Ладо бросил окурок в блюдечко. Вставать не хотелось.
Повернув голову, он увидел паутину — округлую сеть, протянутую между спинкой кровати и стеной. От центра сети во все стороны — так дети рисуют лучи солнца — шли струны потолще, их пересекало множество тончайших кругов, и все нити отливали на свету голубым и фиолетовым цветом. Серенький паучок сноровисто оплетал вздрагивающую муху. От дыхания Ладо ажурная пряжа заколебалась. Паучок забеспокоился, оставил муху и пробежался по своим воздушным дорожкам. Но с ним что-то случилось, он упал и повис, раскачиваясь на паутине. Ладо наблюдал за паучком, который стал делать что-то непонятное. Быстро перебирая длинными лапками, он полез вверх, словно гимнаст в цирке по канату, но канатик все укорачивался, и казалось, что паучок вбирает его в себя.
Ладо смел рукой паутину и отвернулся.
…Обычно много паутины бывает осенью. А этим летом, особенно в Киеве, паутина летала всюду. Он долго слонялся тогда по городу. Нового агента «Искры» — Наследника Красавца в Киеве не было — он должен был приехать на следующий день утром, и Ладо решал в уме проблему ночлега. Вдруг захолодало, подул ветер.
В парке на Владимирской горке паутина свисала с веток, связывала листву, липла к лицу и рукам. Навстречу Ладо шла девушка, некрасивая, с большими светлыми глазами. По ищущему взгляду, по запаху дешевых духов Ладо угадал, кто она. — Где тут поблизости кухмистерская или обжорка? — спросил он. Она остановилась, показала пальцем: — Там. — Очень уж у нее был одинокий вид. Он, даже не успев подумать, предложил: — Пойдемте, поедим вместе. — Она сдвинула брови, оглянулась. Вокруг никого не было. Снова посмотрела на него. Он улыбнулся. — Что ж, пойдемте, — сказала. Он заказал борщ. — Я выпила бы, — сказала она. Он в уме пересчитал наличность и заказал два шкалика водки. Лицо у нее порозовело, она расстегнула ворот легкого пальто и сперва украдкой, потом откровенно стала рассматривать его. — Вот вы красивый, сильный, а мне вас жалко. — Он удивился, но ничего не сказал. Они выпили по стакану чая, и Ладо позвал полового. Ее рука под столом вдруг положила на колени Ладо кошелек. Он почувствовал, что бледнеет, — он не краснел, а бледнел от стыда или возмущения — и посмотрел на нее в упор. Она сидела напряженная, готовая расплакаться, если он не возьмет деньги. Надо было сказать, что он с Кавказа, что у них так не принято, пусть не обижается. Как она угадала, что у него плохо с деньгами? Он сделал над собой усилие, взял кошелек и расплатился. Лицо ее посветлело. — Вы не тутошний, есть у вас где переночевать? — Он покачал головой. Когда они вышли, он молча вернул кошелек. Она спрятала его в ридикюль. — Пойдемте, сведу вас к себе, поспите, я уйду до утра, не помешаю. — Она пошла вперед, не дожидаясь согласия. Привычная осторожность снова заставила задуматься. Некоторые из таких, как она, состоят на службе в охранке. Но ей, кажется, можно было довериться. Он прибавил шаг и догнал ее. Они дошли до какого-то дома. В каморке не было окон, дверь выходила на лестницу. Она зажгла лампу. — Утром, если рано уйдете, ключ под половиком оставьте. — Опустив глаза, она торопливо вышла. Ладо на? кинул крючок на дверь, разделся, потушил лампу, лег, На стене тикали ходики. Засыпая, услышал какой-то звук за дверью, вскочил, быстро, на ощупь оделся, неслышно подошел к двери и прислушался. Жандармы сразу постучали бы… Откинув крючок, слегка приоткрыл дверь и скорее угадал, чем узнал женщину, которая дремала, сидя на нижней ступеньке лестницы. Он позвал ее в комнату и, ругаясь по-русски и по-грузински, уложил на кровать, закутал одеялом и лег рядом, укрывшись своим пальто. — Дуреха! — сердито повторил он и заснул, словно провалился в яму. Проснувшись, увидел, что она ходит по комнате, накрывая на стол. Он вскочил, посмотрел на часы. Она показала рукой в угол комнаты: — Рукомойник. Умойтесь. Чай горячий. — Он шагнул к рукомойнику, фыркая, мгновенно умылся, провел полотенцем по лицу, одной рукой влез в рукав пальто, другой схватил чашку с чаем. Она сказала, не переводя дыхания: — Хорошо вы давеча меня ругали, а что дурехой оказалась, простите, и не жалею я вас, как вчера, я благодарствую и очень вам желаю, чтобы душа ваша никогда не была, как у меня, заблудшая и чтобы не были вы одинешеньки на белом свете. — От взгляда ее, голоса и от того, что она сказала, на глаза навернулись слёзы. Она испугалась: — Почему вы плачете? — Он вытер слезы. — Глаза у меня, милая, так устроены, выдать, материнские. — Они посмотрели друг на друга, радуясь и печалясь, и он шагнул за порог, пригнув голову, чтобы не задеть за притолоку, и улыбаясь ее улыбкой. Так, с улыбкой, он и пришел к Наследнику Красавца. — Чему вы радуетесь? — растерянно спросил тот. — Надеюсь, добрались без «хвоста»? — Не беспокойтесь, — ответил Ладо. — Я подарок получил от одного человека, пожелание хорошее. — После встречи он прошелся по городу, посмотрел издали на знакомую ему Лукьяновскую тюрьму. «Пусть добрая судьба поможет вам уйти оттуда, друзья мои», — подумал он.
Пожелание сбылось. Вчера Красин рассказал Авелю, что из киевской Лукьяновки бежали одиннадцать заключенных и в числе их, кажется, бывший агент «Искры» в Баку Гальперин. Наверное, они ушли из тюрьмы оврагами…
Ладо поставил блюдечко с окурком на стол и увидел, что паучок снова протягивает нить от кровати к столу.
Встать! Он вскочил, ополоснул лицо, взял со стола горбушку хлеба и зачерствевший сыр и принялся завтракать, запивая хлеб и сыр водой из кружки и неслышно расхаживая по комнате. Вода попахивала болотом. Ее черпали из Куры, в баржах-водоливах морем доставляли в Баку, развозили по городу в деревянных бочках. Ждать Авеля или выйти в город? Дел до полудня нет. Удивительно, что после возвращения в Баку Ладо ни разу не заметил слежки за собой. Как ни странно, чувствуешь себя увереннее, если знаешь, что за тобой ходит филер, да еще знакомый. Его всегда можно провести — или скрыться, или долго водить за собой, отдаляя от конспиративной квартиры. Может быть, оттого, что филеров не видно, и появилось в последние дни это ощущение кольца, которое сжимается вокруг тебя? Такое ощущение было не раз. Главное — не поддаться ему, не спрятаться в пору, а идти навстречу тому, что грозит, и тогда кольцо словно разожмется.
Выйти, немедленно выйти! Пройтись по городу, посмотреть на море, полюбоваться на гуляющих барышень.
Он несколькими взмахами щетки очистил от пыли свою щегольскую сюртучную пару, оделся, повязал галстук, протер тряпочкой штиблеты, сдвинул шляпу на затылок и вышел за калитку, окунувшись в сухой зной и слепящий свет солнца. Было жарко, и это было хорошо.
Ладо шел неторопливо, но из-за того, что каждый шаг его был чуть ли не метровый, казалось, что дома проносятся мимо него.
«Кто я сейчас? — спросил он себя. — Деметрашвили, Меликов, Георгобиани? А может, я снова Ладо Кецховели?» Интересно, догадались ли жандармы, что Датико Деметрашвили два года назад раздвоился, и одна половина его по-прежнему обитает в Гори, а другая с паспортом в руках живет в Баку? Настоящих! Датико далек от революционных дел, но он с детства, еще с Горийского духовного училища, привязался к Ладо и охотно подарил ему свое имя вместе с удостоверяющим его личность паспортом.
Если вдруг встретится инженер Костровский, придется опять превратиться в Меликова. Так кто же я? Меликов? Я — бельгиец Бастьян. Альфред Теодор Иосиф Бастьян. И баста!.. У нас в Бельгии… Море ваше пахнет нефтью и потом, а вот в Монте-Карло… А propos, я живописец. Au revoir! Почти все его познания во французском. Не густо.
Ладо остановился у лавчонки с надписью «Колониальные товары». Бастьян, на сцену!
Степенный кахетинец с бородкой молча поклонился. Ладо ткнул пальцем в груши.
— Пять копеек, — по-русски сказал продавец.
Ладо пожал плечами и показал три пальца. Продавец подумал, догадался и показал пятерню. Ладо хотел спросить о цене на арбузы и дыни, но увидев виноград, крупный, с прозрачными ягодами, без косточек, ткнул пальцем в него, купил фунт и тут же у лавки стал есть — как в детстве, держа кисть винограда у рта и объедая по нескольку ягод, отчего рот сразу наполнился соком. Продавец посмотрел на Ладо, навалил виноград на чашку весов, не взвешивая, поставил чашку на прилавок и знаками объяснил, что он угощает.
Ладо сказал:
— Мерси.
Глазами и бородкой кахетинец напоминал мужичка, у которого Ладо ночевал в селе под Иваново-Вознесенском. Мужичок, взяв деньги за ночлег, ушел, вернулся пьяным, полез на печь к Ладо, рвал на груди рубаху и хрипел: «Мы за батюшку-царя против кабатчиков. Водка будет дешева — бога хвалить станем!» Жена позвала его, он слез с печи и схватился за топор. Ладо спрыгнул за ним, отнял топор, долго уговаривал его и успокаивал. Мужичок заснул на лавке, а Ладо сел возле, но задремал, а когда очнулся, мужичок прилаживал петлю из вожжей к крюку для колыбели. Ладо отнял вожжи, и тогда мужичок стал на колени и попросил, чтобы он не мешал, дал ему волю удавиться. И такой он был жалкий, что Ладо заплакал. Мужичок дико на него посмотрел, вскочил, торжествующе закричал: «А-а, пожалел! То-то же! — Сразу отрезвев, он снова бухнулся на колени. — Христа ради, прости. Иди на печь. Не бойся, сняло у меня теперича», — он показал на грудь. Наутро мужичок одарил Ладо торбой с ржаными сухарями. «Зарок даю тебе, зелья проклятущего в рот не возьму». «Смотри же», — сказал Ладо. «Не веришь? А ты поверь, поверь». «Верю», — сказал Ладо…
— Бери еще, — сонно сказал продавец. — Откуда ты? Не понимаешь? А на грузина похож.
Ладо вытер рот и бороду платком, показал продавцу большой палец и причмокнул.
— Пхе! — с презрением сказал продавец. — Хороший виноград, из которого вино делают. Красное вино — кровь и солнце! Кардаиахн! Белое тоже — Цинандали!
— Валисцихе! — отозвался Ладо.
— Кварели! — сказал, оживившись, продавец.
— Чумлаки! — весело напомнил Ладо.
— Руиспири! — воскликнул, распаляясь, продавец.
— Ахмета! — не уступал Ладо,