— Вы способны оживлять мертвое! Летать над Землей. Сдуть площадь Независимости, как крошки со стола, и отобедать в кафе Семадени, стертом с лица этой площади полвека тому. И главное — можете потерять все это через тридцать часов! И самым поразительным для вас фактом по-прежнему остается мое знакомство с Булгаковым?! До чего же вы все-таки человек… Уж простите, что я вас так называю.
— Ничего. Я не обижаюсь, — пробормотала «школьница».
— А стоило бы! — с обидой ответил «учитель». — Вы безнадежно слепы. Мать моя, что с вас взять, если еще неделю назад вы считали меня булгаковским Воландом. Дьяволом. Сатаной!
И тут Маша внезапно обиделась.
«Рать», угасшая, возродилась, восстала, забурлила с новою силой.
«Какие-то остаточные явления…» — отметил край сознания.
«Я — Киевица!»
— Я — Киевица! — сузила глаза она. — А ты — не Дьявол. Ты — всего лишь дух этого Города. Стоящий по левую сторону руки — моей руки! Кстати, если не секрет, кто будет стоять на Суде по правую?
— Не трудно догадаться, — нахмурился Демон. — Есть Земля. Есть Небо.
— Мать-земля, Отец-небо… — сказала Маша. (Так начиналось одно из заклятий.)
— Твой Отец — Киев! — срезал Киевицу дух Города. — Ты — его хранительница! Я — хранитель Земли под ним. Но и мне, и Городу, и тебе, и всем слепым — роднее Земля. Она вас кормит и поит, и принимает ваш прах.
— Есть Земля, — насмешливо повторила науку Маша, — есть Город, есть Небо. Ты и я… Я правильно поняла, с Неба тоже кто-то придет?
— Один из Трех, — сказал он неохотно. — Но не обольщайтесь! Последние девяносто лет трон по правую руку пустует.
— А что случилось девяносто лет назад?
— Вы не знаете даже этого? Революция. Вы сами разрушили ваши церкви. И Киев перестал быть Столицею веры. Но остался Столицею ведьм.
— Значит, — пренебрежительно фыркнула Маша, — судить нас будешь ты? Смешная новость.
Глаза Киевского Демона стали тяжкими как камень.
— Не я, — издал скрежещущий звук он. — Ведьмы.
— А ты у них, — рассмеялась «Рать» в Ковалевой, — для красоты? Я думала, ты их хозяин.
— Я, — вымолвил он. — Но ведьмы свободны.
— «Невидимы и свободны».
— И когда видимы, свободны тоже, — жестко окоротил ее он. — Вы знаете, что такое свобода, уважаемая Мария Владимировна?
— Я знаю, — сказала она. — Теперь знаю. Свобода, это когда ты можешь все. Кроме одного…
— Свобода — это пренебрежение к расплате! За все в жизни приходится платить, — пропечатал Киевский Демон. — И я вправе заставить киевских ведьм расплатиться за их свободу смертью. Но поскольку они свободны, они пошли за Акнир, пренебрегая смертью.
— И ты ничего не можешь поделать? — тихо и слегка удивленно поинтересовалась Мария Владимировна.
— Почему же? Я могу казнить их, когда вы победите. Вот только вряд ли это произойдет. Вы насмешка над именем Киевиц!
— Мы — Киевицы!
Маша встала из-за стола.
Взглянула в окно — на профиль первого дома № 13, где до 1913 года жил ее кумир, крещенный именем защитника Киева. Положила руку на грудь, где на шнурке под одеждой висел ключ от Его дома.
Странно, ключ словно придал ей сил.
— Ты пытаешься запугать меня проигрышем? — уничтожила Демона взглядом она. — А мне не страшно! Я знаю, мы проиграем. Знаю, ночью твои свободные ведьмы собираются на Лысой Горе вершить Великий ритуал. Знаю, мы можем погибнуть. Но я — Киевица! И у меня есть дела поважней моей жизни. Весы покачнулись. Сильно! И я пришла сюда не для того, чтоб ты сидел и рассказывал мне, как тебе не нравятся люди.
— Весы покачнулись? — И тон, и поза ночноглазого брюнета в секунду стали поджарыми, деловыми. — Простите, моя Киевица, простите Стоящего по левую руку. — Лоб опустился, став покорным, — покорно испрашивающим прощения. — Если Вам нужна моя помощь, я верноподданно внимаю Вам.
— Ты же не выносишь меня! — оборвала обозленная Маша. — Ни меня, ни Дашу, ни Катю. Мы для тебя — слишком люди! Мы кажемся тебе смешными. Мы были нужны тебе раньше, чтобы спасти Город и свою шкуру. Но ты не сделал ни шага, чтобы помочь нам теперь. Зачем тебе нам помогать? Акнир — вот кто подходит тебе идеально. Она такая, как надо! Она бы уж точно обиделась, если бы ты назвал ее человеком!
— Да, я не люблю вас, — признал Демон со спокойным достоинством. — Вас не за что любить, — прибавил он убежденно. — Слепые уродливы в своем ничтожестве, и псевдовеличие, которое дарует вам ваш прогресс, делает вас еще ничтожнее год за годом. Мне много лет. Но ваша способность не понимать простейших вещей не перестает меня изумлять. Семь веков вы решаете одни и те же проблемы: страха смерти, любви, не-любви, проблемы отцов и детей, проблемы выбора… И семь тысяч лет не можете их решить. Неужели вам никогда не приходило в голову, что список вопросов, которые мучают каждого из вас, неизменен! Он неизменен все семь тысяч лет!
— Я не совсем понимаю, — пытливо сказала студентка.
Она уловила одно: Демон больше не попрекает ее. Впервые за их знакомство он пытается объяснить ей, почему не в силах принять людей.
— Вот еще одно ваше качество. — Его голос был безвкусным, как жеваная бумага. — Даже если подсунуть вам правду прямо под нос, вы не видите ее. Вы, Мария Владимировна, страдаете оттого, что ждете ребенка и будете растить его без отца. Страдаете из-за ваших отношений с родителями. Страдаете, считая, что, спасая Отца, вы, сами не желая того, предаете отца родного. Я не ошибся?
— Нет, — придушенно сказала она.
Она была для него прозрачною, как стекло.
И быть прозрачной было неприятно.
«Он просто… не-слепой».
— Но неужели вы и правда считаете, что являетесь первым человеком Земли, который решает подобные вопросы? — спросил он со скукой. — Их решали миллионы до вас. И, что интересно, решили. Иные описали свои решения в книгах. Но человечество похоже на умалишенную бабу, которая день за днем вновь и вновь изобретает рецепт борща, ошибается, варит жуткое пойло, пробует его, мучается несварением, рвотой, поносом, а поутру начинает все наново… вместо того, чтобы снять с полки книгу и прочесть там рецепт. Так и вы, вновь и вновь страдаете из-за своей несчастной любви, из-за того, что вас не понимают родные…
— Спасибо. Кажется, я вас поняла, — сказала она. — Я же историк.
Она села, забывая раздор, положила руки на стол, ставший столом переговоров.
— Я тоже думала об этом. История постоянно повторяется. Та же революция… Их было так много. И все они происходят по одной и той же схеме. И я хотела понять, почему сто, пятьдесят лет спустя люди повторяют те же ошибки? Ведь все описано в книгах. Их можно прочесть. И ни одна революция не приносила людям свободы. Революция — это смена хозяина. Но проходит сто, пятьдесят, двадцать лет — и люди опять верят, что борются за свою свободу… Мне казалось это странным.
— Теперь вы понимаете меня?
— Частично.
Она поняла, почему их называют «слепыми».
И постаралась представить, каково это, быть Киевским Демоном, жить сто-двести-триста лет и видеть своими глазами, как слепые убивают друг друга, затем провозглашают убитых ими героями, затем развенчивают этих героев; строят, разрушают церкви, затем восстанавливают их…
И ничего не меняется.
Те же слова, те же ошибки, те же надежды, те же вопросы, которые не зря именуются «вечными».
— Вера слепых в свободу — рудиментарна, — ответил на один из Машиных вечных вопросов Киевский Демон. — Когда-то они были свободны. Но теперь они слепы. Им нужен поводырь. Потому слепые не могут жить без хозяина. Как и вы, — добавил он секунду спустя.
И Маша снова не поняла его.
— Послушайте меня, Мария Владимировна. — Он порывисто наклонился к ней через стол. — Я не люблю вас, не буду лгать. Но вы неотделимы от того, кого я люблю больше жизни. Это мой Отец, мой Город. И Он выбрал Вас. Значит, Он увидел в вас нечто… Я не вижу этого. Я вглядываюсь в Вас и вижу перед собой стандартный клубок человеческих противоречий, слабостей и заблуждений, наделенных несколькими продуктивными качествами. Но Город не ошибается. Знайте об этом. В вас есть некое зерно… И прорастет оно только тогда, когда вы примете силу Киевиц. Но вы отказываетесь ее принимать!
— Откуда вы знаете? — вздрогнула Маша.
— Я не слеп. И не глух, — сухо пояснил он. — Я услышал ваши слова. Вы испугались свободы. Вы можете снести церковь движеньем руки, но не можете войти в нее. Это противоречие вцепилось в вас. Вы раздвоились. Одна может все. Вторая ощущает себя ущербной и жалкой. Но это не так. Все проще. Став свободной, вы перестали быть божьей рабой, потому что свобода несовместима с рабством.
— Тогда…
— Вы не хотите быть Киевицей? Не знаете, хотите ли… Вам страшно. Типичный человеческий страх. Обретя свободу, вы потеряли хозяина — заступника и покровителя. Но поймите же, нельзя обрести не потеряв! Вам не стать Киевицей, пока вы не примете первый закон всего сущего: добро — лишь изнанка зла! Ни зла, ни добра не существует.
— Я не могу принять это. — Машины глаза помутнели от мысли, как всегда, когда она заглядывала в глубь себя. — И не смогу. Это не принцип. Я понимаю. Но не могу. Потому что не могу. Не знаю, как иначе сказать.
— Тогда, — уверенно сказал Машин Демон, — сила, которую дал вам Отец и которую вы не в силах принять, раздавит вас. Вы будете бояться ее, самой себя, делать два шага вперед, два назад. И закончите тем, что запутаетесь окончательно, забьетесь в какую-то дыру и погибнете там. А я так и не узнаю, какую дивную тайну Город узрел в вас.
— Я слишком человек, — сказала Маша. — Я — слишком человек.
Она осознала это.
Она увидела себя его глазами и испытала к себе его презрение.
Правда лежала перед ней. И она знала уже: «Это правда!» Добро — это зло, и нельзя совершить добра, не совершая зла. Нельзя получить, не потеряв. Нельзя спасти, не убив.
Но она не могла принять это!
— Я хочу, чтобы добро было без зла. Чтобы люди не убивали друг друга. И животных. И дети не были злыми… — сказала она.