно, я не стала рассказывать отцу. И конечно, мистер Блейк не знал о том, кто мы такие. До этого он никогда не видел никого из нас, а фамилию мы сменили. Полковник Чадлингтон, после этого во мне взбурлила ненависть – думаю, этому поспособствовала моя испанская кровь. Я знала, что моя мать умерла, и еще сильнее возненавидела мистера Блейка. Всякий раз, когда я видела его, ненависть становилась все сильнее. Это был человек, разрушивший нашу жизнь. Иногда я в муках бродила по холмам; да, я жаждала мести. Именно тогда я стала постоянно натыкаться на Джима Тэтчера и частично из любопытства, частично из желания отвлечься от прочих мыслей стала наблюдать за ним. Я научилась прятаться в холмах почти так же хорошо, как и он. И вскоре я выяснила, почему он постоянно был в холмах. Я не раз видела, как он вынимает кроликов и зайцев из силков. Также я заметила, что он пользуется «Верхним приютом», тем заброшенным домиком, и вскоре поняла, что он прячет в нем ружье. Полагаю, сам дьявол помог мне выяснить все это.
Мюриель рассмеялась сухим горьким смехом. Затем она продолжила:
– Затем наступила кульминация. Мы ведь были арендаторами. Однажды в деревне я встретила мистера Дрюитта, и он сказал мне, что мы, вероятно, будем должны съехать из «Солонки». Он сказал, что мистер Блейк хочет купить ее для себя. Я попросила его не говорить об этом отцу, пока все окончательно не решится.
Домой я вернулась с еще большей ненавистью к Джозефу Блейку. Он уже разрушил наш дом, а теперь собирался выселить нас из крошечного убежища, в котором мы обрели счастье. Ох, полковник Чадлингтон, возможно, я обезумела, да, думаю, так и было, вам не понять.
Полковник кивнул.
– Да, я понимаю. Но я хочу… ладно, продолжайте.
На мгновение девушка задумалась, а затем заговорила:
– Через день я совершенно случайно услышала, что мистер Блейк будет идти через холмы в Олдерхерст, а потом вернется один, вечером, после чая.
– Да, вам рассказал Чудик, – мягко заметил полковник.
– Как вы узнали? Хотя это правда. Это было среди его невинной болтовни, когда он пришел вскапывать сад. Да, именно от него я и узнала.
– И он подарил вам букет фиалок, – вставил полковник.
– Ох! – вырвалось у девушки. – Он рассказал вам?
– Нет, но я знаю, – ответил полковник. – Итак?
– У нас почти закончилась бумага, и я сказала отцу, что пойду в Радуик за покупками. Я оставила отца, пытавшегося нащупать отпечатанные на машинке слова; так он развлекался, когда меня не было дома. Клянусь, в тот момент я хотела только сходить в Радуик и обратно. Но когда я шла среди холмов, появилась мысль: месть захватила меня.
Он же должен возвращаться – один, по уединенной дороге, которую я хорошо знала. Вот если бы я была мужчиной, тогда я смогла бы избить его. Продолжая путь, я услышала выстрел, доносившийся со стороны рощицы близ «Верхнего приюта». Я догадалась, что это значит. Свернув со своего пути, я направилась к роще, и там я увидела, как Тэтчер охотится на кроликов.
Его ружье! Я умела стрелять. Так мысль завладела моим умом. И я знала, что он оставит ружье в «Верхнем приюте», а сам вернется в деревню.
Девушка сделала паузу и указала на стоявший на столе графин с водой. Суперинтендант налил немного воды в стакан и протянул его ей. Затем она продолжила:
– Прячась в роще, я проследила за тем, как Тэтчер ушел в «Верхний приют». Затем я быстро побежала к домику, обошла его и, заглянув в окно, смогла увидеть, как Тэтчер чистит ружье и прячет его вместе с патронами за плинтус. Я ужасно боялась того, что он может обернуться и увидеть меня. Но этого не произошло.
– Жаль, что этого не произошло, – заметил полковник.
– Вы хотите сказать, что в таком случае ничего бы не произошло? Ах, говорят, черт своих защищает, – горько добавила она, – и в тот момент он вел меня. Узнав, где именно он прячет ружье, я побежала обратно в рощу и подождала несколько минут, но не очень долго. Когда я вышла из рощи, он был не очень далеко и направлялся к деревне. Об этом моменте я и рассказывала вам, когда говорила, что видела его. Не знаю, заметил он меня или нет.
Когда он исчез из поля зрения, я вернулась в домик, нашла ружье и прихватила три-четыре патрона, сунув их в карман. Затем я пошла напрямик к роще Стрейкера через Стоуборовский холм. Там не было ни души. Я была совершенно хладнокровна. Рощу Стрейкера я выбрала, поскольку знала: деревья послужат хорошим фоном. В высокой траве среди кустов я нашла место, в котором можно спрятаться, легла там и ждала, держа ружье наготове.
Мне пришлось ждать три четверти часа или около того. Наконец, он появился. Я схватилась за ружье, и, когда он приблизился, я прицелилась ему в голову. Она так четко выделялась на фоне деревьев, а я так сильно ненавидела его… моя рука не дрогнула – я знала, что промахнуться нельзя. Он шел неторопливо, пока не оказался совсем рядом. А мушка постоянно была на его голове. Затем я спустила курок… и он упал.
Не могу сказать, насколько долго я там лежала – может, минуты, а может, часы, я потеряла счет времени. Я убила его... я была ошеломлена… теперь я словно не чувствовала ни ненависти, ни раскаяния – я убила его…