икаких острых враждебных чувств как к индивидуумам. Дебиль как-то высказал парадоксальную мысль о том, что, исчезни бунтовщики, жандармы лишились бы куска хлеба. «Если бы не было бунтовщиков, — ответил Лунич, — мы с вами, ваше превосходительство, их придумали бы». Дебиль улыбнулся. «Рискованное суждение, но не лишенное смысла. Государство не может не подавлять. Если оно перестанет это делать, его разрушат. Знаете, ротмистр, я всегда чувствую в вас внутреннее спокойствие, уверенность. Вы никогда не суетитесь, как, например, Лавров. Чем это объяснить?» «Я всегда делаю по утрам гимнастику, ваше превосходительство, обливаюсь холодной водой, не болею и думаю прожить долго». Лунич увернулся от прямого ответа, ибо знал, что в разговорах с начальством не стоит выходить за определенные границы, хотя в его возможном ответе не было бы ничего особо предосудительного. Откровенно Лунич ответил бы так: «У меня твердые убеждения. Заключаются они в следующем: государство всегда останется таким, каково оно есть. Допускаю, что со временем могут измениться формы правления, так сказать, вывеска на лавке, но суть останется одна. Что изменилось, например, для французской полиции от того, что нет императора и государством правит президент Лубе? При Петре Великом был Сыскной приказ и стрельцы, а теперь есть департамент полиции и жандармский корпус. Раньше бунтовали, теперь бунтуют и в будущем будут бунтовать. Правителям всегда нужны Луничи, на нас все и держится. В этом мудрость бытия. Не будь Луничей, вместо порядка на земле воцарился бы хаос. Русский интеллигент требует свободы для себя, для народа, свободы бунтовать, устранять того, кто имеет власть. Но ежели интеллигент добьется власти, он тотчас призовет на помощь Лунича: а ну, проследи за порядком, поймай, посади в тюрьму всех бунтовщиков».
Парикмахер спрыснул ему волосы вежеталем.
— Спасибо, — сказал Лунич. — Сегодня я не продолжаю нашего разговора, но к следующему разу… Подумайте, я жду вашего чистосердечного признания. — Он кивнул и пешком, ради моциона, зашагал в управление.
Вскоре его попросил к себе генерал-майор Дебиль. У него сидел ротмистр Лавров.
Дебиль еще не привык к генеральскому мундиру. Он не то чтобы не умел носить его, но прежде бросался в глаза мундир, а уж потом его владелец. «Недостаточная внутренняя содержательность», — подумал Лунич.
И у генерала, и у Лаврова был вид именинников. Лунич вопросительно посмотрел на Дебиля.
— Давайте посоветуемся, — сказал Дебиль, — получено известие о том, что утром на станции Аджика-бул унтер-офицер Капранов обнаружил на паровозе у помощника машиниста… э?
— Виктора Бакрадзе, — подсказал Лавров.
— …Несколько пудов типографского шрифта. Дали знать на станцию Баку штаб-ротмистру Зякину о необходимости обыскать квартиры машиниста… э?
— Циклаури, — сказал Лавров.
— И Бакрадзе. Что вы на это скажете, ротмистр? — он уставился на Лунича.
— Сообщение исходит от полковника Порошина, ваше превосходительство?
Генерал переглянулся с Лавровым, и Луничу это не понравилось.
— От наших филеров, — ответил Дебиль.
— Они вошли в контакт с бакинским управлением? — спросил Лунич.
— Нет, — усмехнулся Лавров, — они в курсе дел управления. Это я их проинструктировал.
Тифлисское и Бакинское губернские жандармские управления были самостоятельны и действовали независимо друг от друга. Но в Тифлисе находился губернатор края, и Дебиль, мня себя фигурой более значительной, мало считался с полковником Порошиным. Посылать тифлисских филеров в Баку, да еще с заданием наблюдать не только за эсдеками, но и за самими бакинскими жандармами, было с точки зрения служебной действием неэтичным. Но Лавров знал, что победителей не судят и за излишнее рвение никого не наказывают.
Лавров сиял, ожидая похвалы коллеги за проявленную инициативу. Однако Лунич, ведавший следственными делами, относился к начальнику розыскного отдела Лаврову примерно так же, как Дебиль к Порошину. Лунич небрежно сказал:
— Насколько я помню, идея посылки филеров в Баку принадлежала его превосходительству. И право, лучше было бы, чтобы шрифт обнаружили наши филеры, а не подчиненные полковника Порошина.
— Без сомнения, — внушительно произнес генерал.
Лицо Лаврова покрылось пятнами.
— Но сам факт отрадный, — смягчившись, продолжал Дебиль, — имею основание думать, что тайная типография социал-демократов будет обнаружена.
Лунич пожал плечами:
— Я тоже надеюсь, однако…
— Что, ротмистр?
— Я патриот нашего управления, ваше превосходительство. Обидно будет, если честь раскрытия типографии достанется не нам.
— По коему указанию сообщено филерам, чтобы они держали нас в курсе событий. Всех задержанных доставят сюда, и следствие будем вести мы. Более важно не ухватиться за нить, а распутать клубок.
— Разрешите мне выехать в Баку? — Лавров вскочил со стула.
— Лавров спешит за лаврами, — дружески улыбнувшись, сказал Лунич.
Дебиль задумался.
— Подождем, как развернутся события, — сказал он. — Ежели сегодня до вечера ничего нового не возникнет, завтра вы поедете. Департаменту в случае чего объясним, что вы вмешались, заметив медлительность бакинского управления. Садитесь, ротмистр.
Лавров сел.
— Ваш бакинский коллега, ротмистр Вальтер, каяжется, дружен с вами? — спросил у него генерал,
— Так точно, ваше превосходительство. Вальтер — неплохой работник, знает грузинский и татарский языки. Но вспыльчив во хмелю.
— Он, кажется, зарубил студента.
— Ротмистра Вальтера оправдал суд чести, ваше превосходительство.
— Все же офицерам Отдельного корпуса жандармов не следует привлекать внимание общественности к нашей службе, тем более такого рода действиями. В Петербурге тогда были недовольны. Но вернемся к делу. Кто из лиц, находящихся в Баку под негласным надзором полиции, подозревается в причастности к типографии?
Лавров наморщил лоб.
— На заводе «Электрическая сила» под наблюдением находятся Енукидзе и Козеренко. По агентурным данным, деятельным участником организации типографии является Енукидзе…
— А Владимир Кецховели? — спросил с невинным видом Лунич.
По лицу Лаврова словно судорога прошла. Попытки его поймать Кецховели давно стали притчей во языцех. Он, не скрывая злобы, покосился на Лунина и процедил сквозь зубы:
— Да, филеры утверждают, что он в этом деле главный.
— Ротмистр, — резко сказал ему генерал, — то, что Кецховели водит вас за нос, не есть основание умалчивать о тем. Доложите точно и обстоятельно. Лавров заерзал на стуле.
— Кецховели, по нашим данным, где-то скрывался с начала 1900 года. Его или личность, по приметам схожую с ним, видели многократно в Тифлисе и в Горийском уезде. Затем стало известно, что он проживает в Баку под фамилией Деметрашвили…
— Отличная осведомленность, — окончательно рассердившись, сказал генерал, — добавьте еще, что вы с ним, так сказать, лично знакомы.
— Так точно, ваше превосходительство, встречался, — нехотя подтвердил Лавров.
Лунич усмехнулся так, чтобы это заметил генерал.
— Летом сего года, — продолжал Лавров, — если не ошибаюсь, в июне, поступили сведения о том, что он собирается выехать из Баку в Петербург вместе с Вано Стуруа и какой-то акушеркой-еврейкой якобы для совершения террористического акта. Затем дополнительно нам сообщили, что какой-то Георгеньяни…
— Георгобиани, вероятно, — поправил Лунич, искоса разглядывая Лаврова. На щеках румянец, сложен крепко, такие в юнкерских училищах отличаются в фехтовании на саблях, хорошие службисты, но хороши в строю, а не в розыскной службе.
Лавров, сбитый репликой Лунича, помолчал, потом счел за лучшее согласиться:
— Возможно, что Георгобиани. Так вот, этот Георгобиани приобрел паспортную книжку на имя Николая Меликова. С конца весны Кецховели нигде филерами замечен не был.
— Есть основания полагать, что он вернулся в Баку? — спросил Дебиль.
— Такого рода данных не поступало. Дебиль посмотрел на Лунича.
— Что скажете вы?
— Уверен, что Кецховели — главный организатор типографии, ваше превосходительство. У меня вопрос к ротмистру Лаврову. Разрешите?
Дебиль кивнул.
— Вы как-то рассказывали, ротмистр, что некий аноним указывал на местопребывание Кецховели. Не удалось ли отделению установить личность анонима?
— Никак нет, — ответил Лавров, — хотя мы в этом весьма заинтересованы. Видимо, он близок к Кецховели, осведомлен о его появлениях в Тифлисе. Например, о том, что Кецховели будет ночевать в квартире Джугели, было сообщено этим неизвестным лицом, затем…
— Ротмистр, — вновь рассердился генерал, — объясните все же, каким образом Кецховели всегда ускользает от вас?
«Настоящий дебил! — подумал Лунич. — Генерал и Лавров стоят друг друга. Неужели ему не ясно, что Лавров не в состоянии соперничать в уме и находчивости с Кецховели!» Кецховели брал и будет брать верх над Лавровым потому, что его поступки всегда неожиданны, противоречат представлениям Лаврова о действиях революционеров. Лаврову кажется, что Кецховели должен бояться жандармов, убегать от них. А если он не боится и не убегает, значит, он не Кецховели. Буквально так и случилось на квартире Джугели. Кецховели, услышав, вероятно, стук в дверь, лег на матрац, постеленный на полу, и захрапел. Хозяйка сказала, что спящий — ее крестный из деревни, дьякон. Лавров даже ткнул Кецховели сапогом и сказал: — Ишь, горазд храпеть, деревенщина! — И удалился, раздосадованный неудачей. А когда он все же вернулся, «дьякона» и след простыл. Ей-ей, за такой фортель, проделанный с Лавровым, Лунич при случае с удовольствием пожал бы руку Кецховели.
— Я многократно докладывал, — наконец ответил генералу Лавров, лицо его пламенело, — что Кецховели бывал то в рясе священника, то в мужицкой одежде, то в дворянском платье, что он владеет грузинским, русским, армянским языками, что он… да что я могу сказать, ваше превосходительство, когда вам и без того все известно! Уверяю, что вы сами могли бы ехать с ним в одном поезде и не догадаться, кто он.