ругих низменное и скверное, становишься выше и увереннее в себе.
Пасьянс снова получился. Ильяшевич убрал карты в ящик стола, встал и подошел к окну.
Внизу чернели, наползая в оврагах друг на друга, домики Подола. Вдали лежал, словно застывший, Днепр. Справа поднимались к небу стрелы-башенки церкви Андрея Первозванного. Недавно преподаватель в присутствии отца-инспектора Анастасия и Ильяшевича спросил учеников, в чем наиболее полно может проявиться служение богу, и семинарист Кецховели ответил: «В защите обиженных и угнетенных и в создании прекрасных творений искусства, таких, например, как растреллевская церковь Андрея Первозванного. Издали она кажется ажурной, легкой, а когда подойдешь к ней поближе, дивишься ее величию». Инспектор шепнул Ильяшевичу, чтобы он обратил внимание на этого семинариста.
Спать не хотелось. Он достал из стола инструкцию об обязанностях инспекции и стал читать ее, вникая в каждое слово. Мысль о том, что инструкцию можно улучшить, пришла в голову ему на прошлой неделе, но заняться этим Кропотливым делом было все недосуг.
— Инспектор и его помощники бдительно… («Бдительно» — хорошее слово. Бдеть — значит не спать, бодрствовать, неусыпно стеречь, бдитель — человек, который наблюдает, блюдет порядок. А что если предложить переименовать инспекторов во бдителен?)… бдительно надзирают за всеми воспитанниками семинарии, как живущими в казенном общежитии, так и на частных квартирах… Инспекция особое внимание обращает на то, чтобы Но возможности оградить учеников от дурного влияния на их образ жизни и нравственное настроение («По возможности» следует убрать, это лазейка для недобросовестных людей, для того же Шпаковского). Инспекция строго наблюдает, чтобы ученики не ходили в такие места, где они могут наткнуться на какие-либо соблазны, следить за сторонними посетителями учеников, за их перепиской (насчет соблазнов сказано туманно, следует перечислить все соблазны, а сторонним посетителям вообще запретить появляться. О переписке хорошо. Прелюбопытные штучки попадаются в письмах, ей-богу, читать письма куда интереснее, чем романы). Следить, чтобы ученики не входили ни в какие отношения с лицами заведомо сомнительной нравственности или неблагонадежными, чтобы не брали никаких книг, несоответствующих целям семинарского воспитания (что значит — «не брали»? Козловский занимается семинарской библиотекой, а в ней и Шиллер, и Мольер. В библиотеке не должно быть ничего, кроме духовной литературы. Пометим и это). Инспектор и один из его помощников поочередно наблюдают за учениками в казенном общежитии — живущими там и приходящими из квартир, другие два помощника поочередно наблюдают за учениками, живущими в наемных квартирах (наемные квартиры следовало бы вообще ликвидировать, там ученики безо всякого постоянного наблюдения. Кроме него, другие по-настоящему квартир не осматривают. Шпаковский постоянно манкирует. Жена его оставила, ушла с детьми, он и разнюнился. Правильно сделала, что бросила. Толстый, плешивый, любимчиков себе заводит. Нашкодят они, он запишет, сообщит, а потом огорчается, что их в карцер посадили или голодным столом оштрафовали. Ильяшевич вспомнил, как любимец Шпаковского, по его словам, похожий на старшего сына, пошел тайно гулять в Царский сад, и Шпак увидел его там, доложил инспектору, ученика посадили в карцер, а Шпаковский вечером плакал у себя в комнате).
Ильяшевич пожал плечами, дочитал инструкцию до конца, но из-за позднего времени уже бегло. Упущений и неточностей в инструкции было много. Но кому об этом доложить? Отцу-инспектору Анастасию? Этот молод, ему едва тридцать стукнуло, иеромонах прищурит свои красивые глаза и сухо скажет: «Не рекомендую вам подвергать сомнениям инструкцию, утвержденную святейшим Синодом». Карьерист он, этот красавец! Подхалимничает перед отцом-ректором, со вторым викарием митрополита дружбу ведет. А небось, если завтра власть имущие повелят, чтобы все стали поклоняться Магомету, Анастасий первый крест на помойку выбросит.
Как повели бы себя семинаристы, если бы им велели обратиться в мусульманство? Один, другой, ну, десятый, покорно согласились бы, а вот остальные? Пожалуй, стали бы спрашивать, для чего это нужно, и чем вера мусульманская лучше и, кто их знает, что они сделали бы… Вот тебе и инспекция, вот тебе и инструкция! Обязаны бывать при утренних и вечерних молитвах, и на уроках в классное время, и сопровождать на завтрак, обед, ужин, просматривать ящики в комнатах и шкафы в гардеробных… А вот как сделать, чтобы весь образ мыслей семинаристов знать, все их нутро, все их поступки наперед?
Он лег, натянул одеяло на голову и стал думать о завтрашнем дне. После завтрака он прогуляется по Крещатику, зайдет в аптеку магистра фармации Зейделя, и тот вручит своему старому клиенту бутылку «Финь-шампаня» в коробке из-под медикаментов и будет уговаривать взять коньяк за два рубля пятьдесят копеек, а Ильяшевич, как всегда, скажет: «Альберт Вильгельмович, вы же знаете, что я человек постоянный, пью только двухрублевый». Возле Думы Ильяшевич постоит у витрины магазина Хаскельмана, полюбуется на витрину, потом дойдет до Андреевского собора и там уже решит, какой дорогой сойти к улице Боричев-ток — по Андреевскому спуску или узкой крутой лестницей, ведущей к Покровскому переулку. На улице Боричев-ток, в доме госпожи Ширжерской, живут несколько семинаристов, в том числе Кецховели, за которым было рекомендовано особо присматривать. До сих пор Кецховели ни в чем особом не замечен. Хозяйка квартиры говорила, что он с соседской гимназисточкой прогуливается иногда. Переменил образ мыслей? Надо будет устроить у него форменный обыск: посмотреть и под матрацем, и в шкафах. Авось повезет, и удастся наткнуться на что-нибудь эдакое, пикантное, вроде фривольных открыточек или копий с изображения нагой Магдалины…
Воины войска христова
В строгом ректорском кабинете — тишина. Ее нарушает только потрескивание дубовых поленьев в камине и хрипение высоких, стоящих у стены часов.
Ректор, архимандрит отец Иоанникий прохаживался по длинному кабинету своей странной походкой. Он делал шаг и прежде, чем сделать второй, чуть задерживал сзади ногу. Физик Шаревич однажды, как сообщили инспектору, сказал: «Вон отец-ректор по двору заикается».
Инспектор, иеромонах Анастасий, сидел на краешке кресла выпрямившись, расправив широкие, налитые плечи. На лице застыла выжидательная улыбка.
Архимандрит продолжал ходить, опустив к нагрудному кресту темную бороду. Тонкими длинными пальцами он в задумчивости словно ощупывал тело Иисуса на кресте.
Анастасий привстал.
— Сидите, сидите, — сказал Иоанникий, — что это вы? Я не генерал, а вы не солдат.
— Все мы воины войска христова, ваше высокопреподобие, — сказал Анастасий, — а мы, монахи, его гвардия.
Он засмеялся своей шутке. Иоанникий не улыбнулся.
— Давайте лучше сядем оба.
Он опустился в кресло, и Анастасий тоже сел. Темные глаза его, не мигая, смотрели на архимандрита.
«Кажется, я еще ни разу не видел, чтобы он мигал, — подумал Иоанникий, — а глаза красивые, влажные. Будто с чужого лица». Он вспомнил семинариста Кецховели, у которого вчера помощник инспектора Йльяшевич обнаружил недозволенные книги и которого сегодня допрашивали поочередно Анастасий и он сам. У того тоже карие глаза, но чистые и умные. Когда Иоанникий спросил у семинариста, какой предмет его более всего интересует, глаза у юноши потеплели, и он назвал всеобщую и русскую гражданскую историю.
— Отец Анастасий, вы присутствовали на уроках Гневушева?
— Да, ваше высокопреподобие, бывал несколько раз в третьем классе.
— За литургику я спокоен, с основным и догматическим богословием все, разумеется, в порядке, священное писание читаете вы и Кохомский, но история… Вы не обращали внимания, насколько удается Гневушеву показать руководящую роль церкви в жизни народов, значение веры в годины тяжелых испытаний?
— Да, ваше высокопреподобие. Гневушев объяснял ученикам, что, например, в смутные времена русский народ смог выйти из страшных испытаний лишь благодаря непоколебимой любви к самодержавию и искренней преданности вере православной…
Он положил на край стола правую руку с искалеченными пальцами. Иоанникий старался смотреть в сторону, но все же ее видел. Анастасий рассказывал, что повредил руку еще в детстве. Большая икона сорвалась с костыля, Анастасий заметил, что она падает на голову настоятеля монастыря, хотел ее оттолкнуть, и острым углом рамы ему изувечило пальцы. Настоятель обратил внимание на сироту-послушника, стал опекать его, помог закончить семинарию и духовную академию. Преподаватель физики Шаревич уверял, что отец-инспектор носит на груди вместо крестика кусочек гнилой веревки от той иконы.
— Отмечу, что Гневушев всегда проводит параллель между историческими и современными событиями, показывает единство исторической жизни народов и разнообразие в проявлениях способностей человеческого духа, отсюда он выводит закономерность разнообразия политического быта в разных странах…
— А не возникало у учеников сомнений в том, насколько такой вывод согласуется с догматами веры? Гневушев не склонял учеников к примиренчеству по отношению к язычеству, к республиканскому строю, отрицающему монархию?
— Не склонял, ваше высокопреподобие, и при мне таких сомнений у учеников не возникало. Они уже хорошо усвоили догматы веры.
— Благодарю вас, отец Анастасий. Значит, с этой стороны нам ничто не грозит?
— Разве ожидается комиссия, ваше высокопреподобие?
— Все может случиться, отец Анастасий, после того, как у Кецховели нашли нелегальную литературу. Почему инспекция до сих пор была в неведении?
— Ильягяевич проявил бдительность, своевременно обнаружил и представил мне запрещенные издания, которые могли получить дальнейшее распространение в семинарии.
Иоанникий выпрямился и посмотрел в глаза Анастасию.
— Что вы предлагаете? — спросил Иоанникий.
— Немедля сообщить генерал-майору Новицкому, начальнику губернского жандармского управления. Одновременно сквозной обыск по всей семинарии, — отчеканил Анастасий, — по одному, по два ученика из каждого класса посадить в карцер, на голодный стол.