Последнее высказывание Лаврова было бестактным, такого рода предположений допускать не следовало. Но обратить внимание на его слова было бы еще большей бестактностью, и Лунич промолчал.
— Возможно, вполне возможно, — с напускным добродушием произнес Дебиль.
— Ваше превосходительство, — сказал Лунич, — у меня сегодня с утра было приятное предчувствие, и на ум мне приходили и типография и эсдеки. Предчувствия редко меня обманывают.
— Дай-то бог, — сказал Дебиль. — Прошу вас остаться, а вас, ротмистр, я больше не задерживаю.
Лавров вышел.
— Его сиятельство, — сказал Дебиль, — изволил вчера поинтересоваться некоторыми печатными изданиями, выходящими в Тифлисе, и я обещал дать ему сегодня сведения. Насколько я понял, речь шла о газете, которую редактирует господин Жордания.
— «Квали»?
— Вот-вот. Она не становится опасной?
— Видите ли, ваше превосходительство, левые убеждения — все еще общая мода, о социализме говорят и пишут. Я считаю, что вентиль для выпуска паров из паровозного котла — весьма полезное изобретение. Газета «Квали» пользуется успехом, ее читают, она легальна, номера разрешаются цензурой. Раньше она была острее, в ней под псевдонимами печатались статьи революционных эсдеков, но теперь левое крыло имеет нелегальную «Брдзолу», и с «Квали» они разошлись. Так что пусть себе тешится нынешний редактор господин Жордания, когда надо будет, наступим ему на ногу. Я, конечно, обрисовываю картину весьма схематично.
— А что нового вам известно об «Иверии», которую издает князь Чавчавадзе?
— Об «Иверии» бабушка надвое сказала, ваше превосходительство.
— Не говорите загадками, ротмистр.
— Позиция газеты прежняя — выражение взглядов сторонников освобождения Грузии от… нас с вами.
— Ну-ну, не шутите так.
— Князь не возражает против дружбы с российским дворянством, но на расстоянии. Свой царь ему нравился бы больше. Но он, говорят, великий писатель и, судя по отзывам, в произведениях своих защищает народ и весьма хлестко высмеивает провинциальных грузинских дворян. Он, говорят, крупный общественный деятель, собирает у себя свободомыслящую молодежь, однако занимает пост управляющего банком и он князь…
— Что-то я не понял, ротмистр, каково же ныне должно быть паше к нему отношение?
— Одобрять князя и управляющего банком и не одобрять писателя и общественного деятеля, когда он заходит слишком далеко в своих национальных высказываниях.
— Господи, как все сложно здесь, на Кавказе! Благодарю вас, голубчик. Я очень желал бы, чтобы все сотрудники нашего управления были такими знающими, как вы.
— Ваше превосходительство, рад заверить вас в моей искренней преданности.
— Вот что, голубчик, заготовьте все материалы, затребуйте у Лаврова копии агентурных донесений. В случае удачи я хочу поехать на доклад к его сиятельству во всеоружии. Типография, да еще Кецховели — это было бы недурственно. Однако заговорит ли Кецховели?
— Если Кецховели попадет в мои руки, я приложу все старания, чтобы он заговорил.
Круглые серые глазки генерала и карие Лунича встретились. Генерал отвел взгляд, придвинул ящик с сигарами, выбрал одну, повертел перед носом, снова положил в ящик и взял другую. Сигары были совершенно одинаковые, и Лунич проглотил улыбку.
От автора
Между днем, когда ушел из жизни Ладо, и днем, когда я родился, лежит промежуток в два десятка лет. Теперь, когда я пишу эти строки, расстояние, отделяющее меня от Ладо, увеличилось до семидесяти лет. Сумею ли я приблизиться к нему, увидеть его таким, каким он был, сумею ли сделать далекое близким?
Живописец Бастьян
Лампа чадила, керосин был на исходе. Над столом слоями висел табачный дым. Ладо снял очки, нагнулся и пробежал глазами написанное. Это были наброски статьи о том, какой вред причиняется народу, если правительство душит всякую свободную мысль.
Ладо подергал себя за усы, но сонливость от этого не прошла. Тогда он отыскал среди бумаг папиросу, прикурил от лампы, быстро и сильно затянулся несколько раз. Огонь скользнул к мундштуку, картон затлел, и Ладо, сплющив окурок в блюдце, разом выдохнул из легких дым. Испытанный способ помог. В голове прояснилось. Он перечитал статью, выпрямился, разорвал листки. Много общих фраз, растянуто и вяло!
В соседней комнате застонал Георгобиани. Ладо шагнул туда. Голова Георгобиани свесилась с кровати. Ладо повернул его на спину и, мягко ступая, вернулся в свою комнату.
Движения Ладо не были резкими, угловатыми. Лишь когда ему в голову приходила неожиданная мысль, его словно подбрасывало: он стремительно вскакивал и начинал бегать по комнате. Окружающие вздрагивали, а брат Нико говорил: «Опять пружина выскочила из часов».
Лечь спать или посидеть еще? Он разделся и попробовал рукой матрац. Жесткий, повезло. Вытянувшись на спине, он сразу заснул…
Медленно, лицом вниз, он полетел над рыжей пустыней, над свинцовым морем, над заснеженными горами, над городами и селами. Засмеявшись от восторга, вдруг стал падать, стремительно, так, что в ушах засвистело. Внизу тысячи людей испуганно смотрели, как он падает, и он поспешно выбирал, где есть промежуток между ними, махал руками, в ушах стучало: «Только не на них, только не на них!..» Тут его подбросило вверх, как камень из рогатки, и он снова засмеялся и вдруг снова стал падать, лихорадочно повторяя: «Только не на них, только не на них!..»
Проснулся Ладо в поту, с тяжелой головой. Нашарив рукой папиросы, спички и блюдечко, он поставил блюдечко на грудь, поднял ноги на спинку кровати и закурил. Так чувствуют себя пьяницы, опохмелившись, — тяжесть от бровей и переносицы поползла вверх, проделала извилистые ходы к затылку и исчезла.
Судя по солнцу, Георгобианн давно ушел в депо. Дмитрий Бакрадзе еще не вернулся с дежурства. Авель придет в полдень, после того, как встретит Виктора Бакрадзе. Сколько в Аджикабуле осталось шрифта? Пуда четыре, вероятно. Виктор ездит в Аджикабул раз в три дня, привозит по пуду за рейс, значит, дней через двенадцать весь шрифт будет в типографии, и снова ночь за ночью, месяц за месяцем надо будет безвылазно сидеть в доме. Днем сон, ночью верстка набора, чтение корректуры, потом по очереди с наборщиком вертеть маховик печатной машины…
Новое убежище для «Нины» удалось найти неожиданно быстро. Чадровая улица почти всегда пустынна, немного оживляется, когда жители идут в мечеть, потом снова вымирает. Разве что мелькнет женская фигура в длинной белой чадре. Мусульмане живут, отгородившись от улицы глухими стенами, высокими глинобитными заборами. Окна домов с плоскими крышами выходят во внутренние, закрытые со всех сторон дворики. В гости друг к другу без приглашения не ходят, вина и водки не пьют. Придя в дом, закрытыми дверьми не интересуются. Раз двери закрыты, значит, там женская половина, куда вход постороннему мужчине запрещен. И вообще мусульманину негоже проявлять любопытство.
Хозяин дома Джибраил перебрался в Баку из деревни, живет один, о революционерах никогда ничего не слышал, сдать часть дома под картонажную мастерскую согласился охотно — лишние деньги не помешают! Когда установили машины, Джибраил сварил плов и заулыбался в бороду, услышав, что хозяин мастерской Датико предлагает ему побрататься. Теперь если даже Джибраил что-нибудь узнает, он скорее даст отрезать себе язык, чем выдаст побратима. Но Авеля Енукидзе и наборщика Вано Болквадзе — работников побратима — Джибраил на плов не пригласил, дал понять, что всяк сверчок должен знать свой шесток. Наполнив пловом миску, он вынес ее в комнату, где стояла печатная машина, и сказал; «Хозяин вам посылает».
Какой все же длинной и растянутой колонной движется человечество! Уже XX век, люди ездят на поездах и пароходах, летают на воздушных шарах, говорят по телефону, изобрели беспроволочный телеграф, мир стремительно меняется, а Джибраил такой же, какими были его предки. Но хвост колонны далеко позади Джибраила. Там пробираются сквозь джунгли охотники за черепами с каменным топором в руке. Когда, через сколько столетий хвост подтянется к голове? Пока что разрыв увеличивается…
На улице послышались шаги. Ладо поднял голову. Шаги удалились. А он было решил, что это Авель.
Ладо раскурил погасшую папиросу. Сколько Авель успевает делать! И кружковой работой занимается, и с типографией все время помогал, и приемка транспортов литературы из-за границы полностью легла на его плечи после ареста Гальперина. Недаром нелегальная кличка Авеля «Старшая лошадь». На вид он совсем еще молод, гораздо моложе своих двадцати пяти лет. Что ж, поэтами и революционерами становятся рано… Авель ведет переписку с «Искрой». Сложными путями идет литература из Германии и Англии. Один: Лондон — Марсель — Александрия — Батум. Второй: Лондон — Берлин — Вена — Тебриз — Баку, потом есть еще через Вену и Киев, через Стокгольм — Або в Петербург, другие… Чья-то рука берет безобидный журнал, медицинский, допустим, и между печатными строками вписывает тайнописью цифры. Журнал посылается почтой в Берлин. Там другая рука разрывает конверт, вкладывает журнал в новый и надписывает адрес, по которому в Москве проживает… ну, хотя бы мадам Канцель. Получив журнал, мадам Канцель посылает его, опять в другом конверте, мужу, врачу промысловой больницы, живущему в Балаханах. А врач Канцель любит грузинские вина, он забывает журнал в складе Удельного ведомства, куда забрел выпить стаканчик «Цинандали». Так журнал попадает к Авелю или к Ладо. Подержав журнал над огнем, проявив цифры и расшифровав их, можно прочитать просьбу отпечатать брошюру «Морозовская стачка» и разослать ее по таким-то адресам. Никто из посторонних не знает и не должен знать, что он пересылает. Мадам Канцель понятия не имеет, кто ей посылает журнал мод или медицинские справочники для мужа из Берлина. И сами эсдеки знают не так уж много. Только у агентов «Искры», особенно разъездных, сосредоточились десятки путей…
Увидел бы Красин его сейчас, посмотрел бы, как он валяется. Сколько лет Красину? Тридцать или чуть больше. Всегда собран, элегантен, деловит, сдержан, хотя в улыбке, в блеске глаз, в крепком пожатии проявляется человек сердечный и добрый. Леонид Борисович держит чувства под контролем разума. Не то что некий «Отец Нины», который часто поверяет правильность умозаключений чувством. Красин — главный инженер общества «Электрическая сила». Он устраивает эсдеков к себе на работу, добывает деньги и бывает в высшем обществе, откуда выносит иной раз очень полезные сведения. Его главная обязанность — уцелеть при любых провалах, чтобы потом было кому восстановить прерванные связи «Искры» с бакинской организацией.