Зазевавшись, Лунич налетел на какую-то даму и извинился.
Как же он забыл? Как мог он забыть? На прошлой неделе Амалия сказала, что она беременна. Лунич рассмеялся, представив, как загалдят тифлисские кумушки, что у старого князя, застрявшего где-то в Париже, родился ребенок. Амалия удивленно на него посмотрела, не понимая, что он нашел смешного в её положении. Он объяснил. Губы ее тоже тронула улыбка, потом она расплакалась.
Лунич не любил, когда Амалия ревела. Нахмурившись, он подумал, что история эта сейчас ему совершенно ни к чему. Пойдут разговоры, и, учитывая, что с полковником Ковалевским отношения еще не определились, огласка может повредить ему. Долг чести офицера позаботиться о том, чтобы неприятные для женщины последствия были ликвидированы без сплетен и, конечно, за его счет. — Не волнуйся, — сказал он, — я найду акушерку. — Я думала, — тихо произнесла она, — я думала, что ты… — Что? — Лунич расхохотался так, что чуть не упал с постели. Амалия вскочила и набросила на себя капот. — Уходи! Уходи! — Он испугался, что крики ее услышат соседи, хотел зажать ей рот, но она вырвалась, отбежала в конец комнаты и схватила со столика металлический нож для разрезания бумаги. — Уходи, а то я ударю тебя! — Она махала перед собой ножом, наступала на Лунича. Лунич схватил ее за руку. Она перехватила нож левой рукой, и острие воткнулось ей в ладонь. Лунич отнял нож, надавал Амалии пощечин, швырнул ее на кровать и держал, чтобы она не могла встать. Она вырывалась, пыталась оцарапать ему лицо, укусила в щеку, и пришлось еще раз ударить ее. Луничу надоело играть мелодраму. Он встал, оделся, сказал, чтобы она завтра пришла к нему, и удалился.
Амалия не появлялась, он забыл о ней и вспомнил только сейчас. Какая-то женщина шла ему навстречу, задумавшись и улыбаясь. Лунич, заметив выступающий живот, угадал, что она улыбается жизни, которая зародилась в ней. Так же когда-то улыбалась и его мать, когда он шевелился в ее утробе. Черт побери, неужели в Амалии уже живет то, что продолжит Лунича, и его отца, и всех других Луничей, неужели может появиться мальчик — смуглый, с темными глазами? Никогда еще в голову не приходила мысль о возможности появления сына. До сих пор разговоры или предположения о женитьбе, о семье были такими же, как разговоры о переезде на новую квартиру или приобретении жеребца для верховой езды. Пожалуй, отец обрадовался бы, если бы Лунич привез ему внука. Что если в самом деле?.. Амалию можно поместить пока за городом, няньке заткнуть рот деньгами, затем договориться в Ольгинском повивальном институте, там имеются отдельные комнаты для секретных рожениц. Амалия родит, вернется домой, а Лунич наймет кормилицу и отвезет сына в имение к отцу. Все приличия при этом будут соблюдены.
Никогда раньше он не задумывался над тем, что его незадачливые любовницы покушались на него самого, убивая его, Лунича, наследников. Отцу вряд ли следует объяснять, кто мать ребенка, у старика свои взгляды, переубеждать его совершенно бессмысленно. Отец тоже пошаливал, и не только в молодости. Но негоже интересоваться отцовскими грехами, В конце концов, человека должно занимать только то, что связано с ним самим и с его потомками.
Лунич развеселился и, разрешив себе вольно думать обо всем, шагал по Михайловскому проспекту, с удовольствием ощущая, как упруго и легко он идет, как приятно звенят шпоры и как смотрят на него прохожие. Не все его знали в лицо, но все, конечно, чувствовали, что имеют дело с личностью. В наше время это главное — знать себе цену, знать, что ты личность, и бог о ним, со всей той глупостью, которая растет, прыгает, пляшет вокруг тебя.
Лунич свернул в переулок и вошел в парикмахерскую. Маленький старичок-парикмахер при виде его вздрогнул, уронил книжечку, которую держал в руках, и вскочил.
— Здравствуйте, пан ротмистр, вы пожаловали… Давно не имел чести вас видеть. Прошу, прошу. Минуточку, я оботру кресло.
— Ну, ну, не суетитесь так, — сказал Лунич, поднимая брошюру. — Чем это вы были так увлечены? Письмо Домбровского Каткову. Издание старое, нелегальное. Где вы взяли эту брошюрку, господин Поклевский?
У парикмахера задрожали губы.
— У букиниста.
— Да? — Лунич бросил брошюрку на столик, устроился в кресле, расстегнул воротник и с улыбкой посмотрел на перепуганного поляка. — А может, у вас имеется что-либо поновее? Признайтесь лучше, а то придется явиться к вам с обыском. Приступайте, приступайте к делу.
Поклевекий намылил Луничу лицо и принялся брить его.
— Все-таки как волка не корми, а он в лес смотрит, — посмеиваясь, лениво рассуждал Лунин. — Сколько уже лет прошло после польского восстания, давно Домбровского нет в живых, а вы все за старое. Кого из тифлисских поляков вы знаете?
— Я живу одиноко, господин ротмистр, — тихо ответил Поклевский.
— Да, да, потому я и спрашиваю. Ваше заведение весьма удобно, — скажем, для передачи нелегальщины. Один зайдет, забудет сверточек, другой захватит его. А вы вроде ни при чем. Расскажите, кто у вас забывал книжечки или газеты?
— Никто, господин ротмистр. Неужто вы в самом деле подозреваете меня? Езус Мария, я живу… меня только цветы интересуют, у меня садик. Я старый человек, господин ротмистр, мне недолго жить осталось, я и так уже наказан, за что же вы?
— Старый, говорите вы? Старым как раз и нечего бояться. Скажите, господин Поклевский, неужели когда вы ложитесь спать и перед сном думаете о жизни вашей и вообще о жизни, на ум вам не приходят мысли о том, допустим, что не все ладно в государстве нашем? У каждого мыслящего человека есть идея. Вы, надеюсь, тоже из мыслящих? Какова ваша тайная идея, в чем она?
Лунич улыбнулся и закрыл глаза.
Он сидел, запрокинув голову. Не услышав ответа, открыл глаза и увидел склонившееся к нему лицо Поклевского, со сведенными седыми бровями, с каким-то безумным лихорадочным взглядом. Пальцы Лунича сами, прежде чем он успел подумать, вцепились в руку Поклевското и вывернули ему кисть. Бритва упала на пол, Лунич вскочил и ударил Поклевского кулаком в подбородок. Старик упал легко, словно ожидал удара, и заплакал.
Лунич приподнял его, схватив за ворот халата.
— Ты что это, ты что задумал, сволочь польская?
— Я ничего, — в ужасам глядя на него, ответил Поклевский.
Лунич выпустил его, и он снова упал па пол. Лунич выпрямился, посмотрел в зеркало на свое серое лицо и ощутил, как холодок, словно от сквозняка, пронесся по спине. Не оборачиваясь, он поднял с пола бритву и принялся сам добривать себе шею.
— Встаньте, — сказал он, — сядьте в углу на стул и не двигайтесь.
Было слышно, как старик завозился, как у него хрустели кости и зашарпали по полу штиблеты. Когда Поклевский сел, в зеркале отразилась его физиономия — губы от удара Лунича были разбиты. Намеревался он или нет? Если намеревался, то открой Лужин плаза секундой-двумя позже, его уже не было бы. Неделю назад схватилась, за нож Амалия, сегодня этот старикашка. Не жизнь, а авантюрный роман какой-то. Однако шутки шутками, но если Поклевский в самой деле намеревался… Подумать только, сколько лет подряд Лунич брился здесь и каждый раз, как садился в кресло, мог, оказывается, перестать существовать. Мгновение — и нет ни мыслей, ни желаний, ни отца, ни будущего сына — ничего. Что делать со стариком? Посадить в тюрьму? Прокурор запротестует. Внутреннее намерение не есть преступление или попытка совершить его. Намерения могли измениться. Что на это возразишь? Показалось странным выражение его глаз? Поставишь себя в идиотское положение. Даже если господин Поклевский подтвердит, что такое намерение пришло ему в голову, осудить его невозможно, за мысли не наказывают.
Лунич отложил бритву, застегнул воротник и повернулся к старику.
— Слушайте, вы в самом деле намеревались полоснуть меня по горлу или мне показалось? Говорите, не бойтесь. К сожалению, вам ничто не грозит.
Поклевский поднял голову, обтер с лица кровь, посмотрел на свои пальцы, и потухшие глаза его оживились.
— Я больше не боюсь вас, господин ротмистр. Я жалею, что не успел… Что я говорю, что со мной?
Он обхватил руками голову, заплакал и закачался из стороны в сторону.
Лунич не ждал признания. Ему почему-то хотелось, чтобы старик отказался.
— Вы в самом деле намеревались? — повторил он. — Но почему, что я вам дурного сделал?
Поклевский не ответил. Матерно выругавшись, Лунич вышел. На проспекте он остановил фаэтон и поехал к Амалии.
Подумав, Лунич решил, что Поклевский сказал правду, и на душе у него полегчало, как у человека, мимо которого прошла смерть, не задев его. «Долго жить буду», — решил он, засмеялся и пошутил с кучером.
С моста был виден Метехский замок. Лунич подумал о том, как, должно быть, скверно чувствует себя Кецховели. Ловко придумало тюремное начальство. Зимой сажает арестантов в холодный карцер с выбитыми стеклами в окне, с водой, просачивающейся сквозь пол, а летом — в карцер без окна, прилегающий одной стеной к печи и дымоходу тюремной кухни. Арестанты называют карцер «адским».
Лунич остановил извозчика, купил в цветочном магазине букет роз и поехал дальше.
Горничная, румяная девка, осклабилась, увидев его. Он бросил ей монету и вошел в комнату.
Амалия лежала в постели. В комнате пахло аптекой и еще чем-то.
— Здравствуй, моя… хорошая, — сказал Лунич, наклонившись над кроватью, и коснулся губами горячего, сухого рта Амалии. — Почему ты лежишь?
Он придвинул стул, сел, взял ее руку и стал целовать — от запястья до локтя.
— Прости меня, я был груб. Что с тобой, скажи мне?
Не выпуская руки Амалии, он с нежностью всмотрелся в ее лицо. Оно осунулось, пропала припухлость щек, глаза посветлели.
Он рассказал о своих планах.
Амалия приподнялась немного, подоткнула подушку, чтобы голова была выше и, смотря Луничу прямо в глаза, жестко сказала:
— Ты, оказывается, палач. Он засмеялся.
— Теперь у тебя нет больше причин сердиться. Какая ты была с ножом… Дай я тебя поцелую.